проповедями тогдашнего модного пастора гернгутера Гуна, своею нетерпимостью

особенно в отношении военного элемента" произвело на Достоевского весьма

тяжелое впечатление. Оно так и не изгладилось в нем во всю жизнь. Он был тем

более поражен, что ожидал встретить в культурном обществе здоровые признаки

культуры. "С трудом я мог убедить Федора Михайловича, - говорит доктор

Ризенкампф, - что все это - только местный колорит, свойственный жителям

Ревеля... При своей склонности к генерализации он возымел с тех пор какое-то

предубеждение против всего немецкого".

Между тем Михаил Михайлович, с помощью жены, снабдил брата

полным ремонтом белья и платья, столь дешевого в Ревеле. Уверенный в том, что

Федор Михайлович никогда не знает, сколько у него чего, он, по словам г.

Ризенкампфа, просил последнего поселиться в Петербурге вместе с Федором

Михайловичем и, по возможности, подействовать на него примером немецкой

аккуратности. Вернувшись в Петербург в сентябре 1843 года, доктор Ризенкампф

так и сделал. Застал он Федора Михайловича без копейки, кормящимся молоком и

хлебом, да и то в долг, из лавочки. "Федор Михайлович, - говорит он, -

принадлежал к тем личностям, около которых живется всем хорошо, но которые

сами постоянно нуждаются. Его обкрадывали немилосердно, но, при своей

доверчивости и доброте, он не хотел вникать в дело и обличать прислугу и ее

приживалок, пользовавшихся его беспечностью". Самое сожительство с доктором

чуть было не обратилось для Федора Михайловича в постоянный источник новых

расходов. Каждого бедняка, приходившего к доктору за советом, он готов был

принять как дорогого гостя. "Принявшись за описание быта бедных людей, -

говорил он как бы в оправдание, - я рад случаю ближе познакомиться с

пролетариатом столицы". На поверку, однако же, оказалось, что громадные счеты, подававшиеся в конце месяца даже одним булочником, зависят не столько от

подобного гостеприимства Федора Михайловича, сколько от того, что его денщик

Семен, находясь в интимных отношениях с прачкой, прокармливал не только ее, но и всю ее семью и целую компанию ее друзей на счет своего барина. Мало того: вскоре раскрылась и подобная же причина быстрого таяния белья,

79

ремонтировавшегося каждые три месяца, то есть при каждой получке денег из

Москвы. Но точно так же, как в денщике, пришлось разочаровывать Федора

Михайловича в его портном, сапожнике, цирюльнике и т. д., а равным образом

доводить его до сознания, что и в числе угощаемых им посетителей далеко не все

заслуживали участия.

Крайнее безденежье Федора Михайловича продолжалось около двух

месяцев. Как вдруг, в ноябре, он стал расхаживать по вале как-то не по-

обыкновенному - громко, самоуверенно, чуть не гордо. Оказалось, что он получил

из Москвы тысячу рублей. Но на другой же день утром, - рассказывает далее

доктор Ризенкампф, - он опять своею обыкновенного тихою, робкою походкою

вошел в мою спальню с просьбою одолжить ему пять рублей. Оказалось, что

большая часть полученных денег ушла на уплату за различные заборы в долг, остальное же частию проиграно на бильярде, частию украдено каким-то

партнером, которого Федор Михайлович доверчиво зазвал к себе и оставил на

минуту одного в кабинете, где лежали незапертыми последние пятьдесят рублей.

По всей вероятности, зазванный Федором Михайловичем незнакомец в

свою очередь показался ему любопытным субъектом для наблюдений. Особенное

его внимание остановил на себе один молодой человек, более долгое время

пользовавшийся советами г. Ризенкампфа, - брат фортепьянного мастера Келера

{6}. Это был, рассказывает доктор, вертлявый, угодливый, почти оборванный

немчик, по профессии комиссионер, а в сущности- приживалка. Заметив

беззаветное гостеприимство Федора Михайловича, он сделался одно время

ежедневным его посетителем - к чаю, обеду и ужину, и Федор Михайлович

терпеливо выслушивал его рассказы о столичных пролетариях. Нередко он

записывал слышанное, и г. Ризенкампф впоследствии убедился, что кое-что из

келеровского материала отразилось потом на романах "Бедные люди", "Двойник",

"Неточка Незванова" и т. д.

В декабре 1843 года Федор Михайлович опять дошел" до крайнего

недостатка в деньгах. Дело дошло до займа у одного отставного унтер-офицера, бывшего прежде приемщиком мяса у подрядчиков во 2-м Сухопутном госпитале

и дававшего деньги под заклад. Федору Михайловичу пришлось дать ростовщику

доверенность на получение вперед жалованья за январскую треть 1844 года, с

ручательством казначея Инженерного управления. При этой операции вместо

трехсот рублей ассигнациями Федору Михайловичу доставалось всего двести, а

сто рублей считались процентами за четыре месяца. Понятно, что при этой сделке

Федор Михайлович должен был чувствовать глубокое отвращение к ростовщику.

Оно, может быть, припомнилось ему, когда, столько лет спустя, он описывал

ощущения Раскольникова при первом посещении им процентщицы. В

единственном, дошедшем до нас письме 1843 года, относящемся к его

последнему дню, сам Федор Михайлович говорит о своих долгах, хотя опекун и

не оставляет его без денег. Он подбивает брата общими усилиями перевести

"Матильду" Евгения Сю, причем молодое, разыгравшееся воображение сулит ему

огромный барыш для поправления их запутанных денежных обстоятельств {7}.

К 1-му февраля 1844 года Федору Михайловичу выслали опять из Москвы

тысячу рублей, но уже к вечеру в кармане у него, по свидетельству г.

80

Ризенкампфа, оставалось всего сто. На беду, отправившись ужинать к Доминику, он с любопытством стал наблюдать за биллиардной игрой. Тут подобрался к нему

какой-то господин, обративший его внимание на одного из участвующих в игре -

ловкого шулера, которым была подкуплена вся прислуга в ресторане. "Вот, -

продолжал незнакомец, - домино, так совершенно невинная, честная игра".

Кончилось тем, что Федор Михайлович тут же захотел выучиться новой игре, но

за урок пришлось заплатить дорого: на это понадобились целых двадцать пять

партий и последняя сторублевая Достоевского перешла в карман партнера-

учителя.

На другой день новое безденежье, новые займы, нередко за самые

варварские проценты, чтобы только было на что купить сахару, чаю и т. п. В

марте доктору Ризенкампфу пришлось оставить Петербург, не успев приучить

Федора Михайловича к немецкой аккуратности и практичности.

РОЖДЕНИЕ ПИСАТЕЛЯ

Д. В. ГРИГОРОВИЧ

"Литературные воспоминания" Д. В. Григоровича (1822-1899) в той их

части, которая рассказывает о знакомстве с Достоевским, о жизни с ним на одной

квартире и об успехе "Бедных людей", имеют первостепенное историко-

литературное значение. В этом разделе воспоминаний Григоровича больше

точности в изложении событий и меньше того, что является характерным для его

литературной манеры как мемуариста, - нарочитого сгущения комизма, меньше

стремления к анекдотизму в изложении хода событий; эту черту своей мемуарной

прозы Григорович и сам признавал "неудобной". В письме к А. С. Суворину от 20

января 1892 года он писал: "У меня нет злобы против кого бы то ни было, но я

имею другой недостаток, неудобный для писания воспоминаний: мне все

представляется не в саркастическом, а в смешном виде..." ("Письма русских

писателей к А. С. Суворину", Л. 1927, стр. 33).

Между Григоровичем и Достоевским особенной близости не было