У Чарльза прояснилось лицо.

— Слава Богу, — прошептала Руфь.

— Однако у аборта есть одно прискорбное последствие. Элизабет пока еще слишком слаба и не готова к серьезному осмотру, но, исходя из своих предварительных результатов, я склонен считать, что мой диагноз окончателен.

Они подались вперед и ждали, затаив дыхание.

— Боюсь, что Элизабет дорого заплатит за свое беспечное поведение, — сказал доктор Федерстоун. — Она бесплодна и останется таковой до конца своих дней.

Руфь непроизвольно ахнула, а Чарльз сжал кулаки.

— Я бы не советовал сообщать ей дурные вести, пока она в таком состоянии. На следующей неделе, когда она наберется сил, я приду и сам все ей расскажу, но это можете сделать и вы, если сочтете нужным. По крайней мере неделю надо выждать.

Медленно тянулась следующая неделя. Она была куда тягостнее для Руфи, чем для Чарльза, который целыми днями пропадал в офисе. Руфь же была с Элизабет с утра до вечера и, не имея права объявить ей ужасные новости, вынуждена была сохранять бодрый и жизнерадостный вид. Иногда ей казалось, что она вот-вот сорвется.

Через неделю доктор Федерстоун снова заглянул к своей пациентке, а Чарльз вновь специально остался дома, чтобы оказать жене посильную помощь и поддержку.

Когда супруги уже провожали доктора до входной двери, он кратко посвятил их в курс дела.

— Она идет на поправку. Новых осложнений быть не должно. Кроме того, я сообщил ей грустные новости.

— Как она приняла их, доктор? — спросил Чарльз.

Врач вздохнул и пожал плечами.

— Редко удается понять, что женщина чувствует в такую минуту, — ответил он. — Могу только сказать, что она спокойно все выслушала и не выказала никакой паники. То, как она на самом деле могла отнестись к этому известию, вам должно быть известно лучше чем мне.

Он пообещал явиться по первому зову и на прощание пожал им обоим руки.

Они направились прямиком в спальню Элизабет. По мере приближения к комнате шаг их замедлился и стал тише. Элизабет сидела в кровати; ее спину и голову поддерживали подушки.

— Да, я все знаю, — сказала она. — Доктор Федерстоун, очевидно, сообщил, что рассказал мне о моей участи.

Они продолжали улыбаться, отчаянно стараясь найти какие-то единственно верные слова.

— Он сказал, что вопрос совершенно ясный. Если я изъявлю желание, он созовет коллег для консилиума, но я уверена, что услышала уже достаточно. У меня нет сомнений, что я никогда не смогу иметь детей.

Сразу несколько ответов пришло в голову Руфи, но она вовремя почувствовала, что все до единого были нравоучительны. Чарльз не имел представления, как следует себя вести в такой ситуации. Он искренне жалел, что находится не у себя на верфи. Ни один мускул на его лице не дрогнул бы, если бы ему пришлось выслушать проклятия тысячи разъяренных рабочих; он мог управлять клипером, ведя его наперерез бушующим волнам, и при этом сохранять полное самообладание, — но в этой ситуации он чувствовал себя совершенно беспомощным.

— Я сейчас вспомнила, — произнесла Элизабет каким-то легкомысленным тоном, — о тех проповедях, которые нас заставляли слушать в детстве, что-то о возмездии за совершенный грех. Я всегда думала, что это не более чем отвлеченные материи, однако сейчас я думаю не совсем так. Странно, не правда ли, что мне приходится платить такую цену за одно, в общем-то, пустяшное преступление против морали.

Руфь подошла к кровати и поцеловала свою золовку.

Чарльз взял руку Элизабет и крепко ее сжал.

— Мы переживаем вместе с тобой, дорогая, — сказал он. — Но потерянного не вернешь.

Чарльз, который долго ломал голову над тем, как выразить свои чувства, теперь, наконец, почувствовал облегчение — и не удержался от соблазна взглянуть на карманные часы. Он только что получил письмо от Молинды — копию этого письма она послала Джонатану, — извещавшее о диверсии против клипера, и сгорал от нетерпения, желая поскорее вернуться в офис и приискать какое-нибудь решение, способное хотя бы отчасти облегчить последствия этой утраты.

Элизабет перехватила его вороватый взгляд.

— Прошу тебя, не задерживайся дома, — сказала она. — Я знаю, ты завален делами в офисе, так что иди и не обременяй меня еще и чувством вины.

