ня (меня, вероятно, гораздо с и л ь н е е ) , — неожиданная бо
лезнь и смерть М. С. Соловьева и трагическая кончина
в ту же ночь О. М. Соловьевой 27. В одну ночь кончи
лось бытие дома, в котором в продолжение восьми лет
я бывал чуть ли не каждый день и который был для
меня второй родиной, не говоря уже о том, что в этом
доме завязались мои первые литературно-общественные
связи (хотя бы с А. А. Блоком, с петербургскими лите
ратурными кружками, сгруппированными вокруг Мереж
ковского, и московскими, сгруппированными вокруг
«Скорпиона»). Здесь получил я от А. А. лишь несколько
слов, исполненных необыкновенной нежности, участия и
грусти, которые показали мне его совсем с другой сто
роны, показали его как сердечного, чуткого, нежного че
ловека.
Помнится, на похоронах Соловьева 19 января 1903 го
да, встретившись с madame Манасеиной и с П. С. Со
ловьевой, знакомыми с А. А., я много расспрашивал их
о нем, но не получил никаких конкретных с в е д е н и й , —
и madame Манасеина, и П. С. Соловьева мало интересо
вались поэзией Блока, увлекаясь более кругом тем Ме
режковских.
В скором времени возобновилась паша теоретическая
переписка с А. А., которая продолжалась без перерыва
весь 1903 год, до нашей встречи в Москве в самом начале
1904 года.
Мне трудно охарактеризовать эту переписку. Часть
ее, я думаю, могла бы скоро появиться в свет, она но
сит менее всего личный характер, скорее содержание
ее — литература, философия, мистика и «чаяния» моло
дых символистов того времени. Это блестящий интимный
литературный дневник эпохи. Такова переписка этих
писем. Она блестяща. Мысль бьет здесь ключом. В них
А. А. кипучее, острее, непринужденнее, нежели в статьях
своих. Его амплуа — не статьи, а именно дневники,
письма. Недаром впоследствии неоднократно хотел он жур
нала-дневника одновременно. Он пытался, чтобы такой
журнал-дневник трех писателей — его, Вяч. Иванова и
215
меня — возник при книгоиздательстве «Мусагет». «Запис
ки мечтателей» позднее, в 1919 году, пытались стать
этим дневником.
Возвращаюсь к нашей переписке 1903 года. Несмотря
на всю теоретичность ее и литературность, основной
стержень писем ко мне А. А. требует вдумчивого коммен
тария, быть может, превышающего в несколько раз текст
писем: всюду сквозь литературный стиль писем просве
чивает тот внутренний жаргон, на котором мы, молодые
символисты, говорили друг с другом. У нас были свои
о п р е д е л е н и я , — и очень сложные психологические пере
живания фиксировались одним словом, понятным для
нас, но не понятным для «непосвященных» современни
ков, ни для более молодых литературных школ, к худу
ли, ко благу ли скоро утерявших этот жаргон и выра
жавшихся прямо: что на уме, то и на я з ы к е , — преслову
тая кузминская «прекрасная ясность» 28. Правду ска
зать: о «прекрасной ясности» мы нисколько не думали,
или если и думали, то в одном смысле: достаточно ли ее
было до нас в «сократический» период всевозможного
нигилизма и позитивизма? Вообще мы не думали о фор
ме, не слишком думали даже о литературном стиле.
