особенно отличает ее. Мы прослеживали в стихах А. А.
того времени, как тема его лирики отображает им лю
бимую девушку и как она переплетается с другой темою,
темою о Прекрасной Даме. Наконец, мы ощупывали пе
ресечение этих тем в третьей теме и не могли понять,
в какой мере нота Софии, Души мира, соединена с обыч
ною, чисто романтическою темою любви. Например, в
стихотворении А. А., полученном нами приблизительно в
это время, я не мог понять, к кому, собственно, отно
сятся нижеследующие строчки — к Л. Д. Менделеевой
или к Деве — Заре — Купине:
Проходила Ты в дальние залы,
Величава, тиха и строга...
Я носил за Тобой покрывало
И смотрел на Твои жемчуга...
С одной стороны, здесь «Ты» с большой б у к в ы , —
нужно полагать — небесное видение, с другой стороны —
за небесным видением покрывала не носят (покрывало,
боа, веер, не все ли равно). И серьезно мы обсуждали во
прос о том, как возможно сосуществование земной
встречи с небесной встречей и в какой мере возможно
сочетание земного и небесного. Здесь опять выступают
221
шуточно-карикатурные штрихи наших серьезнейших во
просов, имеющих целью разрешить все конкретности бы
товых, национальных и даже социальных отношений в
свете нового восприятия действительности. Мы с
С. М. Соловьевым были теми «Мишелями», которые в
многостраничных письмах но всем правилам гегелевской
философии анализировали интимные отношения Станке
вича к одной из сестер Бакунина и довели этим бедного
Станкевича до того, что он бежал за границу, может быть, не
только вследствие своей болезни, но и вследствие гегелья-
низирования друзьями его сердечных отношений. И был
прав, может быть, А. А., выставив впоследствии непро
шеных теоретиков воплощения сверхличного в личной
жизни в виде дурацких «мистиков» своего «Балаган
чика».
В 1903 году весной, помнится, в начале марта я по
лучил приглашение от А. А. приехать в Шахматово на
его свадьбу, с просьбой быть шафером его невесты.
С. М. Соловьев получил, в свою очередь, также пригла
шение быть его шафером. Мы дали согласие. Было ре
шено, что летом мы соединимся в Шахматове. Свадьба
была назначена на август 1903 года.
Незадолго до этого вышел третий альманах «Северных
цветов», в котором были первый раз напечатаны как
стихи А. А. под заглавием «Стихи о Прекрасной Даме»,
так и мои. Мы впервые появились как поэты вместе, но
я тогда уже сознавал совершенно отчетливо, насколько
я, как поэт, уступал совершенно несравненным нотам
поэзии А. А.: он умел выговорить в стихах свою цент
ральную, нутряную, почти словами не выразимую ноту.
Я более владел прозою, в стихах же не умел коснуться
того, что составляло центральную ось моих внутренних
устремлений. В невыраженной части своей души я был
несравненно ближе к теме стихов А. А., чем в выражен
ной: все эти бёклиновские кентавры и фавны, с которы
ми я выступал, не удовлетворяли меня самого как
п о э т а , — они были выражением внешней лирической зы
би, а не внутреннего динамизма творческих устремлений
моих.
Весною 1903 года обрывается наша переписка: А. А.
уезжает в Бад-Наугейм. Я держу государственные эк
замены. В конце мая умирает отец. Эта кончина, нерв
ное переутомление после экзаменов ослабляют меня:
я чувствую, что просто не соберусь с силами ехать на
222
свадьбу А. А. Пишу А. А. об этом. Первая половина
июня окрашивается для меня «блоковскими» темами.
