моей памяти, как будто произошли месяц назад.

Был светлый морозный день. Я пошла к Федору Михайловичу пешком, а

потому опоздала на полчаса против назначенного времени. Федор Михайлович, видимо, давно уже меня ждал: заслышав мой голос, он тотчас вышел в переднюю.

- Наконец-то вы пришли! - радостно сказал он и стал помогать мне

развязывать башлык и снимать пальто. Мы вместе вошли в кабинет. Там, на этот

раз, было очень светло, и я с удивлением заметила, что Федор Михайлович чем-то

взволнован. У него было возбужденное, почти восторженное выражение лица, что

очень его молодило.

- Как я рад, что вы пришли, - начал Федор Михайлович, - я так боялся, что

вы забудете свое обещание.

- Но почему же вы это думали? Если я даю слово, то всегда его исполняю.

- Простите, я знаю, что вы всегда верны данному слову. Я так рад, что

опять вас вижу!

- И я рада, что вижу вас, Федор Михайлович, да еще в таком веселом

настроении. Не случилось ли с вами чего-либо приятного?

- Да, случилось! Сегодня ночью я видел чудесный сон!

- Только-то! - И я рассмеялась.

- Не смейтесь, пожалуйста. Я придаю снам большое значение. Мои сны

всегда бывают вещими. Когда я вижу во сне покойного брата Мишу, а особенно

когда мне снится отец, я знаю, что мне грозит беда.

- Расскажите же ваш сон!

- Видите этот большой палисандровый ящик? Это подарок моего

сибирского друга Чокана Валиханова, и я им очень дорожу. В нем я храню мои

рукописи, письма и вещи, дорогие мне по воспоминаниям. Так вот, вижу я во сне, что сижу перед этим ящиком и разбираю бумаги. Вдруг между ними что-то

блеснуло, какая-то светлая звездочка. Я перебираю бумаги, а звездочка то

появляется, то исчезает. Это меня заинтриговало: я стал медленно перекладывать

бумаги и между ними нашел крошечный брильянтик, но очень яркий и

сверкающий.

- Что же вы с ним сделали?

- В том-то и горе, что не помню! Тут пошли другие сны, и я не знаю, что с

ним сталось. Но то был хороший сон!

- Сны, кажется, принято объяснять наоборот, - заметила я и тотчас же

раскаялась в своих словах. Лицо Федора Михайловича быстро изменилось, точно

потускнело.

20

- Так вы думаете, что со мною не произойдет ничего счастливого? Что это

только напрасная надежда? - печально воскликнул он.

- Я не умею отгадывать сны, да и не верю им вовсе, - отвечала я.

Мне было очень жаль, что у Федора Михайловича исчезло его бодрое

настроение, и я старалась его развеселить. На вопрос, какие я вижу сны, я

рассказала их в комическом виде.

- Всего чаще я вижу во сне нашу бывшую начальницу гимназии,

величественную даму, со старомодными буклями на висках, и всегда она меня за

что-нибудь распекает. Снится мне также рыжий кот, что спрыгнул однажды на

меня с забора нашего сада и этим страшно напугал.

- Ах вы, деточка, деточка! - повторял Федор Михайлович, смеясь и

ласково на меня посматривая, - и сны-то у вас какие! Ну, а что же, весело вам

было на именинах вашей крестной? - спросил он меня.

- Очень весело. После обеда старшие сели играть в карты, а мы, молодежь,

собрались в кабинете хозяина и весь вечер оживленно болтали. Там было два

очень милых и веселых студента.

Федор Михайлович опять затуманился. Меня поразило, до чего быстро

менялось на этот раз настроение Федора Михайловича. Не зная свойств

эпилепсии, я подумала, не предвещает ли это изменчивое настроение

приближения припадка, и мне стало жутко...

У нас давно уже повелось, что, когда я приходила стенографировать,

Федор Михайлович рассказывал мне, что он делал и где бывал за те часы, когда

мы не видались. Я поспешила спросить Федора Михайловича, чем он был занят за

последние дни.

- Новый роман придумывал, - ответил он.

