Быть может, понять его чувства помогло ей собственное знакомство с Лайцзе-лу. Ведь она была действительно необыкновенной женщиной, и Элизабет внутренне разделяла то глубокое уважение, которое сквозило в каждом сказанном Джонатаном слове. Более того, она искренне сострадала его несчастью.

Элизабет еще толком не поняла, что сама переживает период совсем новой, незнакомой доселе эмоциональной зрелости. Она сознавала лишь то, что понимает значимость и силу чувств Джонатана; она от всей души могла сопереживать ему. В каком-то смысле то была иная Элизабет Бойнтон. Взбалмошная, самонадеянная юная наследница гигантского состояния наконец испытала, каково может быть страдание, она испытала, какие муки может переносить человеческая душа, и теперь способна была примерять эти страдания и мучения на себя. В сердце ее поселились тепло и привязанность к людям.

Она хорошо знала, что Джонатан — достойный человек, способный безраздельно отдать себя женщине, которую полюбил. Его память о Лайцзе-лу была по-прежнему живой и действенной, она была настоящей, ненадуманной. В ней не было ничего растлевающего и болезненного, — он вовсе не выглядел человеком, завороженно глядящим вспять в давно минувшее прошлое. После смерти Лайцзе-лу сохранила то же влияние на него, которое оказывала при жизни.

В тот день Элизабет оставила глубокий след в душе Джонатана. Но лишь позднее, когда он перебирал воспоминания о прогулке, явилось понимание той необыкновенной и прекрасной легкости, с которой далось ему общение с ней. Теперь же он был восхищен ее красотой и наслаждался собственной раскованностью.

— Между прочим, — вдруг спросил он, — не приходилось тебе получать известий от Эрики фон Клауснер, после того как она уехала на Восток?

Та ревность, которой не было и следа во время беседы о Лайцзе-лу, внезапно охватила страшными щупальцами все существо Элизабет. Содрогнувшись всем телом, она взглянула на него, недоумевая, как он посмел заговорить с ней об Эрике, и, с трудом поборов желание влепить ему пощечину и не удостоив его ответом, она стремительно поднялась на ноги и предложила детям сыграть в пятнашки.

Вскоре игра совершенно захватила ее; она носилась с детьми по пляжу и заливалась радостным смехом, а он смотрел на нее, теряясь в догадках, что же произошло. Ясно было одно: без объяснений она оставила его общество и ушла в крайнем раздражении. Однако он искренне недоумевал, что же в его словах или поступках вызвало столь резкую перемену ее настроения.

Элизабет, без сомнения, пользовалась особым расположением у детей: они обращались с ней, как со сверстницей. Они ни в чем ей не отказывали и сами были совершенно раскованны.

С началом осени наступил и новый учебный год, и домой из очередного плавания вернулся юный Брэд Уокер. Ему еще предстояло закончить школу, но не было сомнений, что в конце концов он пойдет по семейным стопам и поступит в колледж при Йельском университете. Это был крепкий, уверенный в себе мальчуган, который научился постоять за себя, и потому на пикнике он поневоле сделался центром внимания всей семьи.

Его младшая сестра, ревнуя к нему и вконец расстроенная невниманием взрослых, вскоре надулась и отошла в сторонку.

Элизабет первой угадала настроение девочки и, не испытывая сомнений относительно его причин, предложила остальным детям начинать игру без нее, а сама присела на небольшой уступ скалы на пляже как раз рядом с тем местом, где находилась Джуди.

— Не против, если мы немного поболтаем? — спросила она.

Джуди с безразличием пожала плечами.

— Наверное, ты тоже хочешь сообщить мне, какой у меня замечательный братец.

— Не угадала. Видишь, у костра сидит мой собственный братец и объедается кукурузой? Не так давно, когда он вернулся из плаванья, вся семья обращалась с ним как с настоящим героем.

— Правда? — невольно заинтересовалась Джуди.

— Ну конечно, — беззаботно ответила Элизабет. — Видишь ли, это старинная семейная традиция. Мужчина учится навигации, узнает, как управлять кораблем, после чего считается, что равных ему нет во всем белом свете. Я интереса ради провела клипер через всю Атлантику, и случилось это несколько дней назад, однако, как ты видишь, никто не спешит ко мне с медалями и наградами. Ничего другого я от них и не ждала. Все почести в этой семье достаются одним мужчинам.