Чарльз замялся и взглянул на Руфь.

— Элизабет права, дорогой, — мягко сказала она. — Иди на верфь. С нами все будет хорошо.

Ему было непросто уходить, хотя, с другой стороны, он испытал гигантское облегчение. Ведь женщины лучше знают, как действовать и о чем говорить в таких случаях.

Когда невестка и золовка остались вдвоем, Элизабет мучительно улыбнулась и покачала головой.

— Все странно и жутко, — задумчиво сказала она. — Все, чего я хотела от жизни, — так любить Джонатана и быть любимой им, и вот теперь я погубила свое будущее. Моя жизнь играет со мной в странные игры.

— Ты права, — сказала Руфь. — Я сейчас тебе скажу то, о чем никто никогда не знал. Я долго, очень долго воображала, что влюблена в Джонатана Рейкхелла. Я была убеждена, что люблю его, когда выходила за твоего брата. И мне пришлось вытерпеть страшные муки, чтобы оставаться примерной женой.

Элизабет смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

— Я... я совсем не знала этого, — прошептала она. — И ты... сумела заставить себя выбросить все это из головы?

— Никакие умышленные попытки мне не помогали. Не знаю, как это получилось, но однажды я поняла, что избавилась от своего помешательства. Я поняла, что люблю Чарльза, и с того дня люблю его, и только его.

— Если бы в моей жизни появился человек, способный завоевать мое сердце, я не стала бы этому сопротивляться, — сказала Элизабет. — Так я и пыталась поступить в случае с Ронни. Насколько неуклюжей была эта попытка, мы видим теперь обе. Я готова сделать все, что от меня зависит, чтобы преодолеть свою страсть, но надежда — это самое сильное чувство, она отказывается умирать. Она пережила и первую, и вторую его женитьбу. Не знаю, выживет ли она, если он женится в третий раз, но пока он остается холостяком, я день за днем повторяю себе, что у меня остается шанс обратить на себя его внимание.

Руфь вдруг поняла, что ей нужно высказаться жестко и прямо.

— Ты и так уже достаточно искалечила себе жизнь, — сказала она. — Допустим, есть такая возможность, что Джонатан вдруг заметит тебя и поймет, что любит. Но я уже однажды сказала тебе — козыри не на твоей стороне. Когда мы видели его в последний раз, он был чрезвычайно увлечен твоей подружкой, Эрикой фон Клауснер, и я бы могла держать пари, что с ней у него завяжется роман гораздо быстрее и легче, чем это могло бы произойти с тобой.

— Вот это меня больше всего и страшит, — промолвила Элизабет. — Неужели я никак не могу помешать этому?

— Лежа больной в своей постели, едва ли, — сказала Руфь. — Ты можешь составить конкуренцию Эрике и всем другим женщинам, что очарованы им, при условии, что будешь жива и здорова. Либо ты отступишься от цели и будешь всю жизнь хныкать и жалеть самое себя, либо ты станешь бороться за то, во что поверила. Ты поверила, что любишь Джонни. Найди способ доказать это — и не спрашивай моих подсказок. Делай то, что считаешь необходимым, и он будет твоим. Все в твоих руках.

II

Пышное буйство красок, звуков и запахов, в которое окунался приехавший в Джакарту путешественник, не оставляло для него сомнений в том, что он действительно оказался на Востоке. Даже молы, пирсы и доки выглядели иначе. Лишь в одном они напоминали огромный гамбургский порт: и там, и здесь было огромное скопление стоящих на якоре иностранных судов. Однако на этом сходство и заканчивалось. Здесь были клиперы — в большинстве принадлежавшие «Рейкхелл и Бойнтон», — из Великобритании и Соединенных Штатов. Здесь стояли парусные суда из Голландии и Франции, Португалии и Испании. Были пришвартованы многочисленные мореходные джонки вкупе с бессчетными крошечными сампанами[22] и неуклюжего вида дхау, которые доставляли товары с Аравийского полуострова на Восток. Пряные запахи кухни витали в раскаленном воздухе и перемешивались с благоуханием цветов и тем особенным ароматом гниющей растительности, который всегда сопровождает путешественников в тропических странах. Стоял острый запах арахисового масла, но еще сильнее отдавало неведомыми специями и приправами. В Голландской Ост-Индии произрастали многие породы пряностей, которые в то время пользовались спросом в Европе и Северной Америке, и экономика островов, особенно главного из них, Явы, вращалась вокруг этих редких, экзотических растений.