В нескольких шагах от цели Хакобо повернулся к нему и прошептал:

— И вот ещё что, Килиан: отныне на людях мы не будем говорить на нашем пасолобинском диалекте. Наедине будем говорить как прежде, но перед людьми я не хочу выглядеть деревенщиной. Ты понял?

Килиан озадаченно кивнул. Сказать по правде, он никогда не задумывался об этом, поскольку никогда не представлял себя в отрыве от Пасолобино. В то же время, он вынужден был признать, что Хакобо прав, и дал себе слово следить за собой, чтобы не ставить брата в неловкое положение, каких бы усилий это ни стоило, поскольку в голове у него по-прежнему вертелись привычные с детства словечки и выражения, то и дело грозя сорваться с языка.

Хакобо между тем горячо поприветствовал человека, поднявшегося им навстречу.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Ты разве не в Мадриде?

— Сейчас расскажу. Садитесь за мой столик. — Он поманил рукой Килиана. — Могу поклясться, это твой брат.

Хакобо рассмеялся и представил молодых людей друг другу.

— Килиан, это Мануэль Руис, подающий надежды врач, даже не знаю, какого черта он делает в Гвинее.

Мануэль улыбнулся и пожал плечами.

— А это мой брат Килиан. Он просто не знает, куда себя девать.

Новые знакомые пожали друг другу руки и устроились на полукруглом кожаном диване. Хакобо уселся на стул с деревянной решётчатой спинкой. Певец в сером фраке с серебряным позументом запел знакомую балладу Антонио Мачина, «Чёрные ангелы», после которой ему долго хлопали.

— Неужели в Мадриде не нашлось для тебя места? — пошутил Хакобо, обращаясь к Мануэлю.

— Да их целый десяток! — воскликнул тот. — И оплата вдвойне! Нет, серьёзно. Я приехал, чтобы подписать бумаги для работы в Сампаке. Мне предложили весьма заманчивый контракт.

— Ты даже не представляешь, как я рад! Признаюсь, дон Дамасо уже слишком стар, чтобы там жить.

— Ах, если бы я обладал опытом дона Дамасо!

— Согласен, но здоровье у него уже не то. И когда же ты едешь?

— Завтра я возвращаюсь в Мадрид, и мне уже заказали билет на четверг...

— На «Севилью»! — воскликнул одновременно с ним Хакобо, громко расхохотавшись. — Мы тоже на ней плывем! Это просто чудесно!

Хакобо, заметив, что Килиан выпал из разговора, поспешил объяснить:

— Мануэль работал врачом в больнице в Санта-Исабель. А теперь он будет работать только для нас! — Он начал озираться в поисках официанта. — Это нужно отметить! Ты ужинал?

— Нет, не успел. Если хочешь, можем поужинать здесь. Как раз время чопи!

— Чопи, точно! — расхохотался Хакобо.

Килиан догадался, что это слово, должно быть, означает обед или ужин, и охотно согласился с выбором меню, сделанным его спутниками. В эту минуту, выдержав эффектную паузу, солист повторил последние строки песни:

«Шпили церквей

Всегда украшают

Прекрасные ангелы,

Но никогда

Ты там не увидишь

Ангела чёрного...»

Его выступление было вознаграждено бурной овацией, стихшей лишь тогда, когда пианист заиграл волнующий блюз, и несколько пар вышли танцевать.

— Я люблю буги-вуги! — воскликнул Хакобо, прищёлкивая пальцами и подёргивая плечами. — Жаль, что здесь не с кем потанцевать!

Он оглядел зал в поисках кандидатки на танец и помахал рукой группе девушек, от которой их отделяла пара столиков, и те ответили смущённым хихиканьем и шушуканьем. С минуту он раздумывал, не пригласить ли какую из них на танец, но в конце концов решил воздержаться.

— Что-то мне расхотелось...

Килиан, никогда не любивший танцевать, сам себе удивлялся, чувствуя, как ко ноги отбивают ритм. Он так и продолжал отбивать чечетку, пока к их столику не подошёл официант с заказом. При виде аппетитных блюд Килиан понял, что проголодался, вспомнив, что весь день почти ничего не ел. Ничего не ел с самого завтрака, после бутерброда с ветчиной, который дала ему в дорогу Мариана, и порции кальмаров в переполненной таверне. Он сомневался, что канапе с икрой и копченым лососем и нарезка из холодной телятины и копчёной грудки смогут наполнить желудок, привыкший к более основательной пище. Тем не менее, блюда пришлись ему весьма по вкусу, а после нескольких бокалов вина он почувствовал себя вполне сытым.

После ужина Хакобо попросил бокал джина, предварительно поскандалив с официантом, поскольку в этом знаменитом на всю Европу месте не нашлось виски ему по вкусу. Мануэль и Килиан сошлись на коктейле «Свет и тень» с бренди и анисовым ликером.

— Ну, Килиан, — спросил Мануэль, пытаясь найти общую для всех тему, — как тебе это приключение? Нервничаешь?

Килиану доктор с первого взгляда пришёлся по душе. Это был молодой человек лет тридцати, среднего роста и скорее хрупкого сложения, с темно-русыми волосами, светлой кожей и умными голубыми глазами, казавшихся чуть размытыми за толстыми стёклами очков. Его рассудительная манера речи выдавала образованного и серьёзного человека, которому — как, впрочем, и ему самому — немного спиртного нисколько не повредило, лишь сделало более откровенным и весёлым.

