между крестьянами, а остальную велела пустить опять в пруд. С этого времени

мы начали усердно заниматься ловлею на удочки. Рыбы попадались иногда очень

большие, и это занятие было тоже одно из любимых нами. Но при этом ловля на

удочку производилась всегда с раннего утра, так часу в пятом и не позже пяти; у

всякого из нас было для этого занятия по своему адъютанту, то есть

крестьянскому мальчику, который должен был нарыть в земле червячков и

насаживать их на удочный крючок... одним словом, барство было препротивное!

В липовой роще с перебегами через поле в Брыково происходили все

наши детские игры. Из них опишу некоторые. Брат Федя, тогда уже много

читавший, вероятно, ознакомился с описанием жизни дикарей. "Игра в диких" и

была любимою нашею игрою. Она состояла в том, что, выбравши в липовой роще

место более густое, мы строили там шалаш, укрывали хворостом и листьями и

47

делали вход в него незаметным. Шалаш этот делался главным местопребыванием

диких племен; раздевались донага и расписывали себе тело красками на манер

татуировки; делали- себе поясные и головные украшения из листьев и

выкрашенных гусиных перьев и, вооружившись самодельными луками и

стрелами, производили воображаемые набеги на Брыково, где, конечно, были

находимы нарочно помещенные там крестьянские мальчики и девочки. Их

забирали в плен и держали до приличного выкупа в шалаше. Конечно, брат

Федор, как выдумавший эту игру, был всегда главным предводителем племени.

Брат Миша редко участвовал непосредственно в этой игре, она была не в его

характере; но он, как начинавший в то время рисовать и имевший в то время

краски, был нашим костюмером и размалевывал нас. Особый интерес в этой игре

был тот, чтобы за нами, "дикими", не было присмотра старших и чтобы, таким

образом, совершенно уединиться от всего обычного - не дикого. Раз помню, что в

отличную сухую погоду маменька, желая продлить нашу игру и наше

удовольствие, решилась не звать нас к обеду и велела отнести дикарям обед на

воздух в особой посуде и поставить его где-нибудь под кустами. Это доставило

нам большое удовольствие, и мы поели без помощи вилок и ножей, а просто

руками, как приличествовало диким. Но по пословице: "Ежели мед - так и

ложкой", когда мы преднамеривались было провести и ночь в диком состоянии, то этого нам не дозволили и, обмывши нас, уложили спать, по обыкновению.

Другая игра, тоже выдуманная братом Федею, была игра в "Робинзона". В

эту игру мы играли с братом вдвоем; и, конечно, брат Федя был Робинзоном, а

мне приходилось изображать Пятницу. Мы усиливались воспроизвести в нашей

липовой роще все те лишения, которые испытывал Робинзон на необитаемом

острове.

Практиковалась также и простая игра в лошадки; но мы умудрялись

делать ее более интересною. У каждого из нас была своя тройка лошадей, состоящая из крестьянских мальчиков и при нужде из девочек, которые, как

кобылки, были допускаемы к упряжи впристяжку. Эти тройки были всегдашнею

нашею заботою, состоящею в том, чтобы получше и посытнее накормить их. А

потому всякий день, обедая, мы оставляли большую часть порций различных

блюд каждый для своей тройки и после обеда отправлялись в свои конюшни под

каким-нибудь кустом и выкармливали приносимое. Езда на этих тройках

происходила уже не в липовой роще, но по дороге из нашей деревни в Деревню

Черемошню, и часто бывали устраиваемы пари с каким-нибудь призом для

обогнавшей тройки. При этом мы, наглядевшись в городе Зарайске, куда часто

ездили на ярмарки и большие базары, как барышники продавали своих лошадей, устраивали и у себя продажу и мену их, со всеми приемами барышников, то есть