Джуди пристально посмотрела на нее и издала глубокий вздох.

— Вот это да! А я думала, что только мне в голову приходят такие мысли...

— Нет, миленькая, — со смехом сказала Элизабет, — я уверена, ты вскоре узнаешь, что точно так же думают и Джессика и Бойнтон, и Сара Рейкхелл, хотя они, конечно, никогда в этом не признаются. То же самое думают про себя и твоя мать, и Руфь, и я. Быть мужчиной в этом семействе — какая-то особая, выдающаяся судьба, которой должно воздавать хвалу и почести. А быть женщиной — совсем другое дело, для этого необходимо, между прочим, в два раза больше выдержки и мужества. Ну и дело еще в том, что мы отдаем себе отчет в таком положении дел.

Лицо Джудит просияло.

— Ты мне нравишься, Элизабет. Честное слово, нравишься.

— Это здорово, — сказала Элизабет, — потому что и ты мне очень нравишься. А кроме того, женщины ведь должны держаться вместе, сама знаешь.

Девочка порывисто обняла ее и поцеловала. Ни Элизабет, ни маленькая Джуди не догадывались, что их разговор случайно подслушали Хомер и Джудит Эллисон, которые смеялись от души, но очень тихо.

Когда немного позже Джудит рассказывала брату эту историю, она прокомментировала ее следующим образом:

— На меня очень сильное впечатление произвело то, как держалась Элизабет. Джуди — тонко чувствующая девочка и совсем не глупа, так что надуть ее просто невозможно. Элизабет же сказала именно то, что надо было сказать, и именно так, как это было необходимо. Это было настоящее откровение.

Джонатан тоже был потрясен. Ему было приятно сознавать, что его мнение об Элизабет неожиданно подтвердила сестра, к оценкам которой он испытывал неизменное уважение.

Тем временем обед подошел к концу, и детям поручили собирать посуду. Мисси Сара собралась пойти на кухню захватить кофе и лаймовый[27] пирог на всю семью. В помощницы она позвала Элизабет. Когда они не спеша двинулись по пляжу к усадьбе Рейкхеллов, она заговорила спокойным, размеренным голосом:

— Я заметила, что ты целый день сегодня болтала с Джонни.

Элизабет рассеянно кивнула.

— По-моему, вы недурно провели время, — прямолинейно заявила Сара, — и, по-моему, Джонни прекрасно себя чувствовал. Если не ошибаюсь, таким раскрепощенным и веселым я видела его в первый раз со времени смерти Лайцзе-лу.

— Но... я думаю, вы несколько преувеличиваете...

Пожилая женщина посмотрела на нее очень пристально.

— Господь с тобой, детка! Неужто ты думаешь, что я буду уши тебе заговаривать? Правда — это правда, вне зависимости от того, что ты о ней думаешь.

Не привыкшая к американской манере излагать мысли, Элизабет ничего не отвечала.

— Твои чувства к Джонни, — мягко проговорила Сара, — не секрет для меня. Я уже давно об этом знаю, с тех пор как впервые тебя увидела.

Краска залила лицо Элизабет, и щеки ее запылали.

— Я давно хотела с тобой поговорить, — продолжала Сара, — но до сегодняшнего дня это была бы пустая затея. Теперь, надеюсь, этот разговор пойдет впрок. Я думаю, что хорошо знаю Джонни, поэтому ты уж прости меня за прямоту.

Элизабет кивнула, не зная, что ей придется выслушать дальше.

— Первое, что тебе следует запомнить, — продолжала мисси Сара, — это то, что он никогда не перестанет любить Лайцзе-лу. В его сердце навсегда сохранится уголок, который будет принадлежать только ей, и никакая другая женщина не сможет отвоевать его для себя.

— Странно, — проговорила Элизабет, которую это суждение отнюдь не повергло в ужас. — Именно сегодня я сама впервые поняла это. Может быть, не в такой форме, но сама мысль полностью совпадает с вашей.

— И что, это тебя не тревожит? — спросила мисси Сара и испытующе посмотрела на нее, чуть сощурив умные глаза.