1 марта в газете «Красное Черноморье» сообщалось о прибытии из Константинополя около 3600 человек казаков, военнопленных (из захваченных в Крыму 300 красноармейцев корпуса Д.П. Жлобы и военнопленных Первой мировой войны, находившихся до сих пор во Франции), а также чиновников, офицеров и женщин. В газете сообщалось, что «военнопленные империалистической войны и женщины будут отправлены по домам, офицеры, чиновники и священники будут отправлены в центр; что касается казаков, то порядок их распределения зависит от штаба Кавфронта. Офицеры и чиновники в данное время находятся в местной тюрьме и на днях будут отправлены дальше… Есть сведения, что по рукам распространяются списки прибывших офицеров, которые будто бы предназначены к расстрелу. В связи с воскресной учебной стрельбой особого коммунистического отряда распускались слухи, что этот расстрел будут проводить на Косе коммунисты». Заканчивалась статья обращением: «Не верить ни одному слову неуловимых грязных белогвардейских трусов»{155}.
Прибытие этой группы врангелевцев советские власти постарались использовать максимально в своих целях. «5 марта, — говорилось все в том же "Красном Черноморье", — в Новороссийске состоялся многолюдный исключительный по своей оригинальности митинг, устроенный специально для прибывших из Константинополя военнопленных. В этом митинге участвовали в качестве ораторов коммунисты, врангелевские офицеры и представители врангелевского духовенства». По сообщению газеты, выступивший на митинге священник Попов поведал обо всех ужасах, которые творятся в Турции: «…среди начальства разгул, пьянство и разврат, в то же самое время как солдаты и казаки голодают; деньги же, жертвуемые благотворителями… беспощадно воруются начальством; условия жизни ужасные; медицинской помощи никакой». Попов говорил, что он «сам видел четыре трупа умерших казаков, внутренности которых пожирали собаки». В заключение своего выступления Попов сказал: «…хочется… расцеловать коммунистов, наших недавних врагов, за их братское к нам отношение….Пусть тюрьма, пусть голод, пусть какие угодно страдания, пусть даже смерть, но только на родной русской земле»{156}. В таком же примерно духе выступили и остальные — врангелевский офицер капитан Марченко и видный чиновник врангелевского судебного ведомства Борисов.
Были организованы также выступления в печати казака станицы Черткове кой Михаила Пкова (подпись неразборчива) и матроса А. Ситниченко. Они рассказали, каких трудов им стоило попасть на корабль, просили советские власти «…поправить нашу ошибку, в которой мы провинились»{157}.
Когда 14 марта «Рашид-паша» благополучно вернулся в Константинополь, французы решили продолжать отправку беженцев в Россию. Им удается отправить партию беженцев в Одессу. Об их прибытии 1 апреля 1921 г. работник Центрального управления ЧК г. Харькова Балицкий доложил телеграммой Ф.Э. Дзержинскому: «Сообщаю сведения, что из Константинополя в Одессу прибыла партия врангелевцев 3700 человек. Из них 500 офицеров. Приступлено к выгрузке и регистрации»{158}.
Такой поворот событий совсем не входил в планы Врангеля, и он делает все, чтобы остановить репатриацию своих войск. 2 апреля он пишет письма маршалам Франции, заслуженным и известным в своей стране людям: Фошу, Жоффрэ, Петену, Зиантею, Файлю и Франше д'Эспрэ. Он сообщает, какими неприглядными мерами идет распыление его армии, и просит маршалов поднять свой голос в защиту тех, кто совсем недавно вместе с французскими войсками воевал против общего врага.
Советское руководство, как и в свое время правительство Франции, оказалось не готово к приему такого количества беженцев. ВЧК стало известно, что разведка Врангеля с каждой их партией засылает своих людей, о чем председатель Всеукраинской чрезвычайной комиссии В.Н. Манцев проинформировал Ф.Э.Дзержинского. 13 апреля 1921г. он телеграфировал ему: «…на днях в Одессу прибыл пароход из Константинополя с врангелевцами в количестве 4000 человек, у них найдены шифры, явки и даже пироксилиновые шашки. Среди бывших врангелевцев обнаружено несколько агентов контрразведки{159}. Несколько раньше, 4 апреля 1921 г., М.В. Фрунзе — в то время командующий войсками Украины и Крыма — срочно направил в Реввоенсовет республики и Наркомат иностранных дел телеграмму, где сообщает об отсутствии в Одессе условий для приема турецкого корабля «Кизил-Ермак» с 2700 человек врангелевцев на борту. «Нет помещений и продовольствия. Кроме того, такое большое скопление неопределенного <в> политическом отношении невыгодно»{160}.
На следующий день телеграмма Ф.Э. Дзержинского была рассмотрена на заседании Политбюро ЦК РКП(б). В выписке из протокола № 9 от 5 апреля 1920 г. говорится: «Слушали: <…> 4) О возвращении в РСФСР врангелевцев (через Одессу). Постановили: <…> 4) Подтвердить постановление Политбюро о недопущении в РСФСР врангелевцев. Исполнение возложить на т. Дзержинского»{161}.
В развитие этого постановления К.А. Авксеньтьевский (заместитель М.В. Фрунзе) шлет телеграмму заместителю председателя РВСР Э.М. Склянскому, в которой просит дать «распоряжения и извещение <по> радио всех сопредельных иноземных государств не присылать в наши порты Черноморья транспортов с беженцами бывших враждебных армий», что и было сделано{162}.
Работу советских органов власти по приему врангелевцев усложнял целый ряд обстоятельств. Во-первых, власти опасались присутствия в столь взрывоопасном районе каких-либо потенциально опасных больших групп; во-вторых, созданные в ходе Гражданской войны фильтрационные лагеря для военнопленных уже были свернуты; в-третьих, отсутствовали запасы продовольствия, медикаментов и жилья. Было еще одно важное препятствие возвращению белогвардейцев на родину — отсутствие решения об их амнистии. По этому поводу послы России неоднократно обращались к народному комиссару иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерину с просьбой поскорее решить эту проблему, так как они не могут оформлять визы решившим возвратиться участникам Белого движения. Только 3 ноября такая амнистия была объявлена.
Врангелю на некоторое время удалось приостановить отток своих военнослужащих в Советскую Россию. Но одновременно французы активно вели поиск и отправку желающих уехать в Бразилию. В городе и лагере на видных местах были расклеены объявления, где рассказывалось об условиях жизни, которые эта страна якобы готова предоставить русским беженцам. Позже выяснилось, что никакого соглашения о приеме русских беженцев Бразилией в то время не существовало. По словам В.Х. Даватца, их там ожидало настоящее «белое рабство»{163}.
Тем не менее французам удалось отправить в Бразилию около 2000 русских беженцев. «Многие, — пишет по этому поводу И. Критский, — бросили армию и потому, что устали от войны, от всего, что напоминало ее. Уезжали также из-за личных обид. Солдат тянуло сесть на землю»{164}. Со временем те мартовские дни 1921 г., связанные с отправкой желающих уехать в Бразилию, Галлиполийцы назвали «бразильянскими». В один из таких дней при посадке беженцев на пароход произошел серьезный инцидент между русскими и французами, опять осложнивший их и без того натянутые отношения. Именно в это время Кутепову и Врангелю сообщили, что с 1 апреля русские снимаются со всех видов довольствия.