— Очень хорошо, — снова похвалил поэта Калинин. — Но жить в этих деревянных лачугах не так уж хорошо. Тараканы, пьянство и суеверия — в этом нет никакой романтики. Мы стараемся избавиться от этого. Мы хотим создать новую деревню, новую жизнь. Сделать это, сидя в кафе, идеализируя нашу отсталость, нельзя. Послушай, Сергей, — Калинин оживился, — у тебя есть талант и вдохновение. Почему бы тебе не вернуться в деревню, не принять участие в ее борьбе, не выразить ее надежды, не стать певцом новой жизни? Вот это принесло бы пользу и тебе, и твоей поэзии, и России!

И такой неожиданной и правильной показалась эта мысль Есенину, что он и не заикнулся тогда о квартире. Он уехал, решив принять совет «всесоюзного старосты».

В декабре 1930 года умерла Мария Васильевна. Однажды в студеный вечер легла спать — и не проснулась.

— Она не умела ни читать, ни писать, — сказал о ней как-то Михаил Иванович писателю М. Пришвину, — знавала и горе и голод. И она часто говорила: «Жизнь пройти — не поле перейти». Но она любила жизнь и до последнего дня не переставала работать.

Больше в своем домике в Троице Калинин не жил. Видно, не хотелось идти туда, где все напоминало о матери. Но отпуск по-прежнему он проводил на родине. До 1935 года Михаил Иванович ежегодно приезжал в Тетьково, где на месте прежней усадьбы Мордухай-Болтовских был выстроен дом отдыха.

Дом на Воздвиженке, где еще в 1919 году обосновалась приемная Калинина, вскоре стал известен всей стране. Сюда шли и ехали люди из Москвы, из Ленинграда, Перми, Оренбурга, Симферополя, из городов, больших и малых, из сел, ближних и захолустных. В дни приема москвичи часто видели Калинина, выходящего из Троицких ворот Кремля.

Сутулый и сосредоточенный, опирающийся на крепкую палку с отполированной от долгого употребления рукояткой, с черным портфелем в руках, он шел своей легкой походкой, мягко улыбаясь в ответ на приветствия встречных.

— Здравствуйте. Здравствуйте…

Из-под поседевших бровей глаза смотрели ласково и просто. Людям казалось, будто идет старый знакомый, милый, добрый человек.

Придя в свой кабинет, Калинин обычно садился к столу. Так он молча сидел некоторое время, собираясь с мыслями. Потом выходил в приемную, где толпился, ожидая его, народ. Михаил Иванович здоровался со всеми, подходил к деревянному барьерчику и спрашивал у первого в очереди:

— Какое у вас дело?

Если видел, что человек волнуется, говорил спокойно:

— Волноваться не надо. Говорите просто, на что жалуетесь, чего просите.

Потом, установив суть просьбы, осторожно выяснял, с кем имеет дело. Чаще всего ему легко удавалось это сделать и быстро найти верное решение. Со стороны казалось невероятным, как этот человек, мимо которого постоянно течет огромный людской поток, как он умудряется после двух-трех вопросов безошибочно угадывать, кто действительно нуждается в его помощи, а кто пришел требовать не принадлежащее ему по праву. Последним он говорил без обиняков:

— Просьба ваша незаконна, помочь ничем не могу.

Но отказывал Калинин редко и осторожно. Он знал по опыту, что к нему обращаются, как правило, лишь в тех случаях, когда полностью уверены в своей правоте. Чаще всего так и бывало.

Из Средневолжского края прислал письмо крестьянин Казанцев. Его хозяйство местные власти признали кулацким. Казанцева «раскулачили», отобрали дом и имущество и обложили индивидуальным налогом в 1250 рублей. Мало того, вскоре Казанцева арестовали, но за отсутствием обоснованных обвинений выпустили. Однако за это время все его имущество было отобрано.

Михаил Иванович запросил объяснение у председателя горсовета Балакова, где жил Казанцев. Председатель прислал письмо, сообщил, что репрессии к Казанцеву были применены «без проверки предъявленных к нему обвинений», без учета того обстоятельства, что он имел почти полувековой производственный стаж.

