Неподалёку слышался гул голосов рабочих. Он заметил, что некоторые голоса звучат громче остальных, а затем услышал чьи-то приближающиеся шаги. Открыв глаза, он увидел, что перед ним стоят двое мужчин, о чем-то отчаянно спорящих; казалось, они пытались что-то ему объяснить.

Симон поднялся и потребовал прекратить спор и объяснить толком, что случилось. Затем повернулся к Килиану.

— Они ссорятся, потому что повар подменил малангу, — объяснил Симон.

Килиан непонимающе уставился на него. Видя, что он не спешит отвечать, рабочие снова начали препираться. Килиан приподнялся.

— Да в чем дело-то? — спросил он.

— Маланга, масса. У одного из них была самая толстая маланга, и он ее пометил. Когда он хотел ее взять, повар дал ему другую. И теперь он хочет свою малангу, пока её не начал есть кто-то другой.

— А от меня-то они чего хотят? — Килиан по-прежнему ничего не понимал.

— Вы судья, масса. Они хотят, чтобы вы сказали своё слово.

Килиан нервно сглотнул, почесал в затылке и поднялся. Грегорио по-прежнему нигде не было видно.

Он бросил взгляд в сторону примитивной кухни рабочих. Шёпот тут же стих, и он увидел, что на него выжидающе смотрит множество глаз. Он выругался себе под нос и решительно направился к поварам; Симон двинулся следом.

Они шли мимо сидящих на земле людей, и все головы поворачивались им вслед. Наконец, они добрались до повара, повинного в этом недоразумении. Тот стоял, скрестив на груди руки перед двумя мисками, в которых лежали по куску вяленой трески, политый красным соусом рис и что-то, похожее на варёный картофель. В одной миске картошина была значительно больше, чем в другой. Килиан догадался, что это, должно быть, и есть пресловутая маланга. Каждый из спорщиков утверждал, что большая картошина — его.

Килиану тут же вспомнился их с Хакобо детский спор. Они сидели у костра, дожидаясь, пока мама выкатит из-под тлеющих углей первые картофелины нового урожая, отряхнет с них пепел и даст по одной каждому члену семьи. Получив свою долю, Килиан возмутился, увидев, что его картошка намного меньше, чем у Хакобо. Что же тогда сделала мама?

Он жестом велел повару дать ему нож. Затем разрезал обе маланги на две равные части и положил в каждую миску по половинке от каждой. После этого вернул нож хозяину и без лишних слов вернулся на своё место. Симон устроился рядом и стал настаивать, чтобы Килиан хоть что-то съел, потому что до ужина ещё далеко. Килиан поддался уговорам и съел несколько кусочков, но без особого желания. В голове у него все вертелась эта бредовая история с картошкой.

— Я ведь поступил по справедливости, как ты считаешь? — спросил он наконец.

Симон изобразил глубокую задумчивость, и морщины у него на лбу стали ещё резче.

— Симон?..

— Да-да, конечно, масса, — ответил тот. — Вы поступили справедливо, но не для настоящего владельца большей маланги.

Следующие несколько дней Килиана прошли среди рёва грузовиков, пыльных дорог, песен нигерийцев, криков на пичи, ударов мачете, смеха и споров, банановых листьев, эритрин и какао.

Возвращаясь вечером во двор Сампака, он чувствовал себя настолько уставшим, что почти ничего не ел; он учился водить машину под руководством Хакобо и Валдо, через силу выводил строчки писем Мариане и Каталине и вскоре уходил спать, мучимый неустанным зудом, терзавшим всё тело — должно быть, из-за здешней жары и обильного потоотделения.

Антон и Хакобо прекрасно его понимали: сами испытали в молодости эту напасть. За ужином почти не разговаривали, и всем было ясно, что отношения между Килианом и Грегорио весьма далеки от дружеских. Они попросту не замечали друг друга, хотя Грегорио очень старался навлечь на Килиана неудовольствие управляющего, то и дело отпуская язвительные замечания, намекая на его слабость и трусость; слушая эти замечания, Хакобо едва сдерживался, чтобы не броситься на него с кулаками.

Однажды вечером, когда Килиан отправился спать, не доев десерта, Антон решил проводить его до дверей спальни.

— Потерпи, сынок, — начал он, едва они вышли из столовой. — Поначалу всегда трудно, но мало-помалу, благодаря работе, дисциплине и принятым на плантации правилам, ты привыкнешь. Я знаю, каково тебе сейчас. Я тоже через это прошёл.

Килиан удивленно поднял брови.

— Вашим напарником тоже был кто-нибудь вроде Грегорио?

— Я не это имел в виду, — поспешил разъяснить Антон. — Я хочу сказать... — тут он закашлялся и опустил глаза. — Я не знаю, когда и как это случится, как не знаю ничего об остальной Африке, но однажды настанет день, когда этот маленький остров совершенно овладеет тобой, и ты уже не захочешь его покидать. Быть может, благодаря удивительному свойству привыкания, свойственному нам, людям — а быть может, благодаря загадочной магии этой земли. — Он обвел рукой великолепную панораму, что открывалась с балкона, повернулся к Килиану и заглянул ему в глаза. — Но я не знаю никого, кто, уезжая с острова, не проливал бы безутешных слез.

В эти минуты Килиан ещё не способен был полностью осознать значение этих отцовских слов.

