Ни миссис Гоулдинг, ни Мэри не сказали ни слова, но она почувствовала их озадаченность. Мэри, несомненно, будет расстроена тем, как сильно повлияло на Софию это имя. Миссис Гоулдинг будет думать, что «Жак», должно быть, и есть тот мужчина, которого она видела на одном мероприятии в Эпсоме, когда он ударил Себастьяна кулаком в лицо.

В конце концов, обе женщины снова завели разговор на тему военной формы, и Мэри, казалось, была настроена решительно, чтобы вовлечь Софию.

— Я помню, как однажды Эндрю пошел вместе с нами на одну светскую вечеринку в Лондоне, одетый в свой парадный мундир, и ты была расстроена из-за этого. Я думала, что он выглядит великолепно. Отчего ты возражала?

— Мэри, как бы ты себя чувствовала, если бы Август вошел сейчас в эту комнату и объявил, что он стал адъютантом Веллингтона?

Мэри была изумлена:

— Это абсурд. Его обязанности, его ценность заключаются в другом. Я бы ему не поверила.

— А если бы он настаивал, что это правда? Если бы он собирался оставить тебя и отправиться в поход во Францию?

Мэри уставилась на нее.

— Я была бы в ужасе. Ты хочешь сказать, он говорил тебе что-нибудь о..?

— Нет! — София поднялась, подошла к дверям и выглянула в сад. — Я просто хочу, чтобы ты представила себе, каково это. Чтобы понять то, что миссис Гоулдинг и я уже знаем.

Наступило молчание. Затем Мэри сказала осторожно:

— София, никто не отрицает, что война требует жертв. Как от мужчин, так и от женщин. И я согласна, это разные жертвы.

София повернулась к ней лицом.

— Да. И наши — самые жестокие, потому что мы знаем, что война — это зло, и тем не менее мы миримся с ней. Ты увидишь завтра, послезавтра, на следующей неделе, как женщины обнимают своих мужей и разрешают им идти на битву, без протеста, глотая свои слезы, молча принося свои жертвы. Это предательство.

— Прошу прощения, — вмешалась миссис Гоулдинг, — но я не разделяю вашего мнения. Предательство чего?

— Любви. — Она снова посмотрела на Мэри. — Ту же любовь мы испытываем к нашим детям. — Она подошла и села рядом со своей подругой. — Ты знаешь, что мы чувствуем, когда держим на руках наших детей, когда мы касаемся их маленьких мягких ладошек, их чудесной кожи. Мысль о том, что кто-то ранит их, так чудовищна, так жестока, ее просто невозможно осознать. Нет более абсолютной любви, чем эта. Каждая мать на земле желает одного и того же для своего ребенка: долгой и счастливой жизни. И за всем этим стоит именно любовь. — Она улыбнулась миссис Гоулдинг, которая казалась одинокой. — Это касается любых детей, какими бы они ни были, в любой стране, любой расы. Именно любовь делает нас всех людьми.

Ответ Мэри был мягким:

— Затем они вырастают, моя дорогая, и жизнь забирает их у нас.

— Но мы не меняемся. Мы знаем, каковы любовь, мир и гармония, мы знаем это абсолютно. Нам дано это знание, тем не менее мы предаем его каждый день, не говоря об этом. Безропотно мы позволяем силам в обществе, силам в международной политике отправлять наших сыновей на бойню.

Мэри выглядела несчастной и не хотела рисковать еще одной репликой, но миссис Гоулдинг произнесла благоговейным голосом:

— Понятно. Я понимаю теперь, что вы имеете в виду. Когда бы я ни видела лик Мадонны, он говорит со мной подобным образом.

София снова ей улыбнулась:

— Да, вы понимаете. И вы будете знать в вашем сердце и душе, когда будете держать на руках вашего первого ребенка.

К ужасу Софии, глаза миссис Гоулдинг наполнились слезами.

— Если бы я только… Но я не могла рожать в Индии. Я так боялась.

София тут же оказалась рядом с ней на диване.

— Простите меня. Это так эгоистично с моей стороны.

— Нет, мне нравится слушать, как вы говорите. — Делия больше ничего не могла сказать, и когда София обняла ее, она прислонилась к ней и тихо заплакала. София влажными глазами посмотрела поверх ее головы на Мэри.