- Что вы говорите! Интересный роман?

- Для меня очень интересен; только вот с концом романа сладить не могу.

Тут замешалась психология молодой девушки. Будь я в Москве, я бы спросил

мою племянницу Сонечку и, ну, а теперь за помощью обращусь к вам.

Я с гордостью приготовилась "помогать" талантливому писателю.

- Кто же герой вашего романа?

- Художник, человек уже не молодой, ну, одним словом, моих лет.

- Расскажите, расскажите, пожалуйста, - просила я, очень

заинтересовавшись новым романом.

И вот в ответ на мою просьбу полилась блестящая импровизация.

Никогда, ни прежде, ни после, не слыхала я от Федора Михайловича такого

вдохновенного рассказа, как в этот раз. Чем дальше он шел, тем яснее казалось

мне, что Федор Михайлович рассказывает свою собственную жизнь, лишь

изменяя лица и обстоятельства. Тут было все то, что он передавал мне раньше, мельком, отрывками. Теперь подробный последовательный рассказ многое мне

объяснил в его отношениях к покойной жене и к родным.

В новом романе было тоже суровое детство, ранняя потеря любимого

отца, какие-то роковые обстоятельства (тяжкая болезнь), которые оторвали

художника на десяток лет от жизни и любимого искусства. Тут было и

возвращение к жизни (выздоровление художника), встреча с женщиною, которую

21

он полюбил, муки, доставленные ему этою любовью, смерть жены и близких

людей (любимой сестры), бедность, долги...

Душевное состояние героя, его одиночество, разочарование в близких

людях, жажда новой жизни, потребность любить, страстное желание вновь найти

счастье были так живо и талантливо обрисованы, что, видимо, были выстраданы

самим автором, а не были одним лишь плодом его художественной фантазии.

На обрисовку своего героя Федор Михайлович не пожалел темных красок.

По его словам, герой был преждевременно состарившийся человек, больной

неизлечимой болезнью (паралич руки), хмурый, подозрительный; правда, с

нежным сердцем, но не умеющий высказывать свои чувства; художник, может

быть, и талантливый, но неудачник, не успевший ни разу в жизни воплотить свои

идеи в тех формах, о которых мечтал, и этим всегда мучающийся.

Видя в герое романа самого Федора Михайловича, я не могла удержаться,

чтобы не прервать его словами:

- Но зачем же вы, Федор Михайлович, так обидели вашего героя?

- Я вижу, он вам не симпатичен.

- Напротив, очень симпатичен. У него прекрасное сердце. Подумайте,

сколько несчастий выпало на его долю и как безропотно он их перенес! Ведь

другой, испытавший столько горя в жизни, наверно, ожесточился бы, а ваш герой

все еще любит людей и идет к ним на помощь. Нет, вы решительно к нему

несправедливы.

- Да, я согласен, у него действительно доброе, любящее сердце. И как я

рад, что вы его поняли!

- И вот, - продолжал свой рассказ Федор Михайлович, - в этот

решительный период своей жизни художник встречает на своем пути молодую

девушку ваших лет или на год-два постарше. Назовем ее Аней, чтобы не называть

героиней. Это имя хорошее...

Эти слова подкрепили во мне убеждение, что в героине он подразумевает

Анну Васильевну Корвин-Круковскую, свою бывшую невесту. В ту минуту я

совсем забыла, что меня тоже зовут Анной, - так мало я думала, что этот рассказ

имеет ко мне отношение. Тема нового романа могла возникнуть (думалось мне) под впечатлением недавно полученного от Анны Васильевны письма из-за

границы, о котором Федор Михайлович мне на днях говорил. У меня болезненно

сжалось сердце при этой мысли.

Портрет героини был обрисован иными красками, чем портрет героя. По

словам автора, Аня была кротка, умна, добра, жизнерадостна и обладала большим

тактом в сношениях с людьми. Придавая в те годы большое значение женской

красоте, я не удержалась и спросила:

- А хороша собой ваша героиня?

- Не красавица, конечно, но очень недурна. Я люблю ее лицо.