Калинин настоял на том, чтобы всех лиц, совершивших беззаконие, строго наказали, а заявителю возвратили принадлежащее ему имущество.

Михаил Иванович всегда помнил, как непримиримо боролся со всякого рода волокитой и бюрократизмом Владимир Ильич Ленин. И в своей работе он стремился поступать так же. В то же время он хорошо понимал, что, когда человек долгое время работает с жалобами, он привыкает к ним, острота восприятия, чуткость к человеческой беде у него притупляется, подчас появляется формальное отношение к жалобе, стремление поскорее избавиться от жалобы — переслать ее в другое ведомство или формально отписаться.

Если где нужно уметь применять политику, рассуждал Михаил Иванович, так это именно в вопросе рассмотрения жалоб, ибо в наших условиях каждое решение есть политика. Правильное решение касается не только одного человека, одной деревни. Оно становится известным далеко в округе. Тут сами массы выступают в роли агитаторов, они это решение разнесут всюду. Вот почему рассмотрение жалоб — это один из важных проводников коммунизма.

Именно поэтому тем, кто был обижен несправедливо, он помогал немедля или обещал решить дело в ближайшее время.

И работники приемной Калинина твердо знали: он обязательно держал свое слово.

Казалось бы на первый взгляд, какие выводы можно сделать из мелких людских жалоб? На самом деле — очень серьезные. Увеличился поток жалоб из Московской области. И все жалобы примерно на одну тему — нарушение революционной законности. Стало быть, с этим делом что-то неблагополучно. На следующий прием надо вызвать товарищей из Московского Совета — пусть сами убедятся и сделают нужные выводы.

На XVI партконференции в апреле 1929 года Михаил Иванович вспомнил о таком факте.

«Я могу смело сказать, — говорил он в своем докладе, — что если посылаем мы определенного человека на определенную работу, то почти наверняка в моей приемной скажется политика этого человека. Осторожный, практически умеренный человек, который к каждому вопросу подходит обдуманно, сейчас же понижает количество ходоков в мою канцелярию. Это факт. Я должен сказать, что год или полтора назад у меня было невероятное количество ходоков с Северного Кавказа не только по линии сельскохозяйственного налога, но и по идейной линии и по целому ряду других вопросов.

В настоящий момент с Северного Кавказа ходоков стало гораздо меньше. Товарищи, я вам могу поименно перечислить, в чем у каждого ошибки: зайдите в мою канцелярию на Воздвиженке и по материалам увидите».

Со временем характер жалоб менялся. В тридцатых годах значительно больше начало поступать писем не личного, а общественного характера, связанного с теми мерами, что проводили партия и правительство. К 1933 году, например, вовсе исчезли жалобы на безработицу, на невозможность поступить учиться, получить медицинскую помощь и т. п.

Однажды в приемную пришли ходоки из колхоза «Красное знамя» Московской области. Пришли с просьбой прибавить им за счет земель соседнего колхоза «Золотой колос» 14 гектаров пашни и 2,5 гектара сада. Михаил Иванович ответил ходокам:

— Ваше ходатайство я не могу удовлетворить, потому что колхоз «Золотой колос» владеет землей и садом, на которые вы претендуете, уже несколько лет, и они переданы ему по акту на вечное пользование.

Оба колхоза, и ваш и «Золотой колос», как видно, очень малочисленны. В интересах колхозного дела их следовало бы объединить, но, конечно, при соблюдении полной добровольности. Этим самым был бы положен конец вашим земельным спорам. Советую вам в этом направлении и вести свою работу.

Страна росла. Рос вместе с ней и народ. И в приемной Калинина как в капле воды отражался этот рост, знаменующий торжество ленинских идей.

В 1933 году увеличилось количество жалоб на то, что кулаки, пробравшиеся кое-где даже на руководящие колхозные посты, стремятся использовать свое влияние для расправы с честными колхозниками. Анализируя эти материалы, Михаил Иванович счел необходимым информировать об этом советские органы на местах и предупредить о необходимости усиления бдительности.