В это время Бальзамо сошелся с двумя проходимцами: с Оттавио Никастро, окончившим потом свою жизнь на виселице, и с маркизом Альято, умевшим подделывать чужие почерки и составившим при помощи этого искусства для Калиостро патент на имя полковника испанской службы. Вскоре Никастро, повздорив с Альято, донес на него. Маркиз поспешил скрыться из Рима, уговорив бежать с собою Калиостро и Лоренцу. В Бергамо маркиз, которому угрожал арест, бросил Калиостро, прихватив с собою все деньги. Молодая чета, оставшись без гроша, под видом пилигримов, идущих на поклонение святому Иакову Компостельскому, отправилась в Антиб.

Так началась скитальческая жизнь Калиостро и Лоренцы.

Джакомо Казанова (1725–1798), не менее известный авантюрист XVIII столетия, в последнем томе своих воспоминаний описывает довольно любопытную встречу. Казанова в это время вернулся из путешествия по Испании и жил в Южной Франции, в городе Э., недалеко от Марселя. Он остановился в гостинице и питался за общим столом. Однажды за обедом постояльцы гостиницы заговорили о каком-то странствующем богомольце, только что прибывшем в Э. со своей женой. Эти загадочные пилигримы были итальянцами и пробирались пешком из Испании, куда ходили на поклонение к знаменитому католическому святителю Иакову Компостельскому. По внешнему виду и поведению это были знатные люди. При входе в город они щедрой рукой направо и налево раздавали милостыню. Также за обеденным столом в гостинице говорили, что супруга богомольца чрезвычайно хороша собой и притом совсем молода, лет восемнадцати. Длинный путь, совершенный благочестия ради, очень утомил красавицу, и она по прибытии решила отдохнуть. Остановились они в той же гостинице, где жил Казанова. Эти благочестивые богомольцы очень занимали всех постояльцев, и они решили с ними познакомиться.

Казанова как соотечественник пилигримов выступил посредником в деле сближения публики с новыми гостями. Выбрав удобный момент, вся любопытствующая братия с Казановой во главе ввалилась в номер богомольцев. Юная пилигримка сидела в кресле с видом глубоко утомленной путницы. Она и в самом деле оказалась очень красивой, правда, на лице был отпечаток грусти. В руках она держала длинный латунный крест.

При появлении публики молодая женщина положила крест на стол, встала и весьма приветливо встретила вошедших. Ее муж в это время возился со своим странническим хитоном, что-то в нем исправляя. Тем самым он как бы хотел сказать, что ему не до посетителей, что он очень занят и что, если кому нужно, пусть обращаются к его спутнице. На вид ему было лет двадцать пять. Это был человек небольшого роста, но довольно плотный. На красивом лице отражалась смесь лукавства, смелости, бесцеремонности и плутовства. В общем, он представлял из себя прямую противоположность жене, лицо которой дышало благородством, скромностью, наивностью и тем смущением, которое придает молодой женщине так много очарования.

Оба они почти не говорили по-французски и заметно обрадовались, когда Казанова заговорил с ними по-итальянски. Молодая дама сообщила ему, что она римлянка. Но Казанова уже по выговору определил ее родину. Что касается пилигрима, то Казанова счел его за неаполитанца либо за сицилийца. Казанова потом интересовался его паспортом: документ был выдан в Риме и в бумаге пилигрим значился под именем Бальзамо. Его спутница звалась Серафимой Феличиани.

Серафима принялась рассказывать о своих странствиях. Они побывали у святого Иакова Компостельского и у Пресвятой Девы Пиларской. Теперь они возвращаются в Рим. Всю дорогу шли пешком без денег, выпрашивая милостыню. Это было покаянное богомолье, добровольно наложенное на себя супругами за какие-то прегрешения. Красавица просила милостыню в расчете, что ей подадут грош, но, по ее словам, всегда подавали серебро и золото. Так что странники имели возможность в каждом городе, куда прибывали, раздавать накопившиеся излишки неимущей братии.

