Вероятно, веселая забава раскладывать сладости в пары, как новобрачных, гак же как и прерывание воздержания на время бега между холмами Сафа и Марва, восходит к языческой традиции, которая выжила в исламском урагане и наслоилась на его обычаи и нравы. Ритуальный бег всегда сопровождается призраками двух богов холмов: великого Исафа («сбора плодов») и прекрасной Найли («благодати»). Эти выходцы из Йемена страстно любили друг друга. Оказавшись в тени Каабы одни, они поцеловались, а затем, охваченные страстью, бросились к священному алтарю, и тотчас же были превращены в камни. Курайшиты сначала установили эти валуны у Каабы, затем — у Земзема и, наконец, один камень положили на вершину Сафа, а другой — на вершину Марва. Исаф получил прозвище «поставщик ветров» (муджавид ар-рих), а Найли — «кормящая птиц» (мутим ат-таир). Это пара божеств следит за тем, чтобы условия жизни людей были благоприятными, и отвечает за ветер, дождь и плодородность земли. Легенда о проклятых любовниках наводит на мысль об Адонисе и Астарте.

«Всякий приглашен милосердным в дом его» (Коран, 2:255/254). Гостеприимство — отличительная добродетель ислама, которая охватывает всю вселенную, подобно покрывалу. Для таких бейт (места для ночлега) или дар (укрытия) почти всегда находятся волшебные слова, выражающие близость Бога, человека и общества.

Именно поэтому Мекку называют Обителью Божией (араб, бейт Аллах). Умма пребывает в обители ислама (дар аль-ислам) по соседству с территорией войны (дар аль-харб), отведенной для стран, находящихся в конфликте с верующими, и домом перемирия (дар ас-сулх) для «общины посредствующей» (Коран, 2:143) и для заключения мира. Жизни здесь и жизни за пределами смерти посвящены два дома (ад-даран): дом мира (дар ас-салам) рай и дом погибели (дар аль-бавар) ад. Дома повсюду, но живут там, где позволено. Мусульмане почитают три священных дома: Каабу, могилу пророка в Медине и две мечети в Иерусалиме, но Мекка остается матерью домов.

Древний дом (бейт аль-атик) — также вечнопосещаемый (бейт аль-мамур). Что может быть более естественным, чем бродить по его коридорам, блуждать в его поворотах и оказаться в сердце уммы? И вот снова — матаф, чрево города, водоем, который никогда не пересыхает. Поток паломников закручивается в нескончаемый священный круговорот. На паперти невозможно поставить даже палец ноги. Когда солнце клонится к закату и небо наливается багрянцем, поднимается ропот молитв и воззваний в ожидании магриба — молитвы на закате. Эти благословенные сумерки — рассвет пятницы.

За какое-то время произошли определенные изменения, внутренний двор Заповедной мечети стал просторным, открытым и ровным. Ваххабиты снесли четыре здания основных религиозно-правовых школ суннитов: шафиитов, ханафитов, маликитов и ханбалитов. Следует признать, что даже если решение короля устранить это присутствие вековых школ ислама и было осуществлено столь лихо и что концепции новых правителей, следивших за хаджем, стали законом для паломников в последнее десятилетие, умма тем не менее не чувствовала себя искалеченной или обделенной. Наоборот, можно утверждать, что если человек думает о том, что пришло время молитвы, приверженцы каждого из обрядов спешат каждый в свой угол, к своему имаму. Сегодня это может показаться невероятным, но нам приходилось присутствовать на настоящем состязании молитв, как назвал кто-то это действо.

Арабская пословица гласит: «Десять капитанов на одном корабле — сегодня же судно будет на дне». У Каабы было четыре имама-суннита и еще один от шиитов-зейдитов,[62] наиболее многочисленных в Йемене. Ибн Джубайр не без сарказма говорил о какофонии, царящей в Хараме. В то время молитвой руководил имам-шафиит, представлявший халифат Аббасидов. Его молельня находилась сразу за «местом стояния Ибрахима». Затем под ненавидящим взглядом других мусульман свои коврики расстилали маликиты, им было отведено пространство у «йеменского утла». Ханафиты, в свою очередь, выполняли намаз у «места, где стоял Ибрахим» (араб, макам Ибрахим), а ханбалиты, не имевшие своего места, часто молились вместе с малекитами или, во время полуденного бдения, с ханафитами. Ханбалиты, самая суровая и нетерпимая к ереси шиитов ветвь, стала матерью уммы в обители Бога.

