подниматься из-под полу. Мы тоже подошли. Федя хотел попробовать, но я,

66

совершенно не зная, что он когда-нибудь стрелял, сказала ему: "Не попадешь".

Этим замечанием я вовсе не хотела его обидеть, а сказала спроста. Это

подзадорило его, и он взял ружье. В первый же раз он попал, и какой-то гусар

показался из-под полу. Он попадал почти через раз и потом с торжеством

обратился ко мне: "Что?" - и прибавил, что это опять подтверждает его

давнишнюю мысль, что жена есть естественный враг своего мужа. Я с ним

спорила, но он не хотел согласиться и утверждал прежнее.

Мы пошли не прямо домой, а на террасу, где я пила кофе, а Федя ел

мороженое и пил кофе. Посидев немного, мы подошли к решетке террасы и стали

смотреть на закат солнца. Тут мы из-за заката опять поссорились, Федя меня

выбранил, и мы, очень злые, пошли домой. На дороге мне сделалось так тяжело, что я не имела силы удержаться, заплакала и сказала, что я эти дни несчастлива.

<...> Мы дошли до конца Moritz Allee, Федя пошел за папиросами, а я чуть не

бегом побежала домой. Не успела я войти в комнату и раздеться, как пришел

Федя. <...> Я немного поплакала, но потом мне стало лучше. Федя говорил, что, верно, мне скучно, что мы живем очень уединенно, что нам непременно надо

уехать, что я, вероятно, раскаиваюсь, что вышла за него замуж, и прочие и прочие

глупости. При этом рассказал мне сказку о двух стариках, которые, не имея детей, печалились и горевали о том, что будет с ними, если их внуки помрут. <...> 30 апреля (12 мая)

<...> В 4 часа пошли в Pachmansch'e Leihbibliothek, На дверях была

надпись, что по воскресеньям она бывает открыта только до часу. На наш стук

нам отворила хозяйка библиотеки; мы взяли опять три номера "Полярной звезды"

и... {Пропуск в рукописи.} отдали в залог два талера. Надо было отнести книги

домой. По дороге мы зашли к Courmouzi и купили у него фиников (14 Silb. Pfund), желе красносмородинного и кофе (15 Silb.). Все это мы отнесли домой и

отправились на террасу обедать. <...>. Обед был хорош. <...> Вышли на балкон -

Федя, чтобы пить кофе и читать "Independance Beige". Федя непременно захотел

идти вниз слушать музыку. Сошли, заплатили 5 Silbergrosch'ей, но только что

сели, как Федя стал говорить, что лучше нам уйти, что все так дурна играют. Я

насилу убедила его прослушать Schubert'a "Standchen". <...> Мая 3(15)

<...> Я долго выбирала в библиотеке. Здесь около тридцати русских книг, не более, большею частью запрещенные. Он <библиотекарь> вынул мне еще

