Теперь она жила на Небраска-авеню, в западной части Лос-Анджелеса, у Аны Лоуэр, тети Грейс Годдард по мужу, 58-летней старой девы, тоже пламенной последовательницы евангелической секты сестры Эйми Сэмпл Макферсон. Между нею и девочкой, не знавшей ласки, сразу установился контакт. Ана Лоуэр действительно полюбила Норму Джин, и та отвечала на ее чувства. Впервые чей-то взгляд останавливался на ней с небывалой любящей нежностью. Жаркое и сладкое ощущение: руки, которые обнимают тебя, защищают. Девочка открыла для себя чудо ласки. Время покоя, отдыха после долгого периода крайне неуравновешенной жизни. В двухэтажной квартире Аны Лоуэр Бог был любовью, всё было любовью, а зла не существовало. Норма Джин разделяла и полностью принимала эти заветы. То, что извечно в ней подавлялось, теперь наконец-то находило выход. Она смеялась, пела, любила тетю Ану. Внутри нее еще сохранились остатки детства, не размолотые ни серьезностью, ни горем, ни пальцами «мистера Киммела» — нетронутые обрывки невинности. Неважно, что ей каждый день приходится проходить пешком три километра до школы Эмерсона, туда и обратно, в то время как одноклассники обгоняют ее на автобусе. Норма Джин прибегала вприпрыжку, всегда вовремя и не пропустила в школе ни одного дня. Конечно, она застенчивая, неуклюжая. Страх начать заикаться прилюдно чаще всего побуждает ее молчать. Но если она заговорит, решится вдруг выглянуть из своей скорлупы и привлечь к себе внимание, то рассказывает такие несуразности («мой отец — Кларк Гейбл»; «мой предок — президент Монро»; «мой прадедушка пустил себе пулю в рот»), что окружающие думают, уж не рехнулась ли она. Милая, но чокнутая. Тогда она улыбается. Темно-русые вьющиеся волосы с рыжим отливом и бессменный бедный наряд. Чаще всего «человеческий боб» — настолько неприметная ученица, что ее как бы и нет. Взгляды на ней не задерживаются, словно не видя. Девочка вызывает жалость.

А Норме Джин хочется, чтобы на нее смотрели, чтобы замечали. Норма Джин сгорает от желания привлечь к себе внимание всего света. Девочка, долгое время сливавшаяся с менявшейся обстановкой, подобно мебели, без лица, без своего места, теперь чувствует в глубине души яростную потребность быть на виду. Чтобы ей придавали значение, важность. Норма Джин претендует на плоть. Она предается мечтам, превращающим реальность в простой трамплин к более славному миру. Во всяком случае, действительность не существует по правде. Это лишь порождение ума, как и зло, тетя Ана ей это подтвердила. Норма Джин воображает себя в разных местах, например в набитой народом церкви, куда она ходит с Аной Лоуэр по воскресеньям. Когда звучит орган и раздаются чудесные песнопения, она выходит на середину, совершенно обнаженная, чистая и белая, и ее кожу пронзают уколы сотен взглядов, прикованных к ней.

Учителя считают, что Норма Джин приятная, но рассеянная ученица, не способная сосредоточиться, мечтательница и фантазерка. Потому что сидящая перед ними девочка, распластавшаяся по парте, устремив свои синие глаза куда-то вдаль, на самом деле далеко отсюда. В классе осталась только оболочка, готовая рассыпаться в прах. Кокон. Пока этого еще не знает никто, кроме нее. По вечерам, в своей комнате, она снимает с себя всю одежду и любуется собой в зеркале. Она со страхом увидела, как из ее высокого худого тела появляется что-то другое, кто-то другой. Кто-то, кто одновременно она и не она.

Итак, по вечерам, вернувшись домой, поужинав, прочитав молитву, поцеловав в лоб тетю Ану и получив ее благословение, Норма Джин поднимается к себе в комнату на второй этаж, раздевается и часами рассматривает это тело, овладевающее ею. Ей это не наскучивает. Поначалу она едва решалась до него дотронуться, как будто оно ей не принадлежало. Понемногу, после многих таких вечеров и созерцаний, у нее появилось чувство, что она начинает его приручать, по крайней мере, привыкать к нему. Но пока она еще не знает, что принесет ей это новое, состоящее из изгибов и округлостей, секрет которого известен ей одной. Она спрашивает себя, обуза это или козырь. Она только смутно догадывается, что с его помощью сможет стереть детдомовский номер 3463 и стать для всех принцессой. Как в сказках. Но это всего лишь интуиция, и она не знает, что ей делать. В ее ли это власти?

Она ждет, свернув и спрятав под старой юбкой и поношенной блузкой свои лебединые крылья, которые начали отрастать.

И вот однажды она возродилась. Или просто родилась. Она увидела свет, свет увидел ее, она явилась на свету и ослепила вдруг всех на своем пути.

