елись ежедневно, не так как теперь, ибо считались какою-то непременною

принадлежностию масленицы. Сейчас же после обеда папенька уходил в

гостиную, двери из залы затворялись, И он ложился на диван, в халате, заснуть

после обеда. Этот отдых его продолжался часа полтора-два, и в это время в зале, где сидело все семейство, была тишина невозмутимая, говорили мало и то

шепотом, чтобы не разбудить папеньку; и это, с одной стороны, было самое

скучное время дня, но с другой стороны, оно было и приятно, так как все

семейство, кроме папеньки, было в одной комнате, в зале. В дни же летние, когда

свирепствовали мухи, мое положение в часы отдыха папеньки было еще худшее!..

Я должен был липовою веткою, ежедневно срываемою в саду, отгонять мух от

папеньки, сидя на кресле возле дивана, где спал он. Эти полтора-два часа были

мучительны для меня! Так как, уединяясь от всех, <я> должен был проводить их в

абсолютном безмолвии и сидя без всякого движения на одном месте! К тому же, боже сохрани, ежели, бывало, прозеваешь муху и дашь ей укусить спящего!.. А из

залы слышишь шепотливые разговоры, сдерживаемые смехи!.. Как, казалось, было там весело! Но наконец папенька вставал, и я покидал свое уединение!.. В

четыре часа дня пили вечерний чай, после которого отец вторично шел в палату к

40

больным. Вечера проводились в гостиной, освещенной двумя сальными свечами.

Стеариновых свечей тогда еще не было и в помине; восковые же жглись только

при гостях и в торжественные семейные праздники. Ламп у нас не было, отец не

любил их, а у кого они и были, то освещались постным маслом, издававшим

неприятный запах. Керосину и других гарных масел тогда не было еще и в

помине. Ежели папенька не был занят скорбными листами, то по вечерам читали

вслух; о чтениях этих помяну подробнее ниже. В праздничные же дни, в

особенности в святки, в той же гостиной иногда игрывали при участии родителей

в карты в короли. И это было такое удовольствие, такой праздник, что помнилось

об этом долго! Упомяну здесь кстати, что в пасху практиковалась особая игра -

катание яиц. В зале раскладывались ковры, или, попросту, ватные одеяла, и по

ним с особых лубков катались яйца. Иногда к нам, детям, присоединялись и

взрослые, посторонние, так что играющих было человек до десяти,

следовательно, на кону яиц гораздо более. В девятом часу вечера, не раньше не

позже, накрывался обыкновенно ужинный стол, и, поужинав, мы, мальчики, становились перед образом, прочитывали молитвы и, простившись с родителями, отходили ко сну. Подобное препровождение времени повторялось ежедневно.

Посторонние, или так называемые гости, у нас появлялись очень редко, в

особенности по вечерам. Все знакомство родителей ограничивалось большею

частию утренними визитами. Впрочем, в более позднее время, когда я оставался с

родителями один (братья и сестры были уже в пансионах), по вечерам очень

хаживал Федор Антонович Маркус, об чем я уже упоминал выше, я постоянно

при этом торчал в гостиной и слушал разговоры их. Когда же изредка случалось, что и родители выедут из дому вечером в гости, то наши детские игры делались

более шумными и разнообразными. Это случалось вовсе не оттого, что мы, дети, стеснялись в своих играх присутствием родителей, но оттого, что прислуга наша, конечно, стеснялась ими. С отъездом же родителей начиналось пение песен, затем

начинались хороводы, игры в жмурки, в горелки и тому подобные увеселения, каковым способствовала наша большая зала и каковых при родителях не бывало.

Но, впрочем, отсутствие родителей никогда не бывало продолжительным; в

девять-десять часов вечера они непременно уже возвращались. Мы же постоянно

на другой день сообщали маменьке, с которою, конечно, были более откровенны, о вчерашних играх во время их отсутствия; и я помню, что маменька всегда, бывало, говаривала, уезжая: "Уж ты, Алена Фроловна, позаботься, чтобы дети

повеселились!"

Дни семейных праздников, в особенности дни именин отца, всегда были

для нас очень знаменательными. Начать е того, что старшие братья, а

впоследствии и сестра Варенька, обязательно должны были приготовить утреннее

приветствие имениннику. Приветствие это было всегда на французском языке, тщательно переписанное на почтовой бумаге, свернутое в трубочку, подавалось

отцу и говорилось наизусть. Помню даже, что один раз было что-то сказано из

"Генриады" (единый бог знает, для какой причины). Отец умилялся и горячо

целовал приветствующих. В этот день бывало всегда много гостей,

преимущественно на обед; впоследствии же, когда мы, дети, подросли, то помню, что раза два устраивались и вечерние приемы гостей на танцы. Но сколько

41

запомню, ни один из нас, мальчиков, не танцевал охотно, а был выдвигаем, как на

какую-то необходимую и тяжелую работу.

Летние прогулки и прочие увеселения

В летнюю пору в домашнем препровождении времени появлялись

некоторые разнообразия, а именно - совершались семейные вечерние прогулки.

Дом московской Марьинской больницы находился на Божедомке, между

зданиями двух женских институтов: Екатерининского и Александровского, - и в

недальнем расстоянии от Марьиной рощи. Эта роща была всегдашнею целию

наших летних прогулок. Часу в седьмом вечера, когда палящая жара уже спадет, мы все, дети с родителями, и по большей части с другими обитателями

Марьинской больницы (преимущественно Щуровскими), отправлялись на эту

прогулку. Проходя мимо часового, стоявшего неизвестно для каких причин при

ружье и в полной солдатской форме у ворот Александровского института,

принято было за непременную обязанность подавать этому часовому грош или

копейку. Но подача эта делалась не в руку, а просто бросалась под ноги. Часовой

находил удобный случай нагнуться и поднять копейку. Это вообще было в обычае

у москвичей того времени. Прогулки происходили весьма чинно, и дети, даже за

городом, в Марьиной роще, не позволяли себе поразвлечься, побегать. Это

считалось неприличным и допускалось только в домашнем саду. В прогулках

этих отец всегда разговаривал с нами, детьми, о предметах, могущих развить нас.

Так, помню неоднократные наглядные толкования его о геометрических началах, об острых, прямых и тупых углах, кривых и ломаных линиях, что в московских

кварталах случалось почти на каждом шагу.

К числу летних разнообразий нужно отнести также ежегодные посещения

Троицкой лавры. Но это должно быть отнесено к самому раннему нашему

детству, так как с покупкой родителями в 1831 году своего имения поездки к

Троице прекратились. Я помню только одно такое путешествие к Троице, в

котором участвовал и я. Эти путешествия были, конечно, для нас важными

происшествиями и, так сказать, эпохами в жизни. Ездили обыкновенно на долгих

и останавливались по целым часам почти на тех же местах, где ныне поезда

железной дороги останавливаются на две-три минуты. У Троицы проводили дня

два, посещали все церковные службы и, накупив игрушек, тем же порядком

возвращались домой, употребив на все путешествие дней пять-шесть. Отец по

служебным занятиям в этих путешествиях не участвовал, а мы ездили только с

маменькой и с кем-нибудь из знакомых.

В театрах родители наши бывали очень и очень редко, и я помню всего

один или два раза, когда на масленицу или большие праздники, преимущественно

на дневные спектакли (а не вечерние), бралась ложа в театре, и мы, четверо

старших детей с родителями, ездили в театр; но при этом пьесы выбирались с

большим разбором. Помню, что один раз мы видели пьесу "Жако, или

Бразильская обезьяна". Не совсем помню сюжет этой пьесы, но в памяти моей