намерение поехать на Восток, о том свидетельствует найденное в его бумагах
рекомендательное письмо к А. С. Энгельгардту (представителю императорской
российской миссии в Константинополе), данное ему Е. П. Ковалевским,
тогдашним председателем Литературного фонда. Письмо помечено 3-м июня
186<3>. (Прим. А. Г. Достоевской.)} и желание стать игроком показались мне
неясными и как бы фантастическими; зная, что среди моих знакомых и родных
существуют счастливые семьи, я дала ему совет жениться вторично и найти в
семье счастье.
14
- Так вы думаете, - спросил Федор Михайлович, - что я могу еще
жениться? Что за меня кто-нибудь согласится пойти? Какую же жену мне
выбрать: умную или добрую?
- Конечно, умную.
- Ну нет, если уж выбирать, то возьму добрую, чтоб меня жалела и
любила.
По поводу своей предполагаемой женитьбы Федор Михайлович спросил
меня: почему я не выхожу замуж? Я ответила, что ко мне сватаются двое, что оба
прекрасные люди и я их очень уважаю, но любви к ним не чувствую, а мне
хотелось бы выйти замуж по любви.
- Непременно по любви, - горячо поддержал меня Федор Михайлович, -
для счастливого брака одного уважения недостаточно!
<VI>
<...> Чем дальше шло время, тем более Федор Михайлович втягивался в
работу. Он уже не диктовал мне изустно, тут же сочиняя, а работал ночью и
диктовал мне по рукописи. Иногда ему удавалось написать так много, что мне
приходилось сидеть далеко за полночь, переписывая продиктованное. Зато с
каким торжеством объявляла я назавтра количество прибавившихся листков! Как
приятно было мне видеть радостную улыбку Федора Михайловича в ответ на мои
уверения, что работа идет успешно и что, нет сомнения, будет окончена к сроку.
Оба мы вошли в жизнь героев нового романа, и у меня, как и у Федора
Михайловича, появились любимцы и недруги. Мои симпатии заслужила бабушка, проигравшая состояние, и мистер Астлей, а презрение - Полина и сам герой
романа, которому я не могла простить его малодушия и страсти к игре. Федор
Михайлович был вполне на стороне "игрока" и говорил, что многое из его чувств
и впечатлений испытал сам на себе {13}. Уверял, что можно обладать сильным
характером, доказать это своею жизнью и тем не менее не иметь сил побороть в
себе страсть к игре на рулетке. <...>
Уходя от него под впечатлением новых для меня идей, я скучала дома и
жила ожиданием завтрашней встречи с Федором Михайловичем. С грустью
видела я, что работа близится к концу и наше знакомство должно прекратиться.
Как же я была удивлена и обрадована когда Федор Михайлович высказал ту же
беспокоившую меня мысль.
- Знаете, Анна Григорьевна {Только к концу месяца Федор Михайлович
запомнил мое имя, а то все забывал и меня о нем переспрашивал. (Прим. А. Г.
Достоевской.)}, о чем я думаю? Вот мы с вами так сошлись, так дружелюбно
каждый день встречаемся, так привыкли оживленно разговаривать; неужели же
теперь с написанием романа все это кончится? Право, это жаль! Мне вас очень
будет недоставать. Где же я вас увижу?
- Но, Федор Михайлович, - смущенно отвечала я, - гора с горой не
сходится, а человеку с человеком не трудно встретиться.
- Но где же, однако?
15
- Да где-нибудь в обществе, в театре, в концерте...
- Вы же знаете, что я в обществе и театрах бываю редко. Да и что это за
встречи, когда слова не удастся иногда сказать. Отчего вы не пригласите меня к
себе, в вашу семью?
- Приезжайте, пожалуйста, мы очень будем вам рады. Боюсь только, что
мы с мамой покажемся вам неинтересными собеседницами.
- Когда же я могу приехать?
- Мы об этом условимся, когда окончим работу, - сказала я, - теперь для
нас главное - это окончание вашего романа.