Пройдут годы, и каждое из них оживет в его памяти болью сбывшегося проклятия.

IV

Fine city (Прекрасный город)

— Ладно, — сказал Хакобо. — Но обратно поведешь ты.

Пока брат не успел передумать, Килиан проворно запрыгнул в кабину фургона с открытым кузовом, который все называли «пику» — сокращённое от английского «пикап». После двух недель напряжённых занятий и езды по дорогам плантации под руководством Валдо и Хакобо, Килиан получил права на вождение автомобилей и грузовиков, но вести машину по улицам города — совсем другое дело.

— Если я хоть раз проеду за рулем под твоим руководством, то смогу водить и сам, — пообещал он.

Управляющий отправил их в город за покупками: им предстояло закупить инструменты и материалы в различных лавках Санта-Исабель. День выдался спокойным и ясным, типичным для сухого сезона, который длится с ноября до конца марта. Во время сухого сезона рубят лес, расчищая делянки для новых посадок, заготавливают дрова для сушилен, обрезают деревья какао и выпалывают бикоро — растущую вокруг деревьев траву, а также засевают новые делянки и ремонтируют дороги. Килиан узнал, что самое важное умение для всех обитателей плантации — рубка: снова и снова ударять мачете, несмотря на ужасающую жару, вверх-вниз, вправо-влево, вырубая сорную траву, которая уже завтра таинственным образом вырастет снова.

Утро ещё не разгорелось, а Килиан уже покрылся потом в кабине «пику». Вскоре к этому добавился зуд, мучивший его с первого дня, и теперь все тело нещадно зудело. Порой Килиан жалел, что у него только две руки, а не четыре, чтобы почесаться в нескольких местах одновременно. К несчастью, никакие мази и лосьоны, которые дал ему Мануэль, не помогали, и оставалось лишь надеяться, что со временем кожа привыкнет к ужасному климату, и зуд сам собой утихнет.

— Ты даже не представляешь, как я тоскую по горной прохладе! — заметил он, вспомнив о Пасолобино. — Эта жара скоро меня доконает.

— Думаю, ты преувеличиваешь! — Хакобо вёл машину, опираясь локтем на раму открытого окошка. — Сейчас хотя бы рубашка не липнет к телу. Вот подожди, начнётся сезон дождей, тогда поймёшь! С апреля до октября — одна сплошная вода. Ты даже не представляешь, какая это мерзость — когда к тебе все липнет.

Он высунул руку наружу, чтобы ее обдувало ветром.

— Слава Богу, сегодня дует легкий сахарский харматан. Теперь будет легче.

Килиан заметил, что маленький кусочек неба над узким шоссе начинает затягиваться тонкой красновато-бурой пылью.

— Не понимаю, какое облегчение может принести ветер, от которого все идёт кувырком и слезятся глаза. — Ему вспомнились чистые снежные вьюги в родных горах. — По мне, так он просто удушающий.

— Ты подожди, скоро повеет большой харматан — вот это и впрямь напасть так напасть! Ничего не видно сквозь тучи песка, целыми днями даже солнца не видно. И песок все время скрипит на зубах, никуда от него не деться!

Килиана аж передернуло от отвращения. Хакобо заметил это краем глаза. Кожа брата обгорела на солнце, но пройдёт ещё не одна неделя, прежде чем ее красноватый оттенок превратится в густой тёмный загар, каким щеголяли остальные служащие плантации. То же самое произойдёт и с его душой: пройдёт время, прежде чем он избавится от излишней чувствительности, делающей его похожим на подростка. Хакобо и сам через это прошёл: на руках к него вздулись мускулы, лицо загорело, а душа свыклась с суровыми реалиями этой дикой земли. Он понимал, что сейчас творится в душе Килиана.

Среди удушающей жары, изнурительной работы, бесконечных свар брасерос и бригадиров, непрерывного кожного зуда и нежной дружбы с невыносимым массой Грегором Хакобо чувствовал, что уже едва ли способен оценить хоть одно из тех чудес, о которых грезил, когда прибыл на остров.

Возможно, думал он, сейчас как раз самое время познакомить брата со своими туземными подружками, чтобы хоть немного его взбодрить. Одно из преимуществ холостой жизни на Фернандо-По в том и заключается, что можно ни в чем себя не ограничивать!

— Да, кстати, как у вас дела на Обсае? — спросил он с той же естественностью, с какой только что говорил о погоде.

Килиан немного помедлил перед ответом. Хакобо был единственным человеком, которому он мог рассказать о своих сомнениях и тревогах, но он не хотел, чтобы брат подумал, будто он жалуется. Все, кто видел их впервые, обращали внимание, как братья похожи; это всегда удивляло Килиана, поскольку, хоть он и был выше брата на несколько сантиметров, но чувствовал, что во многих отношениях слабее его. Хакобо всеми порами излучал безудержную силу и энергию, которых явно не хватало ему самому.

Где бы они ни появлялись, Хакобо нигде не мог остаться незамеченным. Никто никогда не видел его печальным, даже в школьные годы. Он всегда знал, чего ждёт от жизни: наслаждаться каждой минутой, не вдаваясь в глубокие материи. Он работал, потому что ему нужны были деньги, но, если какой-то год оказывался неурожайным, его это не волновало, ведь жалованье оставалось прежним. Так что он не переживал. Хакобо никогда и ни о чем не переживал.