общее.
- Конечно, так и будет, когда мы женимся, - отвечал он, - а пока я не хочу
брать от тебя ни одного рубля. <...>
XVII
Быстро промчалось время до рождества. Федор Михайлович, последние
годы почти всегда проводивший праздники в семье любимой сестры, В. М.
Ивановой, решил и на этот раз поехать в Москву. Главною целью поездки было, конечно, намерение предложить Каткову свой новый роман и получить деньги, необходимые для нашей свадьбы.
Последние дни перед отъездом Федор Михайлович был очень грустен: он
успел полюбить меня и ему тяжело было со мною расставаться. Я также была
очень опечалена, и мне почему-то представлялось, что я его более не увижу. Я
бодрилась и скрывала свою печаль, чтобы его еще более не расстроить. Особенно
грустен он был на вокзале, когда я приехала его проводить. Он очень нежно
смотрел на меня, крепко пожимая мне руку, и все повторял:
- Еду в Москву с большими надеждами, а как-то мы свидимся, дорогая
моя Анечка, как-то мы свидимся?! <...>
Из Москвы Федор Михайлович прислал мне два милых письма, очень
меня обрадовавших. Я перечитывала их десятки раз и с нетерпением ждала его
возвращения {19}.
Федор Михайлович пробыл в Москве двенадцать дней успешно окончил
переговоры с редакцией "Русского вестника". Катков, узнав о намерении Федора
Михайловича жениться, горячо поздравил его и пожелал ему счастия. Просимые
же, в виде аванса, две тысячи обещал выдать в два-три срока в течение
наступавшего января. Таким образом, явилась возможность устроить свадьбу до
великого поста.
Присланные из Москвы семьсот рублей были как-то мигом розданы
родным и кредиторам. Федор Михайлович каждый вечер с ужасом говорил, что
деньги у него "тают". Это начало меня беспокоить, и когда получились вторые
семьсот рублей, то я стала просить хоть что-нибудь отложить на свадебные
издержки.
28
С карандашом в руке, Федор Михайлович вычислил все расходы по
церкви и устройству приема после венчания. (Он наотрез отказался, чтобы моя
мать взяла расходы на себя.) Вышло рублей около четырехсот или пятисот. Но
как сохранить их, когда ежедневно появляются все новые и новые нужды у его
многочисленной родни?
- Знаешь, Аня, сохрани мне их, - сказал Федор Михайлович, радуясь
удобной отговорке пред родными, когда те станут просить денег, и на другой же
день привез мне пятьсот рублей. Передавая деньги, он комически-торжественно
сказал:
- Ну, Аня, держи их крепко, от них зависит наша будущая судьба!
Как ни спешили мы со свадьбой, но не могли устроить ее ранее половины
февраля. Надо было найти новую квартиру, так как прежних четырех комнат было
для нас мало. Прежнюю квартиру Федор Михайлович уступил Эмилии Федоровне
и ее семье, обязавшись уплачивать за нее пятьдесят рублей в месяц. Выгоды этой
квартиры состояли в том, что хозяин дома, богатый купец Алонкин, очень
почитал Федора Михайловича как "великого трудолюбца", как он про него
выражался {"Я к заутрени иду, а у него в кабинете огонь светится, - значит, трудится", - говаривал он. (Прим. А. Г. Достоевской.)}, и никогда не беспокоил
напоминанием о квартирной плате, зная, что, когда будут деньги, Федор
Михайлович сам их принесет. И Федор Михайлович любил беседовать с
почтенным стариком {С его внешности, по моему мнению, Федором
Михайловичем нарисован купец Самсонов, покровитель Грушеньки в "Братьях
Карамазовых". (Прим. А. Г. Достоевской.)}.
Для нас Федор Михайлович нашел квартиру на Вознесенском проспекте в
доме Толя (ныне N 27), прямо против церкви Вознесения. Вход был внутри двора, а окна квартиры выходили на Вознесенский переулок. Квартира была во втором
этаже и состояла из пяти больших комнат: гостиной, кабинета, столовой, спальни
и комнаты для Павла Александровича. Пришлось выждать, пока отделают
квартиру, затем перевезти вещи Федора Михайловича, мою обстановку и пр. и пр.