Ваххабиты, исповедовавшие крайний ханбализм, быстро очистили паперть от «религиозных» лавок, деливших умму под крышей Дома Божия. Кто нашел бы для них гневное слово? Что думать об этом детском спектакле, который устраивали четыре группы правоверных, относящихся друг к другу, как солдаты воюющих армий на поле боя? Они склонялись в молитве каждый сам по себе, под ненавидящими взглядами соседей. Только саму молитву произносили все еще сообща, да и то «из-за нехватки времени», как отмечает Ибн Джубайр. К счастью, эта абсурдная ситуация зачастую только веселила паломников, особенно когда призывы разных имамов смешивались в неразборчивый вопль. Верующие глядели на то, как кланяются одни, в то время как другие уже поднимаются с колен; молящиеся то протискивались в эти ряды, то выбирались из них… перемирие и ссоры сменяли друг друга в мечети, и, чтобы восстановить порядок и властвовать, не разделяя, саудовские ханбалиты унифицировали ряды суннитов.

Со священной площади совершенно не виден внешний город — только величественный фасад королевского дворца. Небо из пронзительно-синего становится бледно-серым, и неожиданно вспыхивают мощные прожекторы, установленные на террасах Харама. Ослепительный свет поглощает матаф. Студент из Туниса замечает: «Как будто на стадионе». Какой контраст между мягким вечерним светом и искусственным освещением, таким ярким, что кажется, что вокруг уже ночь! Невозможно поднять взгляд вверх: слезы выступают, когда глядишь на четки ослепительного света, венчающие храм.

Лестница. Она ведет на верхний этаж галереи, но взобраться туда трудно: то и дело спотыкаешься о людей, спящих прямо на ступенях. Здесь немного прохладнее. Афганец, национальность которого выдает длинная борода и тощее тело, храпит во всю глотку. Он спит на спине, его одежда распахнулась, бедра обнажены, и только благодаря соседу, прикрывшему его полой ихрама, нагота не видна. «Всякого мусульманина, прикрывшего наготу другого мусульманина, прикроет и Аллах райским одеянием», — обещал пророк. Сбившаяся в кучу семья из Германии явно испытывает неловкость и смущение, которые читаются на усталых лицах, из-за такой тесноты. Их собратья по вере раскинулись в вольных позах, а они — и родители, и дети — сидят торжественно и неподвижно, словно статуи Будды. У беременной женщины в глазах написаны та покорность и смирение, та всеобъемлющая инертность, которые так характерны для мусульманок. Ислам — это больше, чем доктрина, это способ жить, двигаться, это эстетика жестов, это религия коммуникации. Иностранец, оказавшийся в доме ислама, чувствует себя не в своей тарелке, и можно даже сказать, что христианин или еврей, родившийся в мусульманской стране, больше мусульманин, чем самый преданный и искренний из обращенных иноземцев.

Первый этаж. Все тот же лес колонн. Те же люди лежат на полу, как упавшие с дерева перезрелые фрукты. В противоречие с хадисом, запрещающим спать в мечети, они дремлют под жужжание вентиляторов. Старый турок, пристроившись у паперти, читает Коран, кое-кто шепчет молитвы. Индиец, перебирая зеленые четки, произносит священный текст. «Да будет Аллах милостив к тому человеку, — воскликнул Мухаммед, — что напоминает мне о том или ином стихе, упущенном мною в той или иной суре!»

Военных не видно, но комнаты полиции находятся на каждом углу галереи. Еще одна лестница. Она ведет на террасу, облицованную мраморными плитами, хранящими прохладу. Здесь людей гораздо меньше. Зеваки прогуливаются, глядя на Харам с высоты, или, облокотившись о перила, молча, без особого интереса, созерцают матаф. Другие рассматривают гигантский муравейник города.