— Впереди один, потом много.

— С горы или в гору?

Слепой опять прислушался:

— С горы.

— Наши, — со спокойной уверенностью сказал Байрам и, не торопясь, стал подниматься.

Сдерживая дыхание, мы стояли и слушали. По-прежнему все тихо. Только шепчутся листья. Не послышалось ли все это слепому? Нет, он улыбается и, точно в такт шагам, качает головой.

Где-то близко прокуковала кукушка.

— Четыре, — насчитал Байрам и одобрительно засмеялся: — Передовой нас видит, а мы его нет. Но он не узнает нас, Коншобий, скажи ему.

Слепой поднял лицо вверх и засвистел: по лесу звонкими стеклышками рассыпалась короткая трель.

Тотчас же захрустели сучья. Из чащи орешника вышел подросток в кабардинской, расширяющейся кверху шапке, в полинялой синей рубашке, с кошелкой в руке.

— Асхат! — радостно вскрикнул Саур, бросаясь подростку навстречу.

С горы спускались вооруженные люди и с восклицаниями окружали Байрама. Одни из них были в черкесках и кавказских шапках, другие — в красноармейских шинелях, третьи — в ватниках. И было странно видеть на одном и том же человеке кинжал в старинной серебряной оправе и новенький автомат. Я не знал языка, на котором они говорили, но мне было понятно, что все удивлены и обрадованы: они спускались в Большой аул, чтобы освободить Байрама, а он сам шел им навстречу.

— Друзья, — взволнованно сказал Байрам, когда все сошлись на поляне и стали около него кругом, — вот первый трофей нашего отряда! — Он поднял вверх автомат. — Волчье сердце того, кто пришел с этим оружием на нашу землю, истекло кровью. Пусть же горит, не остывая, под ногами захватчиков наша земля!

— Пусть горит!.. Пусть горит!.. — закричали партизаны.

Байрам оглянулся, нашел в толпе Саура и меня и подозвал нас взглядом. Мы подошли к нему.

— Вот двое юношей. Они не думали о своей молодой жизни, когда спасали мою старую. Так пожалеем ли мы свою кровь, чтобы спасти жизнь наших детей!

Мы с Сауром стояли смущенные и молчали. Да и что мы могли сказать?

Через несколько минут отряд двинулся в путь. Шли в горы. Как ни противился Байрам, его все-таки уложили на носилки и понесли.

Саур, Асхат и я шли в арьергарде.

— Рассказывай же! — торопил Асхата Саур. — Ничего не пропускай, ну!

— Зачем пропускать, — невозмутимо ответил Асхат, — я Бее расскажу, как было. Ну, постучал кто-то в Окно. Я вышел из дома на улицу, а она стоит у плетня. Прижала руки к груди, никак отдышаться не может. Лицо белее молока. Увидела меня и говорит: «Здравствуй, бичо! Пожалуйста, скажи скорее…»

— Бичо? — воскликнул Саур. — Конечно, это была она! Меня она тоже называла «бичо», но я ей сказал: «Я Саур, а не бичо», — и она стала звать меня Сауром.

Асхат недоуменно посмотрел на Саура:

— Бичо — значит «мальчик» Это по-грузински, понимаешь? Так вот, и говорит она: «Здравствуй, бичо! Пожалуйста, скажи скорее, где живет Шума». Я сказал: «Это смешно. Разве Шума одна? В ауле в каждом доме есть Шума». — «Нет, — говорит, — бичо, я спрашиваю о внучке Байрама. Пожалуйста, проводи меня к ней». Я сказал: «Зачем тебе Шума? Ты девочка большая, Шума маленькая. Разве вы пара? Большие девочки ходят к большим, маленькие — к маленьким. А ты большая, а идешь к маленькой». Тогда она рассердилась и сказала, что я болтун и что со мной нельзя вести серьезное дело. А я нарочно говорил так длинно, потому что мне хотелось все смотреть и смотреть на нее. Но когда она так сказала, я рассердился и повел ее к дому. Мы не шли, а бежали, а она все просила: «Скорей!.. Скорей!..» И я уже не смотрел на нее, а только бежал. И вот мы вбежали в дом Суры, и девочка крикнула: «Скорей прячьте Шуму! Сейчас приедут фашисты. Они будут мучить Шуму на глазах Байрама, чтоб Байрам выдал тайну голубого камня!» Проговорила так — и упала, потому что очень быстро бежала, от самого Нальчика. Тогда Сура взяла на руки Шуму, а я — быстроногую девочку, и мы пошли к лесу. У опушки я сказал: «Ждите меня здесь» — и вернулся в аул. Там уже стояла фашистская машина, и фашистский офицер всех спрашивал, где Шума, внучка человека, что лежит в машине. А в машине лежал Байрам. И никто из людей ничего не говорил, а только смотрели все на Байрама и плакали. Тогда сказал я: «Сура с Шумой уехали в Нижний Баксан». И фашисты поехали в Нижний Баксан. Они и Байрама хотели взять с собой, ко у Байрама потекла из головы кровь, и они заперли его в доме Суры. А я вернулся в лес и увел всех троих в горы… Вот какой я «болтун»!