Когда все было готово, мы назначили свадьбу на среду пред масленой, 15
февраля, и разослали приглашения друзьям и знакомым. <...>
<ПРЕБЫВАНИЕ ЗА ГРАНИЦЕЙ>
Пробыв два дня в Берлине, мы переехали в Дрезден. Так как мужу
предстояла трудная литературная работа, то мы решили прожить здесь не менее
месяца. Федор Михайлович очень любил Дрезден, главным образом за его
знаменитую картинную галерею и прекрасные сады его окрестностей, и во время
своих путешествий непременно заезжал туда. Так как в городе имеется много
музеев и сокровищниц, то, зная мою любознательность, Федор Михайлович
полагал, что они заинтересуют меня и я не буду скучать по России, чего на
первых порах он очень опасался.
Остановились мы на Neumarkt, в одной из лучших тогда гостиниц "Stadt Berlin" и, переодевшись, тотчас направились в картинную галерею, с которою
29
муж хотел ознакомить меня прежде всех сокровищ города. Федор Михайлович
уверял, что отлично помнит кратчайший путь к Цвингеру, но мы немедленно
заблудились в узких улицах, и тут произошел тот анекдот, который муж приводит
в одном из своих писем ко мне в пример основательности и некоторой
тяжеловесности немецкого ума. Федор Михайлович обратился к господину, по-
видимому интеллигентному, с вопросом:
- Bitte, gnadiger Herr, wo ist die Gemalde-Gallerie?
- Gemalde-Gallerie?
- Ja, Gemalde-Gallerie.
- Konigliche Gemalde-Gallerie?
- Ja, konigliche Gemalde-Gallerie.
- Ich weiss nicht {*}.
{* Пожалуйста, милостивый государь, где находится картинная галерея?
- Картинная галерея?
- Да, картинная галерея.
- Королевская картинная галерея?
- Да, королевская картинная галерея.
- Я не знаю (нем.).}
Мы подивились, почему он так нас допрашивал, если не знал, где галерея
находится.
Впрочем, мы скоро до галереи дошли, и хотя оставалось до закрытия не
более часу, но мы решили войти. Муж мой, минуя все залы, повел меня к
Сикстинской мадонне {20} - картине, которую он признавал за высочайшее
проявление человеческого гения. Впоследствии я видела, что муж мой мог стоять
пред этою поразительной красоты картиной часами, умиленный и растроганный.
Скажу, что первое впечатление на меня Сикстинской мадонны было
ошеломляющее: мне представилось, что богоматерь с младенцем на руках как бы
несется в воздухе навстречу идущим. Такое впечатление я испытала
впоследствии, когда во время всенощной на 1-е октября я вошла в ярко
освещенный храм <св. Владимира> в Киеве и увидела гениальное произведение
художника Васнецова. То же впечатление богоматери, с кроткою улыбкой
благоволения на божественном лике, идущей мне навстречу, потрясло и умилило
мою душу. <...>
Федор Михайлович любил порядок во всем, в том числе и в
распределении своего времени; поэтому у нас вскоре установился строй жизни, который не мешал никому из нас пользоваться временем, как мы хотели. Так как
муж работал ночью, то вставал не раньше одиннадцати. Я с ним завтракала и
тотчас отправлялась осматривать какую-нибудь Sammlung {коллекцию (нем.).}, и
в этом случае моя молодая любознательность была вполне удовлетворена. Мне
помнится, что я не пропустила ни одного из бесчисленных Sammlung'ов:
mineralogische, geologische, botanische {минералогических, геологических, ботанических (нем.).} и пр. были осмотрены мною с полною добросовестностью.
Но к двум часам я непременно была в картинной галерее (помещающейся в том
же Цвингере, как и все научные коллекции). Я знала, что к этому времени в