Мэри взглянула на нее в ответ со странным выражением отчаяния и противоречивого упрека и вернулась к своему вышиванию.

Во второй половине дня, когда герцогиня Ричмондская собиралась давать бал, Делия Гоулдинг попыталась вздремнуть, но это было невозможно. Подполковник Румбольд нашел оправдание, чтобы приехать в город, и сумел провести полчаса в «Отель де Нью-Йорк», во время которого Делия была вынуждена поддерживать разговор, так как миссис Румбольд оцепенела от мрачного предчувствия. Наконец, она оставила супругов Румбольд наедине, чтобы дать возможность им попрощаться. Миссис Румбольд была так поражена, похоже, ей вовсе не хотелось, чтобы она покидала комнату.

Делия была знакома со всем этим: агония неуверенности, неверие, когда наихудшие грезы становились реальностью. Как бы она ни восхищалась леди Эллвуд или леди Гамильтон, она знала, что ни одна из них не может соперничать с ее знанием войны, хотя это было отличие, которого она вскоре лишится.

Румбольд был хороший командир и дальновидный стратег, и когда она спрашивала у него точную информацию, он привык давать ее. Она не была приятной. Оказалось, что Бонапарт достиг своих неправдоподобно форсированных границ, направляясь к северу от Парижа быстрее, чем кто-либо мог рассчитывать, и он действительно разбил лагерь на французской границе прошлой ночью. Его армия к настоящему моменту могла уже быть в Бельгии, но продвигался ли он и куда направлялся, было неизвестно.

Тем временем Веллингтон, который в последнее время проводил большую часть своего времени, совещаясь с прусским генералом Блюхером по поводу совместного вторжения во Францию, развернул свои войска на очень широком восточно-западном фронте с прусской армией, расположенной на востоке рядом с Лини, едва находящейся в контакте с его собственной. Герцог был, как обычно, очень осторожен по поводу защиты линий поступления продовольствия и боеприпасов и путей к отступлению к побережью. Поэтому значительное количество войск было размещено в этом направлении, чтобы французы не отрезали Брюссель. Румбольд уверил женщин: не стоит бояться того, что Бонапарт направится в сам Брюссель, город вовсе не являлся его целью. Когда движение французской армии будет обнаружено, Веллингтон и Блюхер проведут битву с Бонапартом.

Делия прекрасно понимала, что это значит, она также понимала опасности, связанные с этим. Главной из них были расстояния между войсками сил союзников; прусские, например, находились в тридцати милях от центра Веллингтона. Другой — трудность быстрой концентрации войск для того, чтобы начать наступление и оказать сопротивление. В городе чувствовалось напряжение, которое она помнила со времен кризиса в Бомбее: неожиданно появилось больше курьеров, мелькающих по улицам, больше лошадей, которых насильно изымали с ферм, расположенных в округе, и приводили в город. У армии никогда не бывало достаточно лошадей. Она думала о десятках тысяч мужчин, собравшихся в разных местах, сидящих без дела и ожидающих, и пока не выяснят, откуда идет Бонапарт, некоторые из них будут развлекаться на балу сегодня, танцуя во всеоружии.

Делия вспомнила своего племянника, который служил в Камероновском полку, расположенном на окраинах города. Митчелл, конюх леди Гамильтон, вступил в армию в тот же день, когда она покинула Англию; он служил в одном из полков, которые держали в резерве для охраны города. Делия подумала о войсках принца Оранского и датско-бельгийских силах под командованием Веллингтона. Когда-то они служили под командованием Наполеона, и кто мог сказать, кого они предпочтут, когда битва разгорится в полную силу? Она подумала о Себастьяне, он где-то на реке Дендер, где была в основном расположена кавалерия. Себастьян. О чем он думал и что планировал там, почему он приехал? Она знала о Себастьяне гораздо больше, чем он предполагал, но она не могла знать его мысли.

Подполковник Колькухон Грант провел весь день в седле и поэтому был разгоряченный, уставший и возбужденный. У него состоялись короткие переговоры с герцогом, и теперь он не мог позволить себе короткую передышку в особняке, где был расквартирован, прежде чем снова застучит копытами по дороге, ведущей прямо на юг, которая, как подсказывал ему инстинкт, была теперь самым коротким путем для армии Наполеона.