— Одно непонятно, — сказал я, — как могла она прибежать в аул раньше машины?

Асхат посмотрел на меня, как на чудака:

— Так разве это девочка? Это ветер, молния! Она и самолет обгонит.

Только сутки прошли с того времени, как мы стояли у своего домика и в отчаянии смотрели на закат солнца. Как мрачно было все вокруг, каким зловещим предзнаменованием казалось нам кроваво-огненное сияние небосклона! И вот мы опять увидели солнце над хрустальной вершиной хребта. Но разве была в нашей жизни более счастливая минута, чем эта! С пригорка, вся в розовых лучах, легкая, как ласточка, к нам навстречу неслась Этери. На мгновение руки ее протянулись вперед, и глаза, всегда такие грустные, засияли радостью. Не знаю, кого она хотела обнять. Наверное, Байрама. Но кто мешал каждому из нас думать то, что хотелось!..

Три дня провели мы в партизанском лагере, как в лесной сказке: воду пили из ручья, питались мясом фазана и дикого кабана, спали под звездным небом, на еловых ветках. Под вечер, после военных занятий, партизаны собирались в кружок, слепой вынимал свой рог, и Саур с Асхатом под мерные всплески ладоней принимались состязаться то в легкости и плавности едва уловимых движений ног по скользкой хвое, то в бешеном кружении, от которого опавшие иглы елей вихрем взметались кверху. Конечно, нам очень хотелось остаться в отряде. Несколько раз мы принимались убеждать Байрама не отсылать нас, указывали на Асхата, который лишь на год старше нас, а уже несет в отряде службу разведчика, засучивали рукава и напрягали свои бицепсы. Но Байрам отвечал, что нам дела хватит на всю нашу долгую жизнь, а здесь и без нас обойдутся.

Поправлялся он очень быстро: кроме Этери и Суры, за ним ухаживала и маленькая Шума, а это было самым лучшим лекарством на свете.

И вот наступил день, когда мы двинулись в далекий путь.

Было раннее утро. Солнце только что встало и расплавленным золотом облило снега далекого хребта. Над хребтом тихонько таяли золотисто-алые облака. Готовые в путь, мы сидели на выступе скалы и ждали Байрама. Перед нами, опершись обеими руками на длинную палку и согнув спину, стоял Ибрагим — старый пастух, высушенный ветрами и горным солнцем. Вчера он вернулся из дальнего аула, куда отвел Суру и маленькую Шуму, а сегодня неведомыми тропами поведет нас на «Большую землю».

В одно время с нами в путь двинется и отряд, только в противоположную сторону. Это будет его первый боевой поход. Поведет отряд Байрам.

Грустно было расставаться с Байрамом, но с нами была Этери, путь наш шел на ее солнечную родину, увидеть которую мы так мечтали с Сауром, и невольная печаль смешивалась с трепетным ожиданием неведомого.

Послышался шорох шагов. Мы обернулись. Из-за скалы, стройный и легкий, с тонкой, как у юноши, талией, стянутой кавказским ремешком, к нам шел наш друг. Был он таким, как всегда, только не смеялись глаза: они смотрели внимательно и грустно.

Но что это у него за плечами? Неужели сундучок? Конечно, это сундучок, его старый зеленый сундучок!

Подойдя, Байрам раскрыл широко руки, обнял всех нас троих вместе. Потом сам сел между нами. Минуту все молчали, И вот тихо и проникновенно, голосом, который всегда будет звучать в моей душе, он сказал:

— Друзья мои, так уж водится: встречаются затем, чтоб расставаться. Не надо об этом жалеть, надо только сохранить хорошее чувство.

Он не спеша снял с плеч сундучок и поставил его себе на колени.