— Немножко, — признался Килиан, стыдясь своей трусости. Он до сих пор не мог поверить, что ещё утром возился со скотиной, а теперь, спустя несколько часов, пьёт коктейль в компании врача в лучшем заведении столицы региона. — Но я очень рад, что еду вместе с вами.

Хакобо звонко шлёпнул его по спине.

— Ну признайся, Килиан: ты же чуть не помираешь со страху! Ну да, всем это знакомо. Правда, Мануэль?

Тот кивнул и сделал глоток.

— Когда я ехал впервые, то хотел вернуться, как только прибыл в Бату. Но в следующий раз — уже как будто ничего другого я в жизни не делал, лишь ездил в Фернандо-По. — Он помедлил, подбирая слова. — Это въедается в кровь. Как проклятые москиты. Увидишь сам.

После трёх часов, проведённых в кафе, нескольких бокалов виски и красной пачки тонких сигарет «Кравен А», которые Килиан нашёл очень приятными, хоть и слишком лёгкими по сравнению с ядреным чёрным табаком, который он обычно курил, братья распрощались с Мануэлем в дверях зала, договорившись встретиться в день отплытия, после чего решили вернуться в свой пансион. Глаза у них блестели, и на ногах они стояли не слишком твёрдо. Добравшись до площади Испании, они пересекли трамвайные пути, и Хакобо со всех ног бросился вниз по лестнице, ведущей к общественным туалетам. Килиан ждал его наверху, держась за кованые перила. Мощные четырехрожковые фонари и неоновые огни рекламных объявлений на крышах окрестных зданий освещали площадь, в центре которой красовался фонтан с бронзовой скульптурной группой на каменном постаменте.

У подножия креста стоял ангел, простирающий руку к небу, а другой рукой поддерживая раненого мужчину, у чьих ног лежала винтовка, выпавшая из ослабевших рук. Подойдя ближе, Килиан прочёл надпись на свитке, который держала в руках такая же бронзовая дама. Оказывается, ангел олицетворял веру, а памятник посвящён борцам-мученикам, павшим за веру и родину. Килиан поднял глаза к небу — и взгляд упёрся в неоновые вывески: «Эйвкрим», «Галина бланка», «Радио Ибериа», «Лонжин — лучшие часы», «Пастильяс Диспак», «Филипс»... В глазах у него рябило, мысли путались...

У него слегка кружилась голова, и виной тому был не только выпитое за ужином. Всего несколько часов назад Килиан уехал из дома, а сейчас ему казалось, что с тех пор прошли века: слишком насыщенным был этот день, полный контрастов. А впереди, если верить Хакобо и Мануэлю, ждало долгое удивительное путешествие. Килаин вновь посмотрел на статую Веры и молча помолился, попросив удачи и сил в авантюре, на которую решился.

— Ну, что скажешь, Килиан? — Густой голос Хакобо заставил его вздрогнуть. — Как тебе первый вечер вдали от мамочки? — Он обнял Килиана за плечо, и они направились к выходу. — Сколько нового сразу увидел, а? А ведь «Два мира» — сущая ерунда по сравнению с тем, что тебе ещё предстоит увидеть... Ты когда-нибудь задумывался об этом?

— Ну, более или менее.

Хакобо поднёс руку ко лбу.

— Чего я хочу — так это виски из Санта-Исабель! — объявил он. — По крайней мере, от него не болит голова по утрам. Кстати, ты взял опталидон?

Килиан кивнул. Хакобо хлопнул его по плечу.

— Ну ладно, скажи: что тебе больше всего хочется посмотреть?

Килиан задумался.

— Думаю, море, Хакобо, — ответил он. — Я никогда не видел моря.

Хотя Килиан впервые путешествовал на корабле, он не страдал от морской болезни. У многих бродящих по палубе пассажиров лица приобрели зеленоватый оттенок. Судя по всему, частые путешествия не излечивали морскую болезнь, потому что его брат выглядел паршиво, хотя уже в третий раз качался на корабле, подобном «Севилье». Как человек, чье знакомство с водой ограничивалось ловлей форели в небольших ручьях Пасолобино, Килиан не мог понять, каким образом нечто столько огромное способно плавать. И то, насколько спокойно он себя чувствовал в окружении воды со всех сторон, его удивило. Килиан приписывал свое хорошее настроение приятным открытиям последних дней и надеялся, что это продлится и дальше.

Килиан думал о матери, о сестре, о жизни в Пасолобино. Теперь от всего этого его отделяло пол-океана! Он вспомнил холод, мучивший его в автобусе всю дорогу до Сарагосы, а затем и в поезде до самого Мадрида. Лишь по мере приближения к Кадису стало теплее, а унылый пейзаж испанских равнин сменился пышной тропической растительностью, что буйствовала по обе стороны железной дороги.

Когда судно покинуло порт, где десятки провожающих со слезами на глазах махали вслед белыми платками, он ощутил глубокую печаль, что оставляет позади родных, но общество Хакобо, Мануэля и остальных товарищей, которые тоже ехали на работу в колонию, как и теплая погода, его воодушевляли, и плавание в итоге оказалось вполне приятным. Внезапно Килиан понял, что это его последнее снежное Рождество. Теперь придётся привыкать к тропическому Рождеству!