318
которого А. А., внешне со мной все порвавший, держал
себя с необыкновенным благородством и мужественно
защищал меня от обвинений, в которых я был непо
винен (повинен лишь в легкомысленности — мгновенном
и субъективном помысле, от которого я сам отказался
вскоре).
Я нарочно даю лишь внешний обзор наших сложных
отношений друг с другом в эту эпоху, не вскрывая узла
этих расхождений. Описание моих встреч с А. А. этого
периода и детальная характеристика его отношений ко
мне потребовали бы не этого краткого абриса, а ряда
печатных листов, которыми в настоящем издании я не
могу располагать 114. Летом 1910 года произошла моя
последняя, третья встреча с А. А., продолжавшаяся без
единого облачка в наших отношениях на протяжении
одиннадцати лет. Я случайно прочел в Волынской губер
нии стихотворение «Куликово поле», и действие этого
стихотворения на меня было действием грома. Как цикл
шахматовских стихов знаменовал для меня первую
встречу с A. A., a priori окрашенную тонусом наших
отношений, которые я пытался охарактеризовать в пре
дыдущих отрывках, как чтение «Балаганчика» в феврале
шестого года открывало для меня вторую тяжелую фазу
наших отношений, так «Куликово поле» было для меня
лейтмотивом последнего и окончательного «да» между
нами. «Куликово поле» мне раз навсегда показало неслу
чайность наших с А. А. путей, перекрещивающихся
фатально и независимо от нас, ибо стиль и тон настро
ения, вплоть до мельчайших подробностей, был выраже
нием того самого, к чему я пришел, что я чувствовал,
что я переживал всеми фибрами своей души, не умея это
все высказать в словах. И вот А. А. за меня выразил
в своем стихотворении это мое, т. е. опять-таки «наше
с ним». Тут я понял, что эти годы внешнего молчания
нас соединили вновь больше всех разговоров и общений,
соединили в том, что уже не требует никакого общения,
соединили нас в духе. В десятом году я уже задумывался
над темою «Петербурга». И пусть «Петербург» носит
совершенно иной внешний вид, чем «Куликово поле»,
однако глубиной — мотив «Петербурга», неудачно выяв
ленный и загроможденный внешней психологической фа
булой, едва слышимой читателю, укладывается в строки
А. А.: «Доспех тяжел, как перед боем, теперь Твой час
настал — молись» (а вся психологическая фабула «Петер-
319
бурга» есть подлинный рассказ о том, какими оккуль
тными путями злая сила развязывает «дикие страсти под
игом ущербной луны», и рассказ о том, как «не знаю,
что делать с собою, куда мне лететь за тобой» 115).
Я тотчас же написал А. А. письмо, подобное первому,
мною написанному (по поводу «Стихов о Прекрасной
Даме»), и получил от него тотчас же ласковый, острый
ответ, говорящий моему письму: «Да». И вновь возникла
переписка между нами, а осенью десятого года мы все
встретились в Москве уже по-настоящему, вечному. В эту
встречу я познакомил его с моей будущей женой. Не
забуду тех вечеров, когда А. А. проводил со мной время
у трех сестер Тургеневых, из которых одна стала моей
женой, а другая женою С. М. Соловьева. В этот приезд
его в Москву в «Мусагете» наладилось издание его
стихотворений.
В одиннадцатом году мне было трудно в материальном
отношении. Предстояла альтернатива — отказаться от
написания «Петербурга» и искать средств к жизни мел
кой газетной, журнальной и редакционной работой или
писать «Петербург» (но подвергнуть себя и жену лише
ниям голода и холода). А. А. случайно узнал об этом
«Петербурге» * и в деликатнейшей форме уговорил меня
принять от него в долг пятьсот рублей, бросить мелкую
работу и сосредоточиться на «Петербурге». Это был
решительный импульс к работе для меня, и я считаю,
что А. А. косвенно вызвал к жизни мой «Петербург».
Помню еще одну незабвенную встречу с А. А. в фев
рале двенадцатого года в Петербурге, в один из периодов,
которые назывались в петербургских литературных
кругах периодами мрачности А. А., когда его нельзя было
увидеть. В этой полосе мрачности он находился, когда
мы с женой жили в Петербурге у В. И. Иванова, на
«Башне» 116. А. А. не виделся в ту пору ни с кем реши
тельно, и особенно трудна была ему атмосфера «Башни».
С В. И. он почему-то не хотел встречаться. И я не хотел
смущать его покоя, но он сам уведомил меня запиской,
которую мне передали тайно от В. П., что он желает меня
видеть, но просит сохранить наше свидание в тайне, дабы
* Заказанном «Русской мыслью», ею потом отвергнутым в
лице В. Я. Брюсова, П. В. Струве, не обеспечивших мне требуе
мых месяцев работы и, однако, поставивших условием в три меся
ца подать 12 печатных листов. ( Примеч. А. Белого. )
320
не обидеть друзей, с которыми он не видится. Он мне
назначил свидание, не помню где, кажется в каком-то
третьеразрядном, глухом, никем не посещаемом ресторан
чике. И тут мы встретились и провели несколько часов
вместе. Этот наш разговор, редкий, но меткий, как все
наши встречи этого периода, мне показал, какого друга
я имею в лице А. А. Помню, я рассказал ему все обсто
ятельства моей так странно складывающейся жизни и все
события, бывшие со мной за период от девятого до
двенадцатого года, события, определившие мою встречу
с Штейнером в мае двенадцатого года. Он слушал меня
молча, сосредоточенно, хотя оформление моего пути было
чуждо ему. Однако ядро моих недоумений и запросов
было ему и приятно и близко. До позднего вечера проси
дели мы с ним и, как заговорщики, разошлись в разные
стороны желто-туманной, слякотной февральской улицы.
Мы ясно пожали тогда друг другу руки, как «дети
России», именно «как дети страшных лет» 117. Мой скорый
после того приход к антропософии, ему чуждой, он понял
для меня и за меня, но нисколько не удивился е м у , —
он был подготовлен к нему теми нашими разговорами.
Он сам иначе разрешал свой п у т ь , — в методах разрешения
мы были различны, в ядре, в ощупывании действитель
ности, в Духе мы были в одном и тогда. Стиль его поме
ток к «Запискам чудака» (номер второй и третий 118),
которые он читал уже больной, остался мне, как послед
ний, как бы загробный привет мне, как «да» тому, в чем
мы встретились еще в 1910 году.
С 1913 года А. А. становится и в внешнем смысле для
меня добрым гением, оставаясь всегда внутренне братом.
Он устраивает с Р. В. Ивановым в «Сирине» мой «Петер
бург», отстаивает энергично его (издатель и редактор
«Сирина» не хотели печатать «Петербурга») и тем дает
мне два года материальной свободы, в которые я упорно
и деятельно изучаю антропософию. Позднее, в шестна
дцатом году, зная критическое положение нас, русских,
отрезанных от России, с Р. В. Ивановым энергично при
нимается за выпуск «Петербурга» отдельным изданием от
моего имени, устраивая мне материальное существование,
помогая мне расплатиться с долгами, берет на себя бремя
хлопот и всевозможных забот.
Повернувшись ко мне своим ликом Марии, т. е.
будучи для меня источником душевно-духовной помощи
во многих обстоятельствах моей жизни, А. А. становится
12 А. Блок в восп. совр., т. 1 321
для меня и Марфой, т. е. берет бремя забот и хлопот для
обеспечения моего материального существования 119.
Здесь, рисуя А. А. далеких годов, я не могу не
отметить этих прекрасных штрихов его отношения ко
мне в более позднюю уже эпоху, так чудесно обрисовы