но потом с гордостью говорил: «Саша переводит Горация

в стихах».

Жена его, Елизавета Григорьевна, урожденная Каре­

лина, приходилась мне двоюродной бабушкой. Это был

сплошной блеск острот. Больная, прикованная к креслу,

она не теряла прежней доброты и остроумия. Неустанно

работала: переводила с английского Теккерея, Брет Гар­

та и др. Относилась с отвращением ко всякой метафизи­

ке и мистицизму. Терпеть не могла немцев, особенно

Гете, и говорила, что он написал вторую часть «Фауста»

для того, чтобы никто ничего не понял. Единственным

приличным немцем считала Шиллера. В отношении церк­

ви была настоящий Вольтер и называла церковную ут­

варь «бутафорскими принадлежностями». И так неожидан­

но в этой обстановке прозвучали стихи молодого поэта:

Входите все. Во внутренних покоях

Завета нет, хоть тайна здесь лежит.

Старинных книг на древних аналоях

Смущает вас оцепеневший вид.

Здесь в них жива святая тайна бога,

И этим древностям истленья нет.

Вы, гордые, что создали так много,

Внушитель ваш и зодчий — здешний свет.

Напрасно вы исторгнули безбожно

Крикливые хуленья на творца.

Вы все, рабы свободы невозможной,

Смутитесь здесь пред тайной без конца 3.

111

3

В августе 1898 года я встречал Блока в перелеске, на

границах нашего Дед ова. Показался тарантас. В нем —

молодой человек, изящно одетый, с венчиком золотистых

кудрей, с розой в петлице и тросточкой. Рядом — ба­

рышня 4. Он только что кончил гимназию и веселился.

Театр, флирт и стихи... Уже его поэтическое призвание

вполне обнаружилось. Во всем подражал Фету, идей еще

не было, но пел. Писал стереотипные стихи о соловьях

и розах, воспевал Офелию, но уже что-то мощное и ча­

рующее подымалось в его напевах. Помню, как совсем

околдовали меня его стихи: «Из потухавшего камина

неясный сумрак ночи плыл» 5 и «Полный месяц встал

над лугом».

В то время он увлекался декламацией шекспировских

монологов. Декламировал на лужайках сада монологи

Гамлета и Отелло, громко крича, отчаянно жестикулируя.

В театральном отношении он был петербургским патрио­

том: презирал Ермолову и обожал Савину и Далматова.

Мы играли с ним сцену из «Орлеанской Девы»: он был

граф Дюнуа, я — король Карл.

Несколько лет потом мы не видались. Когда встрети­

лись, я заметил в нем большую перемену. Стал серьезен

и задумчив, в стихах появилась метафизика —

* 6, — эротические мотивы смолкли. Перешел с

юридического факультета на филологический, серьезно

принялся за Владимира Соловьева, за «Чтения о богоче-

ловечестве»: «Заперся в храме и молится», говорила о

нем мать. Начинался период «Прекрасной Дамы». На

первой странице толстой тетради его стихов его крупным,

каменным почерком было написано в виде эпиграфа:

Он имел одно виденье,

Непостижное уму 7.

Собирался писать кандидатское сочинение о чудотвор­

ных иконах божьей матери 8. Потом охладел к этой теме,

одно время думал заняться письмами Жуковского и нако­

нец подал кандидатское сочинение о «Записках» Боло­

това 9.

* Неписаные догматы ( греч. ) .

112

Пятого ноября 1902 года Блок писал моему отцу

о своем намерении собрать для печати шуточные стихи

Владимира Соловьева: «Этим делом я бы лично себе при­

нес духовное очарование и, может быть, одоление той,

которая тревожит меня более чем когда-либо, вознеслась

горделиво и кощунственно. Перед ее лицом я еще дрожу

и зябну, потому что не знаю ее, а другая посещает ред­

ко и мимолетно».

