ему чтении. Так и не пошла. Однако в первый же антракт распорядитель опять

подошел ко мне с настоятельною просьбою от моего мужа прийти к нему. Я

поспешила в читательскую, подошла к моему дорогому мужу и увидела его

смущенное, виноватое лицо. Он нагнулся ко мне и чуть слышно проговорил:

- Прости меня, Анечка, и дай руку на счастье: я сейчас выхожу читать!

Я была донельзя довольна, что Федор Михайлович успокоился, и только

недоумевала, кого из присутствовавших лиц (все как на подбор были более чем

почтенного возраста) он заподозрил во внезапной любви ко мне. Только

презрительные слова: "Ишь французишка, так мелким бесом и рассыпается" -

дали мне понять, что объектом ревнивых подозрений Федора Михайловича на

этот раз оказался старик Д. В. Григорович (мать его была француженка).

Вернувшись с вечера, я очень журила мужа за его ни на чем не

основанную ревность. Федор Михайлович, по обыкновению, просил прощения,

признавал себя виноватым, клялся, что это больше не повторится, и искренне

страдал раскаянием, но уверял, что не мог превозмочь этой внезапной вспышки и

в течение целого часа безумно меня ревновал и был глубоко несчастлив.

Сцены такого рода повторялись почти на каждом литературном вечере:

Федор Михайлович непременно посылал распорядителей или знакомых

посмотреть, где я сижу и с кем разговариваю. Он часто подходил к

полуотворенной двери читательской и издали разыскивал меня на указанном

мною месте. (Обыкновенно родным читавших предоставляли места вдоль правой

стены, в нескольких шагах от первого ряда.)

Вступив на эстраду и раскланявшись с аплодирующей публикой, Федор

Михайлович не приступал к чтению, а принимался внимательно рассматривать

всех дам, сидевших вдоль правой стены. Чтобы муж меня скорее заметил, я или

отирала лоб белым платком, или привставала с места. Только убедившись, что я в

зале, Федор Михайлович принимался читать. Мои знакомые, а также

распорядители вечеров, разумеется, подмечали эти подглядывания и

расспрашивания обо мне моего мужа и слегка над ним и надо мной подтрунивали, что меня иногда очень сердило. Мне это наскучило, и я однажды, едучи на

литературный вечер, сказала Федору Михайловичу:

- Знаешь, дорогой мой, если ты и сегодня будешь так всматриваться и

меня разыскивать среди публики, то, даю тебе слово, я поднимусь с места и мимо

эстрады выйду из залы.

- А я спрыгну с эстрады и побегу за тобой узнавать, не случилось ли чего с

тобой и куда ты ушла.

Федор Михайлович проговорил это самым серьезным тоном, и я убеждена

в том, что он способен был решиться, в случае моего внезапного ухода, на

подобный скандал.

Приступы эпилепсии чрезвычайно ослабляли память Федора

Михайловича, и главным образом память на имена и лица, и он нажил себе

191

немало врагов тем, что не узнавал людей в лицо, а когда ему называли имя, то

совершенно не был в состоянии, без подробных вопросов, определить, кто именно

были говорившие с ним люди. Это обижало людей, которые, забыв или не зная о

его болезни, считали его гордецом, а забывчивость - преднамеренной, с целью

оскорбить человека. Припоминаю случай, как раз, посещая Майковых, мы

встретились на их лестнице с писателем Ф. Н. Бергом, который когда-то работал

во "Времени", но которого мой муж успел позабыть. Берг очень приветливо

приветствовал Федора Михайловича и, видя, что его не узнают, сказал:

- Федор Михайлович, вы меня не узнаете?

- Извините, не могу признать.

- Я - Берг.

- Берг? - вопросительно посмотрел на него Федор Михайлович (которому,

по его словам, пришел на ум в эту минуту "Берг", типичный немец, зять Ростовых

из "Войны и мира").

- Поэт Берг, - пояснил тот, - неужели вы меня не помните?