книги, которых нет в каталоге, и я думала, что это какие-нибудь еще более

интересные книги, и что же оказалось? Это были: "Грамматика для детей

старшего возраста", какой-то "Дневник девочки", "Бедные дворяне" Потехина и

тому подобные совершенно не запрещенные книги (еще что-то вроде

путешествия вокруг света для детей). Это мне напомнило, как мы однажды

67

пришли с Федей в одну книжную лавку, желая купить "Полярную звезду". Это

лавка антикварских книг. Во-первых, мне пришлось разбудить (именно

разбудить) старичка, который здесь торгует (бедный, он заснул за чтением какой-

то политической газеты); он вскочил и спросонья сначала нас не мог понять. Но

потом, узнав, что мы требуем русских запрещенных книг, он объявил, что у него

есть такие; стал усиленно рыться в своих шкафах (мы все ждали) и вытащил

откуда-то с таинственным видом книгу "Сергиевские серные воды" Марии

Ростовской, с указанием их пользы. Мы с Федей страшно расхохотались, сказали

старичку, что этого нам и даром не надо, и, смеясь, ушли из его лавки. Мой

библиотекарь объявил мне, что через восемь дней у них будут новые книги, и я

взяла, какие тут были. Но когда я показала принесенные книги Феде, он,

просмотрев их, сказал, что в них нечего читать и что я лучше бы сделала, если б

выбрала другие книги. Я вызвалась отнести их назад, но сперва хотела отобедать

<...>. За обедом мы сочиняли с Федей стихи вроде следующих: "Иды все нет как

нет, не несет она котлет"... и другие в этом же духе. Что же касается моих

похождений за книгами, то Федя объявил, что это просто водевиль: "Муж в

подушках, а жена на побегушках". После обеда выпили кофею, обменивались

взаимными нежными словами. Федя лег спать, сказав, чтоб я его разбудила к чаю, а я пошла опять за книгами. На этот раз я выбрала "Былое и думы", 3 части. <...> Мая 4 (16)

<...> Шла по Astra Allee, заходила в булочную и очутилась у почтамта. Я, не знаю почему, предчувствовала, что будет письмо от нее, и очень рада, что это

случилось без Феди и что я могу его прочесть. Я заплатила за письмо 6 Silb. 6 Pf.

(письмо было без марки), тотчас же узнала почерк и пошла домой, не

обнаруживая особенного волнения. Но затем мне стало нехорошо. Я торопливо

пришла домой, страшно в душе волнуясь, достала ножик и осторожно

распечатала письмо. Это было очень глупое и грубое письмо, не выказывающее

особенного ума в этой особе. Я уверена, что она была сильно раздосадована

женитьбою Феди и что тоном письма выразилась ее обида. (Моя догадка

оправдалась: письмо было послано Федею из Дрездена.) Я два раза прочла

письмо, где меня называют Брылкиной {4} (очень неостроумно и неумно). Я

подошла к зеркалу и увидела, что у меня все лицо в пятнах от волнения. Потом я

вынула чемодан и рассмотрела его письма, многие из них я уже читала прежде.

<...>

Понедельник, 15 мая (27)

<...> Я уже потеряла всякую надежду увидеть сегодня Федю, как вдруг

вдали показался он. Я с минуту всматривалась, как бы не веря глазам, потом

бросилась к нему и была так рада, так рада, так счастлива! Он немного изменился, вероятно с дороги. Был запылен, но все-таки мы очень радостно встретились. <...> Ида нас встретила у подъезда. Мы тотчас же спросили чаю. Я все время

любовалась моим Федей и была бесконечно счастлива. За чаем он спросил, не

68

было ли ему письма, и я ему подала письмо от нее. Он или действительно не знал, от кого письмо, или притворился незнающим, но только едва распечатал письмо, потом посмотрел на подпись и начал читать. Я все время следила за выражением

его лица, когда он читал это знаменитое письмо. Он долго, долго перечитывал

первую страницу, как бы не будучи в состоянии понять, что там было написано; потом наконец прочел и весь покраснел. Мне показалось, что у него дрожали

руки. Я сделала вид, что не знаю, и спросила его, что пишет Сонечка {Софья

Александровна Иванова, родная племянница Федора Михайловича. (Прим. А. Г.

Достоевской.)}. Он ответил, что письмо не от Сонечки, и как бы горько улыбался.

Такой улыбки я еще никогда у него не видала. Это была или улыбка презрения

или жалости, право, не знаю, но какая-то жалкая, потерянная улыбка. Потом он

сделался ужасно как рассеян, едва понимал, о чем я говорю. <...>

Вторник, 16 мая(28)

<...> Федя все время как потерянный ходил по комнате, все чего-то искал, точно он что потерял, рассматривал письма. Вообще видно было, что письмо С.

его очень затронуло и оскорбило. Но мне очень, очень бы хотелось узнать его

мнение об этом поступке. <...>

В четыре часа мы пошли обедать. Зашли за сигарами и папиросами и

купили "Колокол". <...>

Среда, 17 мая (29)

Сегодня Федя целое утро занимался составлением письма к Каткову {5}.