залась мне олицетворением стихов:

Месяц и звезды в косах,

Выходи, мой царевич приветный 19.

Ее кузины убирали балкон зеленью. В крепко строен­

ном доме Дмитрия Ивановича Менделеева мы обедали.

Я сидел недалеко от великого химика, и мне как-то

странно было видеть в натуре лицо, столь известное по

картинкам в журналах. Рядом со мною сел шафер

невесты, молодой польский граф Развадовский, которого

Блок называл «петербургским мистиком». Мы сразу с

ним сошлись. Оба мы были настроены крайне ортодок­

сально и враждебно к новому религиозному движению,

которое возглавлялось тогда Розановым и Мережковским.

Граф был вегетарьянец. Д. И. Менделеев начал критико­

вать вегетарьянство. «Нельзя есть живое! — иронически

говорил о н . — Ну, а рожь, разве не живое?» Затем он на­

чал смеяться над метафизикой. Он плохо видел, и сын

читал ему вслух историю древней философии. Дмитрий

Иванович в первый раз узнал системы Пифагора и

Платона, и все это ему казалось порядочными глупостя­

ми. Развадовский отмалчивался, иногда возражал тихо и

сдержанно. «Главное — с м и р е н и е , — говорил он мне

в п о л г о л о с а . — Надо не выделяться, быть незаметным,

сливаться с окружающей средой».

Уже стемнело, когда подали лошадей. Блок, низко

поклонившись, поцеловал руку своей невесте, и мы отъ­

ехали. Еще раз, в эту знаменательную для него ночь, ехал

он через тот лес, через который привык проезжать вер­

хом, глухою ночью. Ведь его роман начался очень давно,

в лето после окончания им гимназии.

На другой день я приехал с розовым букетом к неве­

сте, чтобы везти ее в церковь. «Я г о т о в а » , — сказала Лю­

бовь Дмитриевна и поднялась с места. Я ждал у дверей.

Начался обряд благословения. Старик Менделеев быстро

крестил дочь дряхлой, дрожащей рукой и только повто­

рял: «Христос с тобой! Христос с тобой!»

Наш поезд двинулся.

115

Священник церкви села Тараканова был, по выраже­

нию Блока, «не иерей, а поп», и у него бывали постоян­

ные неприятности с шахматовскими господами. Это был

старичок резкий и порывистый. «Извольте к р е с т и т ь с я » , —

покрикивал он на Блока, растерянно бравшего в пальцы

золотой венец, вместо того чтобы приложиться к нему

губами. Но после венчания Блок сказал мне, что все было

превосходно и священник особенно хорош. За свадебным

столом, уставленным майонезами, я опять был рядом с

графом Развадовским. Никогда его не забуду. Маленький,

беленький, худой и неврастеничный, но упорный и силь­

ный в своей слабости. Скоро мы уже пили на «ты». Он

говорил мне, что климат Петербурга ему вреден и что

он едет в южные страны. Речь зашла о Польше, о ка­

толичестве и пресвятой деве. Граф готовился к по­

стрижению в монахи. Осенью того же года Блок, со

своей загадочной манерой выражаться, писал Белому

о Развадовском: «Теперь один из нас, «верных испан­

ской звезде», быть может, уже идет по дороге к Кракову

в черной рясе» 20.

Обед подвигался к концу. Пили «за науку», пили за

«работающего на духовной ниве», т. е. за приходского

дьякона. Молодые должны были уезжать в Петербург с

ближайшим поездом. Любовь Дмитриевна скоро показа­

лась из своей комнаты, но уже не в белом, а изящном се­

ром дорожном костюме. Отъехала коляска. Мы долго еще

говорили с графом и жали друг другу руки. К вечеру я

вернулся в опустевшее Шахматово, где около пруда бро­

дили гуси — свадебный подарок местных крестьян.

6

Осенью 1903 года я продолжал с Блоком оживленную

переписку. Но его настроение уже заметно менялось,

«белая лилия» его поэзии отцветала. Прежние строгие,

мистические ноты сменялись чем-то жутко-демоническим,

к идеям Соловьева он охладевал. Но еще далеко было до

полного расхождения наших путей.

