своего бытия, но всегда был, есть и будет"... и т. д. Это скорее философское

сочинение, нежели руководство для детей. Но так как руководство это

обязательно было принято во всех учебных заведениях, то понятно, что и сам

отец дьякон придерживался ему.

Другой учитель, ходивший к нам в это время, был Николай Иванович

Сушард; он был преподавателем французского языка в Екатерининском

институте и ходил к нам давать уроки также французского языка. Он был

француз, но горячо желал сделаться чисто русским. Я помню рассказ папеньки, что в одно из посещений Екатерининского института императором Николаем

Николай Иванович Сушард просил у государя как милости позволения, вывернув

свою фамилию, прибавить к ней окончание "ов", что ему и было дозволено, вследствие чего он впоследствии и назывался Драшусов (Сушард-Драшус -

Драшусов). Так как я был в это время еще слишком мал для французского языка, то я ничего и не могу сказать про его преподавание, хотя я обязательно и должен

был садиться за тот же ломберный стол и сидеть смирно в продолжение всего

урока. Помню только, что приветствия отцу ко дню его именин всегда

составлялись Николаем Ивановичем и выучивались под его руководством.

Время для старших братьев начало уже подходить такое, что по возрасту

их пора уже было отдавать куда-либо в пансион с гимназическим курсом, и

одного чтения и письма, а равно закона божия и французского языка, было далеко

не достаточно. Для подготовления к такому пансиону двух старших братьев

отдали на полупансион к тому же Николаю Ивановичу Драшусову, куда они и

ездили, кажется, в продолжение целого года или даже более, ежедневно по утрам

и возвращались к обеду. У Драшусова был маленький пансион для приходящих, 52

он сам занимался французским языком, два взрослых сына его занимались

преподаванием математики и словесных предметов, и даже жена его, Евгения

Петровна, кажется, что-то преподавала. Но в этом скромном пансионе некому

было заниматься латинским языком, а потому подготовление старших братьев по

этому предмету принял на себя сам папенька. Помню даже утро, в которое он, ездивши на практику, купил латинскую грамматику Бантышева и отдал ее

братьям (книга эта преемственно досталась впоследствии и мне). И вот с этого

времени каждый вечер папенька начал заниматься с братьями латынью. Разница

между отцом-учителем и посторонними учителями, к нам ходившими, была та, что у последних ученики сидели в продолжение всего урока вместе с учителем; у

отца же братья, занимаясь нередко по часу и более, не смели не только сесть, но

даже и облокотиться на стол. Стоят, бывало, как истуканчики, склоняя по

очереди: mensa, mensae, mensae и т. д. или спрягая: amo, amas, amat. Братья очень

боялись этих уроков, происходивших всегда по вечерам. Отец, при всей своей

доброте, был чрезвычайно взыскателен и нетерпелив, а главное, очень вспыльчив.

Бывало, чуть какой-либо со стороны братьев промах, так сейчас и разразится

крик. Замечу тут кстати, что, несмотря на вспыльчивость отца, в семействе нашем

принято было обходиться с детьми очень гуманно и, несмотря на известную

присказку к ижице, нас не только не наказывали телесно - никогда и никого, - но

даже я не помню, чтобы когда-либо старших братьев ставили на колени или в

угол. Главнейшим для нас было то, что отец вспылит. Так и при латинских

уроках, при малейшем промахе со стороны братьев, отец всегда рассердится, вспылит, обзовет их лентяями, тупицами; в крайних же, более редких случаях

даже бросит занятия, не докончив урока, что считалось уже хуже всякого

наказания. Бывало, при этих случаях помню, что маменька только посматривает

на меня и дает мне знаками намеки, что вот, мол, и тебе то же будет!.. Но увы, хотя грамматика Бантышева преемственно и перешла ко мне, но начало

латинской премудрости мне суждено было узнать не из уроков папеньки, а в

пансионе Чермака.

Вероятно, это гуманное отношение к нам, детям, со стороны родителей и

было поводом к тому, что при жизни своей они не решались поместить нас в

гимназию, хотя это стоило бы гораздо дешевле. Гимназии не пользовались в то

время хорошею репутациею, и в них существовало обычное и заурядное, за

всякую малейшую провинность наказание телесное. Вследствие чего и были

предпочтены частные пансионы. Наконец подготовление братьев было окончено, и они поступили в пансион Леонтия Ивановича Чермака {13} с начала учебного

курса, в 1834 году.

Поступление старших братьев и сестер в пансионы и распоряжения насчет

моего обучения и приготовления.

Наши литературные вечера с родителями. Литературные наклонности

старших братьев

53

В это же время и сестра Варенька была отдана родителями в пансион, или

школу, при лютеранской церкви Петра и Павла. Школа эта, с давних времен

существовавшая, пользовалась в Москве заслуженною славою. Она находилась

возле самого дома дяди Александра Алексеевича Куманина, в

Козьмодемьяновском переулке, - это было причиною тому, что часто сестра не

приезжала по субботам в родительский дом, в особенности в зимние трескучие

морозы, а была брана тетушкою Александрою Федоровною к себе на дом. Братья

тоже были отданы к Чермаку на полный пансион и приезжали домой только по

субботам к обеду, а в понедельник утром уезжали опять на целую неделю.

Следовательно, дома из старших подростков оставался только я.

Относительно меня папенька сделал следующие распоряжения. Он

поручил старшим братьям и сестре заведовать моим обучением и задавать на

целую неделю Уроки, которые я и должен был сдавать в субботу. А в воскресенье

обязан был снова выслушивать объяснения братьев и сестры насчет заданий на

следующую неделю. Предметы были распределены следующим образом: брат

Миша взял на себя арифметику и географию; брат Федя - историю и русскую

грамматику, а сестра Варя - закон божий и языки французский и немецкий. С этих

пор моя жизнь в родительском доме пошла гораздо скучнее. В доме сделалось

гораздо тише, и я, понукаемый родителями, должен был по целым дням сидеть в

зале за книгою, хотя мысли иногда порхали далеко от книги! Мне был уже

десятый год, а сестре Верочке едва-едва шесть; следовательно, она не могла

сделаться моею товаркою, тем более что я привык иметь товарищами старших

себя. Зато весело было дожидаться субботы, и хотя день этот и был для меня днем

расплаты, днем экзаменов, но я мало страшился их, а помышлял только о том, что

целых полтора дня пробуду с братьями и сестрою. Учительские отношения ко мне

братьев и сестры нисколько не изменили наших братских, доселе

существовавших, отношений. В субботу с утра чувствовалось уже прибытие всей

семьи в родной кров. И родители делались несколько веселее, и к столу

прибавлялось кое-что лишнее, - одним словом, пахло чем-то праздничным. В этот

день и неизменяемый час обеда (то есть двенадцать часов) поневоле изменялся.

Покуда лошади поедут с Божедомки в Новую Басманную, покуда соберутся

братья, покуда приедут, проходило добрых полтора - два часа, так что обед

подавался в этот день к двум часам. За сестрой ездили большею частию по

вечерам, уже в сумерки. Но вот приехали братья, не успели поздороваться, как и

горячее уже на столе. Садимся обедать, и тут же, не удовлетворивши первому

аппетиту, братья начинают рассказывать овеем случившемся в продолжение

недели. Во-первых, отрапортуют правдиво о всех полученных в продолжение

недели по различным предметам баллах, а потом и начнутся рассказы про

учителей, про различные детские, а иногда и не совсем приличные шалости