Проблема, которая мучила нас, была проблемой внутрен
него зрения и слуха — мир неуловимых шорохов, звуков
и поступей, по которым мы старались угадать прибли
жающуюся эпоху. В этом смысле письма А. А. Блока
ко мне, без комментарий и освещения нашего тогда
эзотеризма 29, были бы непроницаемы в своем темном
ядре. Это «темное ядро» писем А. А. ко мне ничего не
стоило бы прояснить, т. е. обложить догматами метафи
зики Влад. С о л о в ь е в а , — тогда выявился бы просто и
ясно парадоксальный и несколько космический костяк
наших вопросов друг к другу: «а что есть Прекрасная
Дама», «в каком отношении она находится к учению
Влад. Соловьева о будущей теократии» 30, «в каком
смысле она церковь в космосе и царица семистолпного
дворца поэзии Вл. Соловьева» 31, «в каком отношении
учение о Софии-Премудрости В. Соловьева стоит: 1) к ме
тафизике, 2) к церкви, 3) к учению Конта о вели
ком Существе человечества, 4) к гносеологии Канта,
5) к рыцарскому культу Прекрасной Дамы средневе
ковья, 6) к Беатриче Данте, к Ewig Weibliche * Гете,
7) к учению о любви Платона, 8) к личной биографии
* Вечной женственности ( нем. ) .
216
Вл. Соловьева, в которой одно время образ «Трех свида
ний» биографически подменялся несколько романтиче
ской дружбой его с С. П. Хитрово? Как видите, темы
необъятные по количеству углубленнейших вопросов,
которых, конечно, не было никакой возможности разре
шить нам, молодежи того времени, еще не одолевшей
как следует таких титанов, как Данте, Платон, Гете,
Кант. Но проблема времени поднимала все эти вопросы,
мобилизовала их вокруг острия всей культуры: нового
синтеза всех интересов, историей поднимавшихся тем
вокруг повой фазы человеческой жизни, в которой лич
ные и конкретные отношения друг к другу (в любви,
братстве, в проблемах пола, семьи и т. д.) должны были
отображать сверхчеловеческие отношения космоса к ло
госу, где космическим началом является София гности
ков 32, воскрешенная Вл. Соловьевым в гущу самых зло
бодневных тем русской общественной жизни конца
XIX столетня, а началом логическим является рождение
нового христианского слова-мысли, точнее говоря, хри-
стологии. <...>
Всем этим я хочу сказать, что тема «Стихов о Пре
красной Даме» вовсе не есть продукт романтизма незре
лых порывов, а огромная и по сие время не раскрытая
новая тема жизненной философии, Нового завета, Антро-
поса с Софией, проблема антропософской культуры гря
дущего периода, шквал которого — мировая война 1914 го
да и русская революция 1917—1918 годов. Вместо того,
чтобы всею душою осознать все эти темы, ведущие во
истину к новой мистерии и проблеме посвящения,
вместо того, чтобы переработать именно нашу волю,
мысль и чувство в медленном умственном, сердечном и мо
ральном праксисе 33, мы, вынужденные молчать и таить
среди избранных эзотеризм наших чаяний, были вверг
нуты в нравственно развращенную и умственно вар
варскую среду литературных культуртрегеров того вре
мени, людей, весьма утонченных и образованных в узкой
сфере литературы, стиля и общественных дел и «варва
ров» в отношении к проблеме, над которой гении вроде
Гете и Данте висели десятилетиями. Вместо того чтобы
пойти на выучку к этим последним, мы скоро заверте
лись среди рецептов гг. Брюсовых и Мережковских и
прочей литературной отсебятины, быстро выродивших в
нашем сознании темы огромной ответственности, новиз
ны, глубины.
217
Эти темы, оформленные поверхностно, скоро карика
турно всплыли вокруг нас, изображая нас чуть ли не
шутами собственных устремлений. С моей точки зрения,
А. А. слишком быстро посмотрел на самого себя со сто
роны оком прохожего варвара, литературного собрата
по перу и вследствие ряда несчастных стечений обстоя
тельств в его личной, литературной и моральной биогра
фии незаслуженно осудил в себе темы этого времени в
драме-пародии «Балаганчик», бьющей мимо его же собст
венных писем ко мне эпохи 1903 года. Всматриваясь, я
до сих пор, с риском впасть в полемику, отстаиваю
А. А. 1901—1903 годов от А. А. 1907—1908 годов.
Б этих письмах и в последующих встречах в Шахма