Подходило 1-е ноября, срок доставки романа Стелловскому, и у Федора
Михайловича возникло опасение, как бы тот не вздумал схитрить и, с целью взять
неустойку, отказаться под каким-нибудь предлогом от получения рукописи. Я
успокоивала Федора Михайловича, как могла, и обещала разузнать, что следует
ему сделать, если бы его подозрения оправдались. В тот же вечер я упросила мою
мать съездить к знакомому адвокату. Тот дал совет сдать рукопись или нотариусу, или приставу той части, где проживает Стелловский, но, разумеется, под расписку
официального лица. То же самое посоветовал ему и мировой судья Фрейман (брат
его Школьного товарища), к которому Федор Михайлович обратился за советом.
<VII>
29-го октября происходила наша последняя диктовка. Роман "Игрок" был
закончен. С 4-го по 29-е октября, то есть в течение двадцати шести дней, Федор
Михайлович написал роман в размере семи листов в два столбца, большого
формата, что равняется десяти листам обыкновенного. Федор Михайлович был
чрезвычайно этим доволен и объявил мне, что, сдав благополучно рукопись
Стелловскому, намерен дать в ресторане обед своим друзьям (Майкову,
Милюкову и др.) и заранее приглашает меня участвовать в пиршестве.
- Да были ли вы когда-нибудь в ресторане? - спросил он меня.
- Нет, никогда.
- Но на мой обед приедете? Мне хочется выпить за здоровье моей милой
сотрудницы! Без вашей помощи я не кончил бы романа вовремя. Итак, приедете?
Я отвечала, что спрошу мнения моей матери, а про себя решила не ехать.
При моей застенчивости я имела бы скучающий вид и помешала бы общему
веселью.
На другой день, 30-го октября, я принесла Федору Михайловичу
переписанную вчерашнюю диктовку. Он как-то особенно приветливо меня
встретил, и даже краска бросилась ему в лицо, когда я вошла. По обыкновению, мы пересчитали переписанные листочки и порадовались, что их оказалось так
много, больше, чем мы ожидали. Федор Михайлович сообщил мне, что сегодня
перечитает роман, кое-что в нем исправит и завтра утром отвезет Стелловскому.
Тут же он передал мне пятьдесят рублей условленной платы, крепко пожал руку и
горячо поблагодарил за сотрудничество.
16
Я знала, что 30-го октября - день рождения Федора Михайловича, а
потому решила заменить мое обычное черное суконное платье лиловым
шелковым. Федор Михайлович, видевший меня всегда в трауре, был польщен
моим вниманием, нашел, что лиловый цвет, мне очень идет и что в длинном
платье я кажусь выше и стройнее. Мне было очень приятно слышать его похвалы, но удовольствие мое было нарушено приходом вдовы брата Федора
Михайловича, Эмилии Федоровны, приехавшей поздравить его с днем рождения.
<...>
Вошел Аполлон Николаевич Майков. Он раскланялся со мной, но меня,
очевидно, не узнал. Обратившись к Федору Михайловичу, он спросил, как
подвигается его роман. Федор Михайлович, занятый разговором с невесткой,
вероятно, не расслышал вопроса и ничего ему не отвечал. Тогда я решилась
ответить за Федора Михайловича и сказала, что роман окончен еще вчера и что я
только что принесла переписанную последнюю главу. Майков быстро подошел ко
мне, протянул руку и извинился, что сразу не узнал. Объяснил это своею
близорукостью, а также тем, что в черном платье я показалась ему ниже ростом.
Он стал расспрашивать о романе и спросил мое мнение. Я с восторгом
отозвалась о новом, ставшем столь дорогим мне, произведении; сказала, что в нем
есть несколько необыкновенно живых и удавшихся типов (бабушка, мистер
Астлей и влюбленный генерал). Мы проговорили минут двадцать, и мне так легко
было разговаривать с этим милым, добрым человеком. <...>
Майков скоро ушел. Я последовала его примеру, не желая переносить