Здесь уже намечена двойственность стихов о Пре­

красной Даме. Рядом с «ангелом-хранителем» Беатриче

возносится другая, которую он тогда называл «Астартой».

Рядом с «Тремя свиданиями» Владимира Соловьева воз­

никают соблазны «Воскресших богов» и гностических

концепций Мережковского. Часто лик Беатриче в душе

поэта подменяется ликом Астарты, и у него является

роковое предчувствие:

О, как паду — и горестно и низко,

Не одолев смертельные мечты!

Как ясен горизонт! И лучезарность близко.

Но страшно мне: изменишь облик Ты 10.

4

В 1900 году умер Владимир Соловьев. Именно в это

время некоторым молодым людям открылась его мистика

и его поэзия — поэзия Софии. Андрей Белый написал

свою вторую «Симфонию», всю овеянную мистикой Со­

ловьева, с грезами Мусатова о «Жене, облеченной в

солнце», со старцем Иоанном, с весенним Новодевичьим

монастырем.

23 декабря 1902 года Блок писал моему отцу: «Мне

особенно важно, что мои стихи будут помещены в

московском сборнике 11, — оттого, что ваша Москва чи­

стая, белая, древняя, и я это чувствую с каждым

новым петербургским вывертом Мережковских и после

каждого номера холодного и рыхлого «Мира искусства».

Наконец, последний его номер ясно и цинично обна­

ружил, как церемонно расшаркиваются наши Дягилев,

Бенуа и проч. и как, с другой стороны, с вашей, действи­

тельно страшно и до содрогания «цветет сердце» 12 Андрея

Белого. Странно, что я никогда не встретился и не обмол­

вился ни одним словом с этим до такой степени близким

и милым мне человеком. По Москве бродил этой осенью

и никогда не забуду Новодевичьего монастыря вечером.

113

Ко всему еще за прудами вились галки и был «гул желез­

ного пути» 13, а на могиле 14 — неугасимая лампада и ли­

лии, и проходили черные монахини. Все было так хорошо,

что нельзя и незачем было писать стихи, которые я тщет­

но пытался написать тут же».

В этот период у Блока несомненно было нечто от под­

линной мистики Соловьева, стихи его были полны лазу­

ри, света и белизны лилий. <...>

5

В марте 1903 года я получил от Блока радостное

письмо. Оно звучало как вариант к его стихам:

Вот они — белые звуки

Девственно-горних селений...

Девушки бледные руки,

Белые сказки забвений... 15

Блок писал: «Тебе одному из немногих и под непре­

менной тайной я решаюсь сообщить самую важную вещь

в моей жизни. Я женюсь. Имя моей невесты — Любовь

Дмитриевна Менделеева. Срок еще не определен, и не

менее года» 16.

В следующем письме, где он просил меня быть у него

шафером, Блок писал: «Радостно упрекать друг друга в

«несвоевременном» (как полагают!) «прерафаэлитстве»

(как говорят!). Но дело в том, что

Суровый Дант не презирал сонета,

В нем жар любви Петрарка изливал,

Его игру любил творец Макбета 17

и многое другое все о том же... Тихий белый цвет, падаю­

щий с весенних яблонь, дает о себе весть».

Лето этого года Блок тихо проводил в Наугейме, с ма­

терью, лечившейся от болезни сердца. Там написано пре­

лестное стихотворение «Скрипка стонет под горой».

Свадьба была назначена на 17 августа. Я писал, что

по некоторым обстоятельствам не могу быть. Блок при­

слал мне огорченное и ласковое письмо 18. В последние

дни дела сложились так, что я поехал.

Вечером 15 августа я неожиданно вошел в гостиную

шахматовского дома, где Блок сидел с матерью и други-

114

ми родными. На пальце его уже блестело золотое кольцо.

На другой день мы вдвоем с ним поехали в соседнее

имение Менделеевых Боблово, где жила невеста Блока.

Любовь Дмитриевна встретила нас на крыльце и пока­