II

Pantap salt water (В море)

1953

— Идём, Килиан! Опоздаем на автобус!

Хакобо старался перекричать вой январской вьюги, отгребая старой лопатой снег от входной двери. Закончив, он поднял воротник пальто, надвинул на лоб шляпу, взял чемодан, повесил на плечо деревянные лыжи и пошёл вперёд, притоптывая, чтобы проложить тропинку, по которой им предстояло спуститься к выходу из деревни, а заодно, чтобы не замёрзли ноги на лютом январском морозе.

Он собрался уже снова окликнуть брата, когда услышал разговор на диалекте Пасолобино, доносившийся с каменной лестницы, ведущей во двор. Вскоре на улицу вышел Килиан в сопровождении их матери Марианы и сестры Каталины. Обе были закутаны в тяжёлые чёрные пальто из грубой шерсти, с закрывавшими волосы капюшонами, и опирались на деревянные посохи, чтобы не поскользнуться в сапогах из грубой потрескавшейся кожи, совсем не спасавших от холода.

Хакобо улыбнулся, увидев в руках у матери два свёртка в газете. Он не сомневался, что в каждом из них — кусок хлеба с ветчиной, которые она собрала в дорогу.

— Я пойду с тобой вперёд, Килиан, — сказала Каталина, беря его под руку.

— Конечно, — согласился брат, а потом мягко её упрекнул: — Но тебе следовало остаться дома, упрямица. С твоим кашлем не годится выходить на такой холод. Ты бледная, и губы у тебя посинели.

— Я не знаю, когда вас снова увижу! — всхлипнула она, пытаясь затолкать под капюшон непослушный тёмный локон. — И хочу хотя бы в последние минуты побыть с вами.

— Ну, как хочешь.

Хакобо обернулся, бросил прощальный взгляд на дом и вместе с сестрой зашагал по застывшим улицам. Снег, нападавший за несколько предыдущих дней, доходил до колен, а метель едва позволяла видеть на пару метров.

Килиан дождался, пока его мать, высокая крепкая женщина, поднимет воротник тяжёлого пальто, чтобы закрыть горло. Он воспользовался этими мгновениями, чтобы бросить последний взгляд на фасад дома, стараясь сохранить в памяти каждую его черту: водосточные трубы по углам, окна в рассохшихся от солнца деревянных рамах, толстые каменные стены, закрытые ставни с заржавевшими петлями, железные скобы на двери, закреплённые тяжёлыми гайками, резной крест, высеченный в камне над дверным проемом...

Его мать с уважением отнеслась к этим мгновениям молчания — ведь Киллиану нужно проститься с домом. Наблюдая за сыном, она почувствовала укол страха. Каково придётся ему в другом мире, что так сильно отличается от того, который он покидает?

Килиан не был похож на Хакобо. Да, он был таким же физически сильным и энергичным, но не обладал властным мужеством старшего брата. С детства Килиан выказывал чувствительность и особую деликатность, которая с возрастом укрылась под налётом любопытства и демонстративной грубоватости, в которой он пытался подражать брату. Мариана знала, насколько суровы тропики, и, хоть и не хотела ограничивать его тягу к знаниям, не могла справиться с беспокойством, охватившим ее, когда она узнала о решении сына.

— Ещё не поздно вернуться, — напомнила она.

Килиан решительно помотал головой.

— Не беспокойся, все будет хорошо.

Мариана кивнула, взяла его под руку, и они пошли по неглубоким следам, оставленным в снегу Хакобо и Каталиной. Из-за необычайно бурной метели приходилось наклонять головы, говорить громко и не глядя друг другу в лицо.

— В нашем доме не осталось мужчин, Килиан, — сказала Мариана. В голосе не было упрёка, одна лишь горечь. — Надеюсь, ваши усилия не пропадут втуне...

Килиан почти не мог говорить. Наступали трудные времена для его матери и юной сестры: две женщины, на которых свалилось все бремя управления поместьем в самых суровых условиях, учитывая, что с каждым днём здесь оставалось все меньше народа. Два или три года назад молодёжь начала уезжать в большие города в поисках работы и лучшей жизни, вдохновлённая сообщениями в газетах: «Эль нотисьеро», «Эль эральдо», «Ла нуэва Эспанья» и «ABC», которые получали, пусть и с опозданием на несколько дней, наиболее зажиточные соседи.

Читая статьи и публикации, можно было представить, какое будущее его ожидает в этом забытом прогрессом месте, без привычных удобств, которых ему уже не хватало, хотя он даже не успел отъехать от дома. Килиан боялся неизбежной минуты расставания. Впервые в жизни он так надолго расставался с домом и с матерью и теперь чувствовал, как все тревоги последних дней вдруг смерзлись в желудке в тяжёлый ком.

Он завидовал Хакобо, проворству и решительности, с какими он собирал багаж.
«Здешняя одежда там не пригодится, — говорил он, — так что, думаю, тебе стоит взять только то, в чем поедешь и в чем будешь возвращаться, а также выходной костюм. А кроме того, там все намного дешевле, и ты купишь все, что захочешь». Килиан несколько раз складывал и вынимал вещи — рубашки, брюки, трусы и носки, желая убедиться, что выбрал нужное. Он даже составил список вещей, среди которых были даже набор бритвенных лезвий «Пальма» и лосьон «Денди», и прикрепил к крышке чемодана с обратной стороны, чтобы при необходимости вспомнить, что у него есть.
Но конечно, как отец, так и брат неоднократно ездили в Африку и привыкли путешествовать. А Килиан ещё не привык, хотя всей душой стремился.