В ноябре 1903 года 21 он мне писал: «Все перемены

жизни, и мои лично, и твои, и наши, и те, и другие, и

еще, и еще!.. все обвили меня белой пеленой, обязали к

чему-то. Все, что было, отрезало пути к отступлению в

116

детство жизни. И это прекрасно, и к лучшему. Прежде,

когда-то мне удавалось прожить твою строфу:

Тревога жизни отзвучала

И замирает далеко.

Змеиной страсти злое жало

В душе уснуло глубоко.

Теперь я почти поручусь, что это когда-то стоящее

рядом навсегда остановилось в воспоминании только, и я

бессилен понять такую близкую минуту. Тем более это

издали поется мне каждый день теперь. И рядом с этим,

например, Врубель, который меня затягивает и пугает

реально, особенно когда вспомнить, что с ним теперь» 22.

Этой осенью нас обоих совершенно раздавила новая

книга Брюсова «Urbi et Orbi». «Я едва выкарабкиваюсь

из-под тяжести его с т и х о в » , — писал Блок о Брюсове.

«Скоро сам напишу стихи, которые все окажутся дубли­

катом Брюсова». «На языке до сих пор Брюсов. Он не

змеею сердце жалит, а как пчела его сосет». «Брюсов

мучает меня приблизительно с твоего отъезда, ибо тогда

я стал читать его книгу».

Здесь Блок говорит о моем приезде к нему в ноябре

1903 года, когда я останавливался у него в казармах

Гренадерского полка. Тогда уже он показался мне не та­

ким, каким я ожидал его встретить после августа. Про­

щаясь с ним в Шахматове, я усиленно советовал ему

заняться чтением «Истории теократии». Но вместо этого

нашел у него на столе «Будем как солнце» и «Только

любовь» Бальмонта. В новых его стихах уже не было

ничего похожего на «конец всеведущей гордыне», «ангель­

ские крылья» и «леса лилий». Вместо этого появилось:

В роще хохочет под круглым горбом

Кто-то косматый, кривой и рогатый.

Но нашей дружбе, нашему единению в мистической

идее Владимира Соловьева еще суждено было пышно рас­

цвести на рождестве 1903 года, когда Блок с женой при­

ехал ко мне в Москву.

7

И теперь еще в начале Спиридоновки, недалеко от

Большого Вознесения, можно видеть белый двухэтажный

дом, принадлежавший братьям Марконет. Когда-то в

117

уютной квартире первого этажа собиралось большое и

веселое общество у моего дяди А. Ф. Марконета. Теперь

хозяина уже не было в живых, вдова его была больна и

временно находилась в лечебнице. В квартире жила

только старая кухарка Марья. За неимением места у

меня, я предложил Блоку остановиться в квартире Мар-

конет. Прямо с вокзала Блок приехал ко мне и поспел

к утреннему чаю. Здесь произошла первая встреча Блока

с Белым — начало знакомства, имевшего такие важные

последствия для них обоих. Они не видались раньше, но

излишне было их знакомить. «Здравствуйте, Борис Ни­

к о л а е в и ч » , — твердо сказал Блок, пожимая руку Белому.

Сели. Блок закурил и начал внешний разговор о Петер­

бургском университете, о поэте Леониде Семенове, ко­

торый ораторствует на митингах «в консервативном духе».

В тот же день Блок переехал на Спиридоновку, и

в течение нескольких недель почти каждый вечер мы со­

бирались в пустой квартире Марконет и просиживали с

Блоком до глубокой ночи. Успех Блока и Любови Дмит­

риевны в Москве был большой. Молчаливость, скром­

ность, простота и изящество Любови Дмитриевны всех

очаровали. Бальмонт сразу написал ей восторженное

стихотворение, которое начиналось:

Я сидел с тобою рядом,

Ты была вся в белом 23.

Ее тициановская и древнерусская красота еще выиг­

рывала от умения изящно одеваться: всего более шло к

ней белое, но хороша она была также и в черном, и

в ярко-красном. Белый дарил ей розы, я — лилии. Пора­