ды» и сделал из этого убеждения решительные выводы.
Но сделать их было не просто и не легко. Для этого Блоку
нужно было переоценить и отвергнуть многое из того, чему он
на первых порах поверил. И прежде всего — собственное «дека
дентство», которое притягивало его своими соблазнами и которое
он научился ненавидеть. «Поскольку все это во мне самом — я
ненавижу себя и преследую жизненно и печатно сам себя...
отряхаю клоки ночи с себя, по существу светлого», — писал он
Андрею Белому (VIII, 209).
Общее поветрие декадентской «одержимости» коснулось и
Блока, не могло не коснуться. Здесь нельзя не сказать о том,
что по самому своему психическому складу он был недостаточ
но защищен от натиска враждебных ему (по существу его нрав
ственных взглядов) «темных», «ночных» воздействий.
Из воспоминаний жены поэта, Любови Дмитриевны, и дру
гих хорошо знавших его людей известно о крайней нервозности
Блока, о резкой переменчивости его настроений, о нередко
овладевавших им приступах глухой тоски, надрыва, отчаянья.
1 «Эпопея» (Берлин), 1922, № 3, с. 254.
9
У поэта была тяжелая наследственность, и она сказалась в его
психике.
Люди, составлявшие тесное окружение Блока, в большинст
ве не только не помогали развеивать наплывавшее на него ма
рево тоски и отчаянья, но, напротив, еще больше сгущали
атмосферу. Мать Блока (самый близкий и дорогой ему человек),
тетка (М. А. Бекетова) и те, кого он считал своими «действи
тельными друзьями», — Евгений Иванов, В. Пяст, В. Зоргенфрей, —
все это люди с более или менее нарушенной психикой, особен
но болезненно переживавшие (каждый по-своему) состояние
«одержимости».
Чего стоит в этом смысле хотя бы переданный в воспоми
наниях В. Пяста его первый разговор с Блоком — об «экстазах»
как «выхождении из чувственного мира». Недаром даже мать
Блока, существо более чем нервозное, считала, что Пяст «убий
ственно влиял» на него своим «мраком».
Сам Блок отчетливо видел душевное неблагополучие своей
среды: «...все ближайшие люди на границе безумия, как-то боль
ны и расшатаны» (VII, 142).
Ценой больших усилий, не без отступлений и потерь, Блок
высвобождался из плена нервной, утомительной, ненатуральной
жизни. Обобщая, конечно, свой личный опыт, он размышлял о
том, что когда люди, «долго пребывавшие в одиночестве», выхо
дят в широко распахнутый общечеловеческий мир, они, чтобы
устоять в «буре жизни» (Блок подчеркивает: « русской жизни»),
должны обрести в себе «большие нравственные силы» (VII, 117).
В обретении нравственных сил и заключался пафос идейно-
литературных исканий зрелого Блока.
Решительный перелом в его настроениях, взглядах, убежде
ниях обозначился в 1907—1908 годах. Сильным толчком к пере
оценке старых ценностей послужила первая русская револю
ция — страстный отклик на ее победы и трагическое пережива
ние ее поражения.
То борение души за «право на жизнь», о котором Блок го
ворил в связи с первыми своими книгами и которое до поры
до времени протекало подспудно, теперь вырвалось наружу
с громадной и совершенно неожиданной для окружающих силой.
Вот тут-то особенно громко и заговорил в нем «голос крови».
Им всецело овладело «сознанье страшное обмана всех прежних
малых дум и вер». Он пришел к убеждению, что думать и го
ворить следует «только о великом».
Он и заговорил — о самом большом, насущном и неотврати
мом. О России, о приобщении к народной душе, о побежденной
и снова набирающей силу революции, о судьбе несчастного,
10
обездоленного и униженного человека, о гражданском долге и
общественной ответственности русского писателя.
Поразительны энергия его мысли и прямота высказываний.
«Ведь тема моя, я знаю теперь это твердо, без всяких со
мнений — живая, реальная тема... Все мы, живые, так или иначе
к пей же придем... Откроем с е р д ц е , — исполнит его восторгом,
новыми надеждами, новыми силами, опять научит свергнуть про¬
клятое «татарское» иго сомнений, противоречий, отчаянья, само¬
убийственной тоски, «декадентской иронии» и пр. и пр., все то
иго, которые мы, «нынешние», в полной мере несем. Не откроем
сердца — погибнем... В таком виде стоит передо мной моя тема,
тема о России (вопрос об интеллигенции и народе, в частности).
Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь...
Ведь здесь — жизнь или смерть, счастье или погибель» (VIII,
265).
«Современная русская государственная машина есть, конечно,
гнусная, слюнявая, вонючая старость... Революция русская в ее
лучших представителях — юность с нимбом вокруг лица... Если
есть чем жить, то только этим. И если где такая Россия «му¬
жает», то уж к о н е ч н о , — только в сердце русской революции в
самом широком смысле, включая сюда русскую литературу,
науку и философию, молодого мужика, сдержанно раздумываю¬
щего думу «все об одном», и юного революционера с сияющий
правдой лицом, и все вообще непокладливое, сдержанное, грозо
вое, пресыщенное электричеством. С этой грозой никакой громо
отвод не сладит» (VIII, 277).
«Народ собирает по капле жизненные соки для того, чтобы
произвести из среды своей всякого, даже некрупного писателя...»
Писатель — должник народа. Он обязан передать людям то, что
нужно им, как воздух и хлеб, более того — «должен отдать им
всю душу свою, и это касается особенно русского писателя» — по
тому что «нигде не жизненна литература так, как в России, и
нигде слово не претворяется в жизнь, не становится хлебом или
камнем так, как у нас» (V, 246—247).
«В сознании долга, великой ответственности и связи с наро
дом и обществом, которое произвело его, художник находит силу
ритмически идти единственно необходимым путем» (V, 238).
Вот как он заговорил!
Верность великим заветам русской мысли и культуры, их жи
вотворным традициям, неотступная дума о России и ее будущем,
трагическое переживание ее невыносимого настоящего с диким и
варварским режимом прогнившего самодержавия, бесчеловечной
властью капитала, бездуховной пошлостью буржуазного быта, бес
стыдным нигилизмом декадентства — все это интегрируется в чет-
11
кой формуле, коротко и ясно выражающей выношенное в самом
сердце убеждение Блока: «Современная жизнь есть кощунство пе
ред искусством, современное искусство — кощунство перед жизнью» 1.
Такова была богатая, благодатная почва, на которой высоко
поднялась великая поэзия Александра Блока.
Только на такой почве и могла сложиться феноменальная
судьба поэта.
Она уводила Блока прочь от его первоначального литератур¬
ного окружения. Уже в январе 1908 года он сообщает матери:
«Я должен установить свою позицию и свою разлуку с декаден
тами...» (VIII, 224).
Во всех откровенных признаниях Блока с особенной настой¬
чивостью и последовательностью звучит мысль о том, что он,
Александр Блок, существует в литературе сам по себе, в оди
ночку проходит сужденный ему путь, один несет ответственность
за свое дело, неизменно следует правилу «оставаться самим
собой». И ни с кем не собирается делиться своим сокро
венным.
Вот всего лишь несколько тому свидетельств, но как они
красноречивы!
«Вы хотели и хотите знать мою моральную, философскую,
религиозную физиономию. Я не умею, фактически не могу от
крыть Вам ее без связи с событиями моей жизни, с моими пе¬