Образ Мэрилин Монро начал вылепливаться блудливыми пальцами второразрядного английского актера.

Когда Глэдис оказалась в психушке, ее подруга Грейс Макки стала законной опекуншей Нормы Джин. Малышка все еще была в состоянии шока, бормотала бессвязные фразы. Иногда до нее долетали обрывки разговоров взрослых: «Помешательство», «Это наследственное», «Пойдет по той же дорожке». Ее бросало в дрожь при мысли о санитарах, которые придут и схватят ее в тот день, когда она начнет вопить и смеяться без причины. Потому что когда-нибудь наступит день, когда она, как Делла, как Глэдис… Она пытается прижаться к тете Грейс, двойнику ее ушедшей матери, крашеной блондинке, которая мечтает уехать и периодически прикладывается к бутылке. Ей хочется не шевелиться, ничего не слышать, просто смотреть, как течет время за окном, в своем укрытии, вырасти в тишине, дожидаясь часа своего реванша, не одолеваемой страхами взрослых, а ослепленной иллюзиями маленькой девочки. Вот только Грейс Макки влюбилась. 17 августа 1935 года она вышла замуж за техасца без гроша в кармане — Дока Годдарда. Пусть она себе в этом не признается, но Норма Джин для нее обуза. У нее нет средств воспитывать чужого ребенка. И всё же она обожает эту девочку, она готова ради нее на что угодно, отказывает себе в лишнем куске, чтобы отдать его ей, сводить в кино. Потому что кино конечно же гораздо лучше жизни.

Запутавшись в противоречиях, верная Глэдис, но покорная пьющему мужу, да и сама часто пребывающая в подпитии, Грейс Годдард решилась на худший вариант. 13 сентября 1935 года она, ни слова не говоря, собрала жалкие пожитки Нормы Джин. С застывшим лицом, по которому время от времени, почти что по недосмотру, стекали слезинки, посадила девочку в свою машину. Они молча ехали, пока машина не остановилась перед красным домом. «Вот тут ты теперь будешь жить, — сказала тетя Грейс. — Совсем недолго. Понимаешь, у нас с Доком нет денег, у нас трудные времена, я пока не могу заниматься тобой. Здесь тебе будет лучше. Я буду навещать тебя по субботам, пока дела не пойдут на лад. И тогда ты вернешься домой. Не бойся, ты можешь выходить отсюда. Это не тюрьма».

Девочка не поняла. Она думала, что ее отдали в другую приемную семью. К другим Болендерам, с новыми лицами, новыми обычаями, новыми стенами. Но дом слишком велик для одной семьи. Возможно, это пансионат или что-то вроде того. Эта резкая боль в животе, повсюду, ощущение, будто не можешь дышать. Вдруг она увидела надпись и испытала такое чувство, будто ее лицо вновь зажали подушкой: «Детский дом».

Тогда девочка закричала: это ошибка, ошибка, она же не сирота, раз у нее есть мать, ее мать зовут Глэдис, она была добрая, хорошая, смелая, она купила ей белый дом с роялем (тоже белым) и садом. Какие-то люди пришли, чтобы унять ее. Наверное, надзиратели.

«Я вернусь», — прорыдала тетя Глэдис, и ее голос затих.

Тишина. В общем зале к ней повернулись десятки опустошенных лиц. Это было единственной попыткой неповиновения. С этих пор у девочки больше не было имени, только номер — 3463.

Она не будет бунтовать. Но с этих пор больше не сможет спать по ночам, одолеваемая кошмарами, просыпаясь в поту из-за несказанных тайных страхов, от которых так и не сможет отделаться, хотя позже перепробует все средства, наложит на себя все возможные покаяния. Она не будет бунтовать, но больше не сможет говорить в нормальном темпе, ее слова будут беспрестанно натыкаться на комок, застрявший у нее в горле в тот день, когда чужие пальцы проникли в ее детское тело и отняли у нее мать. Она ничего не скажет, ни разу не пожалуется. По вечерам она молча смотрит в окно спальни на светящуюся вывеску «РКО Пикчерз», сияющую в ночи неподалеку. Где ее мать? Что произошло? Она по-прежнему этого не знает, уверенная в том, что в чем-то виновата и расплачивается за это. Она не такая как все, это ее единственное убеждение. У нее есть две плиссированные синие юбки и две одинаковые белые блузки. Вот и всё. В школе на учеников из детдома показывают пальцем, оскорбляют, высмеивают, называют вшивыми. У Нормы Джин нет друзей. Ее никогда не приглашают в гости. Она сносит все молча. Ее глаза проясняются, только когда к ней приезжает Грейс. Чтобы забыть о неподвижных днях, Грейс водит ее по магазинам и в кино, посмотреть на движение, на свет, наряжает ее, красит, вовлекает в свою эйфорию, в свои безумства.