— Если бы это не было так далеко... — вздохнула Мариана, крепко сжав плечо сына.

Шесть тысяч километров и три недели — сейчас они казались вечностью — время и расстояние, разделяющие родные горы Килиана и многообещающее будущее. Все, кто едет в Африку, возвращаются оттуда в белых костюмах, с полными денег карманами. Благосостояние семей уехавших растёт как на дрожжах. Однако это была не единственная причина отъезда Килиана; в конце концов, доходы его отца и Хакобо более чем достаточны. В глубине его души всегда жила мечта однажды уехать, чтобы посмотреть мир, увидеть, чем он отличается от этих долин; но, стоило ему подумать, каким долгим будет путешествие, как его охватывало беспокойство.

— Деньги никогда не лишние, — в очередной раз ответил он. — В этих домах всегда требуется то одно, то другое, да ещё и жалованье пастухам, жнецам, каменщикам... А кроме того, вы же знаете: молодым в Пасолобино тесно.

Мариана прекрасно это знала и понимала, как никто другой. Ничто не изменилось с тех пор, как она и ее муж Антон уехали в Африку в 1918 году. Жизнь в деревне являла бесконечную возню со скотиной, полные навоза стойла, грязь, снег и холод. Возможно, они и не голодали, но не могли рассчитывать на большее, чем скромная жизнь с минимальным достатком. Климат в долине был весьма суровым, а жизнь здесь напрямую зависела от климата. Сады, поля, фермы и скот — если год выдавался неурожайным, страдало все.

Ее сыновья могли либо добывать пирит на рудниках, либо поступить в ученики к кузнецу, каменщику, кровельщику или плотнику, добавив свой заработок к семейному бюджету, основанному на разведении коров и овец. Килиан ничего не имел против скотоводства и чувствовал себя счастливым и свободным среди полей и лугов. Но он был ещё молод, и Мариана понимала, что он хочет узнать иную жизнь, чтобы набраться опыта. Она и сама прошла через это: несколько женщин долины получили возможность уехать в далёкие края, и она знала, что творится в головах молодых, пока с годами к ним не приходит опыт, порой оставляя незаживающие рубцы.

Порыв ветра с силой мотнул чемодан Килиана, словно желая толкнуть его назад. Они молча брели под завывания ветра по узкой улочке, ведущей на окраину деревни. Килиан порадовался, что простился с соседями накануне вечером, а вьюга вынудила их остаться дома. Двери и окна домов были наглухо закрыты, и вымершая деревня являла собой поистине нереальную картину.

В нескольких шагах впереди маячили фигуры Хакобо и Каталины; вчетвером они образовали шаткую шеренгу, бредущую по тропе, отделяющей последние дома деревни от пастбищ.

Мариана смотрела на троих детей, которые перебрасывались последними шутками, чтобы облегчить тоску расставания. Килиан и Хакобо были высокими, крепкими и привлекательными. Обоим приходилось наклоняться, чтобы поговорить с сестрой — хрупкой девушкой, которая никогда не отличалась крепким здоровьем. Но в дочери непостижимым образом сочетались весёлый характер Хакобо и терпение Килиана. Внезапно на Мариану накатила невыносимая тоска по мужу. Вот уже два года, как она не видела Антона. Уже целую вечность они не собирались все впятером. А теперь они с дочерью остаются одни. Ей невыносимо захотелось плакать, но она решила быть сильной, чему их и учила с детства. Истинные горцы не показывают на людях своих чувств, даже если эти люди — собственная семья.

Хакобо посмотрел на часы и сказал, что надо торопиться. Обняв сестру, он ущипнул ее за щеку. Затем подошёл к матери и церемонно расцеловал ее в обе щеки, нарочито весёлым голосом заверив, что вернётся, когда они меньше всего будут этого ждать.

— Позаботься о брате, — прошептала она.

Килиан обнял сестру и слегка отстранился, придержав за плечи, чтобы посмотреть в лицо. Ее подбородок задрожал, казалось, она вот-вот заплачет. Килиан снова обнял ее, а Хакобо нервно закашлялся и повторил, что они опоздают на автобус.

Килиан подошёл к матери, изо всех сил стараясь взять себя в руки, чтобы не передумать. Мариана крепко обняла его, и оба вздрогнули, с трудом сдерживая рыдания.

— Береги себя, сынок, береги себя, — прошептала она ему на ухо. Ее голос дрожал. — И возвращайся поскорей.

Килиан кивнул. Потом они с братом надели лыжи, поместили крепления над каблуками ботинок и закрепили их металлическими рычажками, расположенными чуть впереди мысков. Килиан сунул в карман свёрток с едой, подхватил чемодан и заскользил вслед за Хакобо, уже едва маячившим впереди на тропе, что спускалась вниз, к Себреану — самой большой в округе деревне, в восьми километрах от Пасолобино, где им предстояло сесть на автобус, идущий в город. Шоссе не доходило до Пасолобино — самой высокогорной деревни, раскинувшейся у подножия громадного скалистого хребта, царившего над долиной, так что зимой самым быстрым, удобным и практичным транспортом были лыжи, легко скользящие по снегу.