Муж, человек крепкий и сильный, выносил путешествие с большей легкостью. А вот молодая женщина изрядно страдала от постоянного хождения пешком, скудной пищи и ночлегов на соломе или в хижинах, где «никогда не снимала одежды, — добавила красавица, — чтобы не заразиться какой-нибудь болезнью». Как решил Казанова, это высказывание юная богомолка сделала с целью обратить внимание публики на чистоту и свежесть ее кожи, в чем все могли убедиться при взгляде на ее прелестные ручки.

На вопрос, долго ли пилигримы намерены оставаться в Э., молодая дама отвечала, что чувствует большое утомление и потому рассчитывает отдохнуть дня три, после чего они отправятся в Турин, где совершат поклонение нерукотворному образу, а оттуда пойдут в Рим.

Гости распростились с прекрасной пилигримкой и ее супругом. Причем Казанова слабо поверил в их благочестие.

На другой день супруг — пилигрим зашел к Казанове и попросил позволения позавтракать с ним, где тому будет удобно. Казанова пригласил супругов к себе. За завтраком хозяин спросил своего гостя о его профессии, и тот назвал себя рисовальщиком. Вернее, копиистом, достигшим в своем искусстве, по словам Казановы, замечательного совершенства. Бальзамо, например, мог срисовать гравюру с таким сходством, что копию невозможно было отличить от подлинника.

Казанова поздравил гостя с таким талантом и сказал, что с подобными способностями не пропадешь. Пилигрим же отвечал, что все его в этом уверяли, однако же практика показала, что его искусство ничего не сулит, кроме голодной смерти. Бальзамо утверждал, что в Риме и Неаполе он работал целыми днями, но едва зарабатывал на питание. Он показал Казанове расписанные им веера с бесподобными рисунками, напоминавшими тончайшую гравюру. Между прочим, Бальзамо сделал копию с гравюры Рембрандта, которую Казанова счел более совершенной по исполнению, чем оригинал. Плохо верилось, чтобы такое искусство не прокормило его обладателя. Казанова даже предложил ему луидор за один из вееров, но Бальзамо от платы отказался. Он просил взять веер даром, а взамен сделать сбор в его пользу, то есть для его дальнейших странствий по святым местам.

За следующим же обедом Казанова собрал с постояльцев в пользу богомольцев двести франков. На другой день к нему пришла юная пилигримка и попросила дать рекомендательные письма в Авиньон. Тот немедленно написал два письма. Спустя несколько часов дама возвратила одно из них — муж сказал, что оно для них бесполезно. При этом дама просила внимательно всмотреться в письмо — точно ли оно то самое. Казанова не без удивления осмотрел свое письмо и подтвердил — да, это то же самое. Она расхохоталась и сказала, что это лишь копия, сделанная ее мужем.

— Быть того не может! — воскликнул изумленный Казанова.

Но в это время вошел сам Бальзамо и подал Казанове его подлинное письмо. Тогда Казанова заявил, что подобное искусство просто изумительно. И если его употребить в дело, не вступая в конфликт с законом, то можно извлечь немалую пользу. Но если же поддаться искушению, то легко можно оказаться и на виселице.

Любопытная парочка выбыла из Э. на следующий день.

«Я расскажу в соответствующем месте, — заканчивает Казанова, — где и как встретил я через десять лет этого же человека под именем Пеллегрини вместе с доброй Серафимой, его верной женой и преданной соучастницей».

Но Казанова прервал свои записки, не дойдя в них до момента следующей встречи с Калиостро. И нам уже не узнать, где и при каких обстоятельствах она произошла. Вот таким увидел Казанова знаменитого кудесника в молодости, в самом начале его блистательной карьеры.

С уверенностью можно сказать, что Калиостро на голову оказался выше множества других авантюристов и шарлатанов, властвовавших в европейском обществе в XVIII веке. Перед ним пасует даже знаменитый граф Сен-Жермен, окутавший себя таинственностью. Редко человеку незнатного, даже темного происхождения удавалось с таким изумительным успехом и славой выдвигаться вперед, очаровывая своей личностью современников, как это получилось у Калиостро. Наверное, дело в том, что Калиостро более чутко, чем остальные, смог расслышать шум своего времени и попасть в его ритм.