В день похорон отца ко мне пришел знакомиться покой
ный теперь писатель Л. Д. Семенов (впоследствии рево
люционер, добролюбовец, тогда студент-монархист еще,
поэт, захваченный в круг тем, обсуждавшихся «Новым
путем», и еще более в круг тем, связанных с поэзией
Блока). Он писал стихи, подражая Блоку. Мы много
говорили на темы поэзии А. А. и о самом А. А., с ко
торым Семенов был лично знаком. Мы совершали частые
прогулки к Новодевичьему монастырю, посещали моги
лы отца, Вл. Соловьева, супругов Соловьевых. Средь
летней задумчивой обстановки звучали темы стихотворе
ния А. А., написанного несколько позднее:
У забытых могил пробивалась трава,
Мы забыли вчера. И забыли слова,
И настала кругом тишина...
Разговоры о вечности среди тишины могил опять-таки
по-новому вызывали звук поэзии Блока. Я смотрел на
Новодевичий монастырь глазами уже мною написанной
«Симфонии». Мы обходили могилы; задумывались о бу
дущем:
Где впервые в мои восковые черты
Отдаленною жизнью повеяла ты,
Пробиваясь могильной травой... 40
Л. Д. Семенову я глубоко благодарен за эти две-три
проведенных вместе московских недели. Скоро я уехал
в деревню.
Помнится, осенью я получил письмо от С. М. Со
ловьева, тогда только что вернувшегося со свадьбы А. А.,
письмо, из которого я мог лишь понять, что он чем-то
потрясен и радостно взволнован. По возвращении в
Москву в конце сентября 1903 года я так и не узнал
от С. М. подробностей этой свадьбы. Я понял только, что
весь строй переживаний С. М. скорее напоминал настрое
ние человека, только что посвященного в мистерию, чем
настроение шафера, возвращавшегося со свадьбы. По его
словам, природа Шахматова и Боблова (имения Менде
леевых), и погода, и свадебный о б р я д , — все было прони
зано какою-то необычайною, непередаваемою атмосфе
р о ю , — и прозвучал звук эпохи, над которым мы медити
ровали 41. Можно сказать, что именно в это время я
менее всего был расположен вникать во все эти подроб-
223
ности, по я понял одно — что свадьба А. А. Блока не
есть обывательщина, а какой-то подход к разрешению
нами поставленных задач: соловьевство и тут присутство
вало. Я видел в С. М. Соловьеве того времени какую-то
особенную преданность всему семейству Блоков — ему,
его матери, его жене. Он описывал мне всех персонажей
этого бракосочетания, обычно меняя тон, переходя от
серьезнейших задушевных нот к ему свойственному
юмору, изображая в лицах старика Менделеева, его
жену Анну Ивановну, Любовь Дмитриевну, жену поэта,
самого А. А.; помнится мне, его особенно поразил один
из шаферов отношением к обряду и теми разговорами,
которые он вел с ним. Он был «наш», т. е., по тогдаш
нему жаргону, посвящен в эзотеризм наших восприятий
действительности, человеком Третьего Завета и, стало
быть, убежденным теократом. По словам С. М. Соловье
ва, он не только понимал неописуемое настроение шахма-
товских дней лета 1903 года, но понимал то, что нам не
понятно. С. М. Соловьева поразило то обстоятельство,
что этот молодой человек, как кажется, только что окон
чивший университет, поляк и католик, должен был ехать
навсегда в Польшу, чтобы поступить там в какой-то мо
настырь. Это был граф Развадовский. С. М. говорил мне,
что у него какой-то особый религиозный культ восходя
щей звезды. Поиски этой «звезды» и повели его в мона
стырь. И А. А. писал мне приблизительно в это время
следующее о графе Развадовском: «Милый и дорогой
Борис Николаевич. Осень озолотила и прошла. В ту ми
нуту, как я пишу Вам запоздалый ответ, может быть,
один «из нас» (не нас с Вами, а нас нескольких, «пре
данных Испанской Звезде» 42) идет по австрийской доро
ге в священнической рясе. Я не имею никаких данных
утверждать это, а если бы и имел, то не был бы в пра
ве сообщать об этом даже Вам, но теперь, теряясь в об
ласти предположений, хочу известить о них непременно.
Вы могли слышать об этом странном человеке от Сергея