смотрели воображаемым лошадям в зубы, поднимали ноги и рассматривали

воображаемые копыта, и т. д. и т. д. <...>

Вспоминаю еще игру, а скорее непростительную шалость. За липовой

рощей было кладбище, и вблизи него стояла ветхая деревянная часовня, в которой

на полках помещались иконы. Дверь в эту часовню никогда не запиралась. Гуляя

однажды в сопровождении горничной девушки Веры (о которой я уже упоминал

выше), которая была очень веселая и разбитная личность, мы зашли в эту часовню

48

и, долго не думая, подняли образа и с пением различных церковных стихов и

песней, под предводительством Веры, начали обход по полю. Эта

непростительная проделка удалась нам раза два-три, но кто-то сообщил об этом

маменьке, и нам досталось за это порядком.

Маменька каждую неделю два раза посылала в Зарайск как за письмами

(из Москвы от папеньки), так и за покупками. Часто Вера вызывалась на

исполнение этой порученности. Все лошади постоянно бывали заняты на полевых

работах, а потому посыльные в Зарайск делали это путешествие пешком, конечно, не было исключения и для горничной Веры. Часто с Верой хаживал в Зарайск

пешком и я. С ходьбою в городе этот променад составлял 23-24 версты. <...> В деревне, как и сказано выше, мы постоянно были на воздухе и, кроме

игр, проводили целые дни на полях, присутствуя и приглядываясь к трудным

полевым работам. Все крестьяне, в особенности женщины, очень всех нас любили

и, не стесняясь нисколько, вступали с нами в разговоры. Мы, со своей стороны, старались тоже угодить им всевозможными средствами. Так однажды брат Федя, увидев, что одна крестьянка пролила запасную воду, вследствие чего ей нечем

было напоить ребенка, немедленно побежал версты за две домой и принес воды, чем заслужил большую благодарность бедной матери. Да, крестьяне нас любили!

Сцена, с таким талантом описанная впоследствии братом Федором Михайловичем

в "Дневнике писателя" {9} с крестьянином Мареем, достаточно рисует эту

любовь! Кстати о Марее (вероятно, Марке); это лицо не вымышленное, а

действительно существовавшее. Это был красивый мужик, выше средних лет, брюнет с солидною черною бородою, в которую пробивалась уже седина. Он

считался в деревне большим знатоком рогатого скота, и когда приходилось

покупать на ярмарках коров, то никогда не обходилось без Марея. <...> Я выше уже упоминал, что вслед за покупкой первой деревни, Даровой,

была куплена и деревня Черемошня. В эту деревню мы очень часто хаживали по

вечерам с маменькой, всем семейством. Сверх того, в Черемошне {Название

Черемошни встречается в последнем романе брата Федора Михайловича "Братья

Карамазовы". Так названо имение старика Карамазова, куда он давал поручение

второму своему сыну Ивану Федоровичу по поводу продажи лесной дачи {10}.

(Прим. А. М. Достоевского.)} была небольшая баня, каковой в Даровой не было, и

вот в эту-то баню мы почти каждую субботу хаживали всем семейством уже по

утрам.

Упомянул я также вскользь о пожаре, бывшем в деревне. Теперь же

сообщу об этом несчастии несколько подробнее. Это случилось ранней весною, то

есть на страстной неделе великого поста в 1833 году, узнали же мы в Москве об

этом на третий день пасхи.

Как теперь помню, что мы проводили день по-праздничному, за несколько

запоздавшими визитами обедали несколько позже и только что встали изо стола.

Папенька с маменькой разговаривали о предстоящей маменькиной поездке в

деревню, и мы заранее испытывали удовольствие дальнего путешествия и

пребывания в деревне. Вдруг докладывают родителям, что в кухню пришел из

Даровой приказчик Григорий Васильев {11}. Это, собственно, был просто

дворовый человек и занимать место приказчика был не способен. Но он был

49

грамотный и, как единственный письменный человек в деревне, носил кличку

приказчика. Собственно же, он, по неспособности своей, ничем не распоряжался, а распоряжался всем староста Савин Макаров.