но из многих достоверных источников известно, что отнесся он к

этому печальному событию с высоты своего исторического, сверх­

личного понимания издержек революции.) Наконец, совершенно

необоснованным и просто странным кажется утверждение Маяков­

ского, будто поэту-символисту с его изысканным и хрупким язы­

ком не под силу оказались тяжелые, грубые образы революции.

О какой хрупкости языка можно говорить, коль скоро речь идет

о «Двенадцати» с ее «площадным» просторечием, широким разливом

2 А. Блок в восп. совр., т. 1

33

народно-песенной стихии и энергией чеканных революционных ло­

зунгов?

Однако будем благодарны Маяковскому за то, что его память

сохранила Александра Блока в солдатской шинели в студеную

и метельную октябрьскую ночь у красногвардейского костра на

Дворцовой площади... «Блок посмотрел — костры г о р я т . — «Очень

хорошо»...

Наиболее близкое к истине понимание позиции Блока в

последние его годы находим в интереснейших воспоминаниях

К. И. Чуковского (они известны в различных, существенно до¬

полняющих друг друга редакциях) и в непритязательных, но

удивительно сердечных и совершенно достоверных записках

С. М. Алянского.

К. И. Чуковский пишет: «Не то чтобы он разлюбил револю¬

цию или разуверился в ней. Нет, но в революции он любил толь­

ко экстаз, а ему показалось, что экстатический период русской ре­

волюции кончился. Правда, ее вихри и пожары продолжались,

но в то время, как многие кругом жаждали, чтобы они прекра­

тились, Блок, напротив, требовал, чтобы они были бурнее и

огненнее. Он до конца не изменил революции. Он только невзлю­

бил в революции то, что не считал революцией...» 1

Однако и К. И. Чуковский делает из сказанного излишне

категорический, слишком прямолинейный вывод, когда утверж­

дает, что Блок будто бы «оказался вне революции, вне ее празд­

ников, побед, поражений, надежд, и почувствовал, что ему оста­

лось одно — умереть».

Вообще в рассказах о последних годах Блока, даже самых

дружественных, иногда слишком сгущены темные краски. Все,

казалось бы, достоверно, факты точны, но даны они в таком

освещении, при котором правильная перспектива нарушается.

Так, например, вряд ли есть основания столь настойчиво, как

делают это иные авторы, говорить о медленном и постепенном

умирании Блока, начавшемся чуть ли не сразу же после «Две­

надцати». Ведь многие осенью и даже зимой 1920 года запомнили

его «юным, и сильным, и радостным». Только весной 1921 года,

неожиданно для окружающих, как-то сразу и непоправимо под­

ломились его душевные и физические силы.

Но до этого он еще успел сказать людям в защиту и во

славу поэзии самые важные, самые нужные слова, которые оста­

лись его вечным заветом. Разве мог бы опустошенный, потеряв­

ший волю человек создать такие шедевры русской литературы,

1 К. Ч у к о в с к и й . Александр Блок как человек и поэт. П.,

1924, с. 21.

34

как грозно-вдохновенная речь «О назначении поэта» и гневно-

презрительная статья «Без божества, без вдохновенья»!

«Уходя в ночную тьму», Блок сказал: «Мы умираем, а искус­

ство остается». И провозгласил три простых истины, поклявшись

в них «веселым именем Пушкина»:

«Никаких особенных искусств не имеется; не следует давать

имя искусства тому, что называется не так; для того чтобы соз­

давать произведения искусства, надо уметь это делать» (VI, 168).

Истины столь же простые, сколь и неотразимые, подтвержден­

ные всей жизнью, всем опытом гения...

4. БЕССМЕРТИЕ

Идет шестидесятый год, как нет Александра Александровича

Блока на земле. За это время наша страна, наш народ пережи­

ли неслыханные испытания и невиданные победы. Вместе со

страной, с народом, с его культурой рос в эти годы и прошел

через свои, именно ему сужденные испытания и Александр Блок.

История, как всегда, все поставила на свое место, всему дала

истинную цену, все назвала настоящим именем. Теперь мы зна­

ем твердо и повторяем убежденно: Александр Блок — великий

национальный поэт России.

«Талант рождается в тиши; характер — в мировом потоке».

Слова Гете вполне применимы к Блоку. Этот гигантский поэтиче­

ский характер вырос на почве истории, в бурях и катаклизмах

своего великого и трудного века. Судьба гения поставила поэта в

центр литературного движения его времени.

Совершенно прав был Андрей Белый, когда утверждал, что

«биография Блока не будет ясна вне огромного фона эпохи и вне

музыкальных напоров ее».

Шумом времени полна и лежащая перед читателем разного¬

лосая книга. В ней одно более, другое менее значительно, но в

целом из нее отчетливо видно, откуда вышел и куда пришел Блок,

какой длительный, сложный, но целеустремленный, а главное,

верный путь должен был пройти он — прежде чем сказать, обра­

тившись ко всему миру: «Всем телом, всем сердцем, всем созна­

нием — слушайте Революцию».

Когда читаешь подряд этот свод воспоминаний современников

о Б л о к е , — воспоминаний, написанных людьми очень разными,

разных биографий и судеб, разных общественных взглядов и

художественных вкусов, то именно в этой разноголосице и воз­

никает широта, объемность картины общественно-литературной

жизни в душные, предгрозовые годы начала нашего века и в пер-

2*

35

вые героические, но и труднейшие годы Октябрьской э р ы , — кар­

тины, в центре которой оказывается Александр Блок.

Книга читается с неослабевающим, более того — нарастаю¬

щим интересом. Это коллективное повествование о личности и

творчестве поэта идет как бы расширяющимися кругами: от

семейных воспоминаний о благонравном мальчике, затем о стран¬

ном юноше, замкнувшемся в своем индивидуальном существова¬

н и и , — к живым впечатлениям очевидцев духовно-нравственного

прозрения великого поэта, смело вышедшего в мир людей и дел.

Драматизм жизни и судьбы поэта раскрывается в рассказах

о нем со всей наглядностью. Какое борение светлых и темных

сил, добра и света — с угрюмством и отчаянием, какое вечное

беспокойство сердца!

Книга имеет свою композицию и обдуманно завершается

воспоминаниями А. М. Ремизова и К. А. Федина. Это как

бы реквием в два голоса.

Лирическая патетика Ремизова — голос блоковского поколе­

ния, голос прощания и памяти: «А звезда его — незакатна. И в

ночи над простором русской земли, над степью и лесом, я вижу,

горит...»

У Федина, человека и писателя уже другого, следующего по­

коления, глубокий исторический вывод: Блок — рубеж двух

эпох, двух миров, в нем и трагедия прошлого, и вера в правду

будущего, и потому он бессмертен.

Особое место в обширной мемуарной литературе о Блоке

занимают заметки А. М. Горького. Его короткий рассказ замеча­

телен. Может быть, это самое глубокое из всего, что сказано о

Блоке его современниками.

Сидя ранней весной 1919 года на скамейке в Летнем саду,

Блок настойчиво, жадно выспрашивал Горького о бессмертии,

о возможности бессмертия. Его мятущаяся, разрушительная, тра­

гическая мысль искала и не находила ответа на этот вопрос.

Ответ дала история. Не личное бессмертие, не «бессмертие

души», а бессмертие свершенного дела, творческого подвига осени­

ло Александра Блока в предании и памяти народа.

Вл. Орлов

ЮНОСТЬ

П О Э Т А

Эта юность, эта нежность —

Чт о для нас она была?