ДОСТОЕВСКИЙ

Достоевский всегда был одним из моих любимых писателей. Его

рассказы, повести и романы производили на меня глубокое впечатление. Но когда

появился в свет его "Дневник писателя", он вдруг сделался как-то особенно

близок и дорог мне. Кроме даровитого автора художественных произведений,

передо мною вырос человек с чутким сердцем, с отзывчивой душой, - человек, горячо откликавшийся на все злобы дня, и я написала ему порывистое письмо

{1}. <...>

Переписка моя с Достоевским, однако, на этом не прекратилась, и на

второе мое письмо он писал следующее:

Петербург 9 апреля 76 года.

193

Глубокоуважаемая Христина Даниловна!

Очень прошу вас извинить, что отвечаю вам не сейчас. Когда я получил

письмо Ваше от 9 марта, то уже сел за работу. <...> Письмо ваше доставило мне

большое удовольствие, особенно приложение главы из вашего дневника; это

прелесть, но я вывел заключение, что вы одна из тех, которые имеют дар "одно

хорошее видеть". <...>. Кроме того, вижу, что вы сама - из новых людей (в добром

смысле слова) - деятель и хотите действовать. Я очень рад, что познакомился с

вами хоть в письмах. Не знаю, куда меня пошлют на лето доктора; думаю, что в

Эмс, куда езжу уже два года, но, может быть, и в Ессентуки, на Кавказ; в

последнем случае хоть, может быть, и крюку сделаю, а заеду в Харьков, на

обратном пути. Я давно уже собирался побывать на нашем юге, где никогда не

был. Тогда, если бог приведет и если вы мне сделаете эту честь, познакомимся

лично.

Вы сообщаете мне мысль о том, что я в "Дневнике" "разменяюсь на

мелочи". Я это уже слышал и здесь. Но вот что я, между прочим, вам скажу: я

вывел неотразимое заключение, что писатель художественный, кроме поэмы,

должен знать до мельчайшей точности (исторической и текущей) изображаемую

действительность. У нас, по-моему, один только блистает этим, - граф Лев

Толстой. <...> Вот почему, готовясь написать один очень большой роман, я и

задумал погрузиться специально в изучение - не действительности собственно, я с

нею и без того знаком, а подробностей текущего. Одна из самых важных задач в

этом текущем, для меня, например, молодое поколение, и вместе с тем

современная русская семья, которая, я предчувствую это, далеко не такова, как

всего еще двадцать лет назад. Но есть и еще многое кроме того. Имея 53 года, можно легко отстать от поколения при первой небрежности. <...> Меня как-то

влечет еще написать что-нибудь с полным знанием дела, вот почему я, некоторое

время, и буду штудировать и рядом вести "Дневник писателя", чтоб не пропало

даром множество впечатлений.

Все это, конечно, идеал! Верите ли вы, например, тому, что я еще не успел

уяснить себе форму "Дневника", да и не знаю, налажу ли это когда-нибудь, так

что "Дневник" хоть и два года, например, будет продолжаться, а все будет вещью

неудавшеюся. Например: у меня 10-15 тем, когда сажусь писать (не меньше). Но

темы, которые я излюбил больше, я поневоле откладываю: места займут много, жару много возьмут (дело Кронеберга, например), номеру повредят, будет

неразнообразно, мало статей, и вот пишешь не то, что хотел. С другой стороны, я

слишком наивно думал, что это будет настоящий "Дневник". Настоящий

"Дневник" почти невозможен, а только показной, для публики. Я встречаю факты

и выношу много впечатлений, которыми очень бываю занят, - но как об ином

писать? Иногда просто невозможно. Например: вот уже три месяца, как я

получаю отовсюду очень много писем, подписанных и анонимных, все

сочувственные. Иные писаны чрезвычайно любопытно и оригинально, и к тому

же всех возможных существующих теперь направлений. По поводу этих всех

возможных направлений, слившихся в общем мне приветствии, я и хотел было

написать статью, а именно впечатление от этих писем (без обозначения имен) - а к

194

тому же тут мысль, всего более меня занимающая: "в чем наша общность, где те

пункты, в которых мы могли бы все, разных направлений, сойтись?" Но, обдумав

уже статью, я вдруг увидал, что ее, со всею искренностью, ни за что написать

нельзя; ну, а если без искренности - то стоит ли писать? Да и горячего чувства не

будет...

Вдруг, третьего дня, утром, входят ко мне две девицы, обе лет по 20,

входят и говорят: "Мы хотели с вами познакомиться еще с поста. Над нами все

смеялись и сказали, что вы нас не примете, а если и примете, то ничего с нами не

скажете. Но мы решили попытаться и вот пришли, такая-то и такая-то". Их'

приняла сначала жена, потом вышел я. Они рассказали, что они студентки

медицинской академии, что их там женщин уже до пятисот и что они вступили в

академию, "чтоб получить высшее образование и приносить потом пользу". Этого

типа новых девиц я не встречал (старых же нигилисток знаю множество, знаком

лично и хорошо изучил). Верите ли, что редко я провел лучше время, как те два

часа с этими девицами. Что за простота, натуральность, свежесть чувства, чистота

ума и сердца, самая искренняя серьезность и самая искренняя веселость!

Через них я, конечно, познакомлюсь со многими, такими же, и, признаюсь

вам, - впечатление было сильное и светлое, но как описать его? Со всею

искренностью и радостью за молодежь - невозможно. Да и личность почти. А в

таком случае, какие же я должен заносить впечатления? Вчера вдруг узнаю, что

один молодой человек, еще из учащихся (где - не могу сказать) и которого мне

показали, будучи в знакомом доме, зашел в комнату домашнего учителя,

учившего детей в этом семействе, и, увидав на столе его запрещенную книгу, донес об этом хозяину дома и тот тотчас же выгнал гувернера. Когда молодому

человеку, в другом уже семействе, заметили, что он сделал низость, то он этого не

понял. Вот вам другая сторона медали. Ну, как я расскажу об этом? Это личность, а между тем тут не личность, тут характерен был особенно, как мне передавали, тот процесс мышления и убеждений, вследствие которых он не понял, и об чем

можно бы сказать любопытное словцо.

Но я заболтался, к тому же я ужасно не умею писать писем. Простите и за

почерк, у меня грипп, болит голова и нынешний день лом в глазах, потому пишу, почти не видя букв. Позвольте пожать вам руку, и сделайте мне честь считать

меня в числе многих глубокоуважающих вас людей. Примите в том мои уверения.

Ваш слуга

Ф. Достоевский".

Вот что отвечала я на это письмо:

"Глубокоуважаемый Федор Михайлович!

195

Я так была счастлива вашим письмом, что несколько дней сряду никакие

житейские неприятности, которых у каждого довольно, как-то не действовали на

меня и были бессильны замутить эту радость. Затем наступило грустное раздумье

на тему, что я не стою вашего письма: в жизни моей я никогда ничему не училась, никогда не работала над собой, всегда отдавалась тому только, что мне нравилось, что влекло меня к себе в данную минуту; за что же это хорошее, почти дружеское

письмо, за что вы говорите со мною, как с человеком вполне образованным,

разумным и серьезным? Мне просто кажется, что я украла у вас это письмо, что

оно относится не ко мне, а к кому-то другому, кто лучше меня, что оно попало ко

мне по ошибке, или же я представила себя совсем другою, в ложном свете в своем

прошлом письме к Вам. Но нет, не может быть; я знала людей, которые очень