- Поэт Берг? - повторил мой муж, - очень рад, очень рад!

Но Берг, принужденный так усиленно выяснять свою личность, остался

глубоко убежденным, что Федор Михайлович не узнавал его нарочно, и всю

жизнь помнил эту обиду. И как много врагов, особенно литературных, Федор

Михайлович приобрел своею беспамятностью. <...>

Забывчивость Федора Михайловича на самые обыкновенные и близкие

ему имена и фамилии ставила его иногда в неудобные положения: вспоминаю,

как однажды муж пошел в наше дрезденское консульство, чтобы

засвидетельствовать мою подпись на какой-то доверенности (сама я не могла

пойти по болезни). Увидев из окна, что Федор Михайлович поспешно

возвращается домой, я пошла к нему навстречу. Он вошел взволнованный и

сердито спросил меня:

- Аня, как тебя зовут? Как твоя фамилия?

- Достоевская, - смущенно ответила я, удивившись такому странному

вопросу.

- Знаю, что Достоевская, но как твоя девичья фамилия? Меня в

консульстве спросили, чья ты урожденная, а я забыл, и приходится второй раз

туда идти. Чиновники, кажется, надо мной посмеялись, что я забыл фамилию

своей жены. Запиши мне ее на своей карточке, а то я дорогой опять позабуду!

Подобные случаи были нередки в жизни Федора Михайловича и, к

сожалению, доставляли ему много врагов.

X. Д. АЛЧЕВСКАЯ

Христина Даниловна Алчевская (1843-1918) - деятельница народного

образования. Родилась 4 апреля 1843 года в Борзне, Черниговской губернии. Отец

- учитель уездного училища, мать - внучка господаря Молдавии - Гика. Рано

проявились ее способности и интерес к литературе.

192

В 1862 году она стала работать в одной из первых воскресных женских

школ в Харькове, а после их закрытия (в том же году) организовала частную

школу у себя на дому, просуществовавшую около восьми лет (1862-1870). В 1870

году добилась открытия Харьковской воскресной школы, которая была хорошо

известна в России (см., напр., ОЗ, 1881, N 3 - "Внутреннее обозрение"; "Семья и

школа", 1877, N 1-3).

Алчевская явилась инициатором и одной из составительниц книги "Что

читать народу?". В ней были помещены рецензии на народные книги и отзывы о

них читателей из народа. Книга эта была одобрена Гл. Успенским и Л. Толстым.

В письме к Алчевской 4 марта 1885 года Гл. Успенский писал: "Книга "Что читать

народу?" вносит в русскую народную школу, во-первых, новизну отношений

учителя и ученика, ставя их на настоящую точку <...>. Другая, также в высшей

степени важная и существенная черта, отличающая Вашу школу, - это внимание к

учащемуся как к человеку" (Успенский, XIII, 425-428. Отзыв Л. Толстого см.: Л.

Н. Толстой. Поли. собр. соч., т. 49, стр. 82). Алчевской принадлежат также и

другие книги о народном образовании.

В 1876 году между Алчевской и Достоевским завязалась переписка.

Достоевский высоко оценил присланные ему главы из ее дневника, в которых она

описывает приют учительницы Харьковской воскресной школы Е. И. Чертковой.

Достоевский сообщает Алчевской о целях, задачах и назначении своего

"Дневника писателя", делится впечатлениями, говорит об интересующих его

темах. Одно из писем Достоевский заканчивает словами: "...Сделайте мне честь

считать меня в числе многих глубокоуважающих вас людей" (Письма, III, 208). В

другом письме он писал: "Ваше доброе расположение к нам нас с женой трогает, как если бы Вы были наша дорогая, родная сестра, или еще гораздо больше, так

мы вас оба любим и ценим. <...> Вы редкое, доброе и умное существо. Такие, как

Вы, везде теперь нужны. А мы с женой именно Вас любим по-родственному, как

правдивое и искреннее умное сердце" (Письма, III, 211).