«Ты такая красивая, Норма Джин. Если бы не нос — само совершенство. Однажды ты станешь великой киноактрисой, величайшей актрисой всех времен. Вот скажи, кем ты будешь, когда вырастешь?» — «Великой киноактрисой».

Однако, кроме нее, больше никто не различает в худой и слишком высокой для своего возраста девочке хоть какую-то изюминку. Кто такая Норма Джин? Просто несколько кило мяса и костей, которые перебрасывают из одного места в другое, поскольку тетя Грейс, одолеваемая чувством вины, изо всех сил старается пристроить ее к своим знакомым. Кузены, тети, дальние родственники Годдардов — всем им по очереди предложили взять к себе Норму Джин. Девочка стоит пять долларов в неделю, это всё лучше, чем детский дом, оправдывает сама себя Грейс. У Нормы Джин нет своего мнения по этому поводу. Да у нее его и не спрашивают.

Почти два года ее беспрестанно переводили из семьи в семью. Девочка за пять долларов всегда была в хвосте, получала всё в последнюю очередь. Ее место было после других детей, после всех, у нее не было своей комнаты. Экономить так экономить. (Мэрилин Монро потом будет рассказывать, что в те времена ей случалось принимать еженедельную ванну в воде, в которой уже выкупалась вся семья.) Никакой любви, никакой нежности. Только договоренность, заключенная между взрослыми и навязанная девочке. Едва Норма Джин приспособится к новым правилам, к причудам своих хозяев, как ей уже надо собирать вещи и отправляться в новую семью или, на время, обратно в детский дом. Ни одна семья не принимала Норму Джин надолго. От трех недель до нескольких месяцев. Возможно, послушная девочка не была такой уж послушной? Порой выказывала строптивость? Дергала за волосы законных детей? Воровала у них игрушки? Норма Джин хотела только одного: вернуться в дом Грейс, которая была ее единственной настоящей семьей, напоминала ей о Глэдис и водила на фильмы Джин Харлоу и Кларка Гейбла. Блондинка Джин была в глазах девочки воплощением великолепия, о котором грезила ее мать, идеальной матерью, женщиной, которой ей предстоит стать, эманацией потрясающей власти. Что же до красавца Гейбла, он напоминал Норме Джин фотографию мужчины, которую она как-то раз увидела у своей матери, давным-давно. Девочке нравилось думать, что великолепный актер — тот самый мужчина с фотографии. Она, нераспустившийся бутон, уцепилась за мысль, что Ретт Батлер — ее настоящий отец. По поводу матери она уже не питала никаких иллюзий. Грейс в конце концов сказала Норме Джин правду. Они даже обедали вместе с Глэдис. Бывшая монтажер из «РКО Пикчерз», которая с каждым днем все больше худела, объявленная «недееспособной» с января 1935 года, в самом деле слетела с катушек. Она всё время молчала, не узнавала ни дочь, ни подругу, тут же забывала, что было сказано минуту назад. Глэдис Бейкер была теперь только иссохшей оболочкой, призраком. На самом деле это Норма Джин ее не узнавала. Откровенно говоря, она предпочитала тени на большом экране, сильные, непобедимые и гораздо более красивые, чем потухшие лица из детдома или родителей на один вечер. Чересчур уродливую реальность в самом деле нужно перекроить на свой лад. Потихоньку кино стало семьей, которую она себе выбрала.

В двенадцать лет Норма Джин была дылдой, худой как палка. Ее рост уже тогда был 1 метр 62 сантиметра — гораздо больше, чем в среднем у детей ее возраста. Она казалась еще выше из-за своей худобы: просто оглобля. В синей плиссированной юбке и белой блузке. Всегда. Остальные ученики прозвали ее «человеческим бобом» из-за созвучия с ее именем: Норма Джин, the human bean[1]. Она не возражала. Не так уж плохо быть посмешищем для других. Лучше, чем когда тебя не замечают.