Однажды в школе Норма Джин обнаружила, что ее поношенная блузка порвалась. Ее выручила одноклассница, одолжив ей свитер, который, по счастью, был у нее в сумке. Сгорая от стыда, Норма Джин по-быстрому переоделась в туалете. Естественно, свитер был ей мал, потому что она была гораздо выше остальных. Она быстро вернулась в класс, тесно обтянутая одеждой с чужого плеча. «Когда я садилась на место, все посмотрели на меня так, словно я вдруг выросла на две головы, и в каком-то смысле так и было». После урока все мальчики окружили ее и передрались за право проводить ее до дома. Никаких других девочек больше не существовало. Была только она, в центре всего. Ошеломленная, дрожащая, но тайно ликующая.

В тот день в ней кто-то родился. И кто-то умер. Кто из них — младенец, придушенный подушкой, или ребенок, изнасилованный на глазах своей матери, еще дышал в Норме Джин?

Долго остававшаяся невидимой для других. Норма Джин в одночасье взяла реванш в обществе благодаря той, другой ее сущности, которая приковывала к себе взгляды. Понемногу она научилась вызывать ту, другую, по необходимости и использовать наилучшим образом. Научилась краситься, окончательно сменила старую школьную форму на облегающую одежду, позаимствовав ее у не столь хорошо сложенных товарок, работала над своей походкой, чтобы сделать ее колышущейся, и сопровождала все свои фразы завлекательным горловым звуком «ммммм», который она подхватила у Джин Харлоу. Даже ее заикание стало фирменным знаком. Разумеется, все это было неестественным, нарочитым, намеренно вызывающим, граничащим с нелепостью. Но каждый раз срабатывало. Каждый раз эффект был потрясающим: разговоры мгновенно обрывались; в ее сторону оборачивались мужские и женские лица, на которых отображались чувства, пока еще не совсем понятные для девочки-подростка, но полные скрытой силы. Так зачем же лишать себя этого? Зачем отказывать себе в торжестве над миром, который так старался стереть ее со своего лица?

Норма Джин ликует. На нее смотрят, свистят ей вслед, показывают на нее пальцем. Недавно, когда она в бикини на три размера меньше шла через пляж, где отдыхала с друзьями, у нее чуть голова не закружилась, настолько оглушающей была вдруг установившаяся вокруг нее тишина, она поняла, как огромна ее власть, даже и измерить нельзя. До чего она может дойти? Во всяком случае, мальчики спорят за то, чтобы погулять с ней, пригласить на танцы. Наконец-то у Нормы Джин появилось чувство, что она жива. А те, кто принимают ее за маленькую бесстыдницу, наглую кокетку, бессовестную соблазнительницу, попадаются в грубую ловушку, расставленную ею, чтобы скрыть все остальное — нужду, одиночество, чувство беспомощности, непоправимой надломленности. Они не заглядывают под доспехи из плоти и улыбок, которые она выставила между собой и всем миром. Она в восторге. Ее призыв о помощи был услышан.

Ее преображение произошло на глазах Аны Лоуэр. Та не мешала. Бедной девочке так не хватало любви, она теперь так счастлива, что у нее есть друзья, что она может поразвлечься. Но Ана тревожилась из-за этой перемены, потому что знала о хрупкости Нормы Джин и не обманывалась насчет уверенности, которую та на себя напускала. Она видела, как воздыхатели кружат вокруг ее дома, словно мухи, перехватывала взгляды мужчин на округлостях своей воспитанницы. Она-то знала, что означают такие взгляды. Ей было страшно, тем более что здоровье ее ухудшилось. Очень скоро она уже не сможет оставить Норму Джин у себя, оберегать ее, защищать. Что с ней станет? Придется ли ей вернуться в детдом? Норме Джин всего тринадцать лет, хотя в определенные дни она выглядит на восемнадцать. Тетя Ана дрожала не зря. Происходившее в Норме Джин было неподвластно никому, в первую очередь ей самой. Удивительное сочетание детскости и чувственности, мягкости и непоколебимости. Норма Джин порой становилась непримиримой, у нее часто менялось настроение. Ей случалось разгневаться или раскапризничаться, словно четырехлетней. От своих кавалеров на один вечер она могла добиться всего, что пожелает. Зато они быстро понимали, что им лучше поворотить оглобли. Тело Нормы Джин можно было осматривать только до определенных пределов. Если чьим-то рукам и позволили дотронуться до ее кожи, ничего другого они не добились. Норма Джин пользовалась своим новым оружием с большой осторожностью. Возможно, ее развлекало волнение, которое охватывало обнимавших ее мальчиков? Или она была к этому совершенно равнодушна? Не чувствовала ничего, когда чьи-то пальцы исследовали ее просторы, только большую, очень большую власть, которой она тогда обладала.