Я боюсь, как бы Рыжка не забрела куда-нибудь, потому что она иногда как сквозь землю проваливается. Мы идем, собираем грибы, Рыжка семенит за нами, как собачонка, и вдруг только ее и видели. Мы бегаем по всему лесу, продираемся сквозь заросли, и тут прямо у нас под ногами заволнится сухая трава, а в ней торчат Рыжкины уши. Рыжка встает как ни в чем не бывало, тянется и смотрит на нас — отчего это мы такие испуганные?

В пятницу после обеда дядюшка чистил у Артура мотор, а для этого он запасся разными препаратами, щетками и тряпками. От Артура страшно воняло маслом и бензином, и Рыжка воротила нос и старалась держаться у воды. Она пробиралась сквозь недотроги, пугала грызунов и лягушек, а потом у колодца сорвала с кружала кусок моха, выплюнула его и понюхала папкину орешниковую палку.

Бабушка с мамой и Ивчей были в деревне, у папки работы — сверх головы, а мне в лес совсем не хотелось. Папка рассчитывал свои радары или еще что-то, а чтоб лучше получалось, разговаривал с ними и курил так, что в окно из мансарды валил сизый дым, такой же, как когда камин топится сухими дровишками. Все это нервировало Рыжку. Она сновала туда-сюда, выскакивала на дорогу, рвала что-то, но, услыхав мотоцикл какого-то рыбака, примчалась ко мне и запищала.

С тех пор как она стала бегать, мы не спускаем с нее глаз. Хотя она и не забредает далеко от дачи, но иной раз по дороге пробегает собака, особенно тот бродячий лохмач из дома на краю деревни, а случается, и рыбаки приводят с собой собак, да еще просто так, как товарищей, без поводка и намордника.

Недавно проходили мимо какие-то туристы с овчаркой. Она была черная как уголь, а глаза так и горели. Бежала она по дороге, опустив морду к самой земле, но, когда подбежала к живой изгороди, стала внюхиваться и крутиться волчком. Рыжка лежала в папоротнике, притаилась тихо, как мышь, а пес знай вынюхивает. Если бы он не увидел меня, наверняка подбежал бы к самому дому. Счастье еще, что вышел дядюшка, он собак не боится.

Только спустя довольно долгое время на дороге показались люди, хозяева этого пса. Дядюшка потом говорил, что это ужасная безответственность, и не только по отношению к Рыжке, — такого пса может испугаться и маленький ребенок, а потом на всю жизнь останется заикой.

Трудно себе даже представить, что с Рыжкой может что-то случиться, ведь она заслуживает того, чтобы жить и быть счастливой, раз уж столько намучилась. Мы все ее любим, она нас тоже, и нас совсем не огорчает, что из-за нее мы прикованы к дому. Ведь до этого мы видели косуль только в телевизоре, или в зоологическом саду, или на большом расстоянии и, в общем-то, ничего о них не знали. Только теперь мы узнали, какие это красивые и умные животные, они тоже частица этого мира, как и мы, в лесу без них было бы пусто и грустно. И так же, как люди, они любят свободу, природу, солнце, воду из ручья и умеют этому радоваться.

В конце-то концов, в лесу мы у зверушек в гостях, они были здесь раньше нас, это их лес. Мы должны еще учиться понимать их, а вот Рыжку стоило поставить на ножки — и она уже знала, что нужно делать.

Папка крикнул, чтобы я сварила ему кофе; я встала и пошла к дому, а Рыжка тут же потащилась за мной и остановилась — такая грустная — у двери в холл.

— Ну, в чем дело? — спросил ее папка, спустившись сверху.

Рыжка поглядела ему в глаза и пошла за ним к столику между березами.

— Я выпью кофе, и тогда вместе пройдемся, — сказал папка. — По крайней мере, отдышусь от сигарет, а ты навестишь друзей.

В лесу у Рыжки много товарищей — рыжие и черные мыши, ежи, дикие кролики, черные и рыжие белки и упитанный отшельник-заяц, что под утро ходит к реке попастись на травке. Косули живут поглубже в лесу и обитают в зарослях за скалами, откуда временами доносятся их крики. Рыжка тогда теряет покой и долго принюхивается. Но хоть лес она любит и, бывает, прячется в нем от нас, все-таки далеко одна не заходит. Самое большее к тропке, которая отделяет огороженное место от зарослей, это ее район. А ограда — прогнившая и сломанная, так что Рыжке ничего не мешает все там обследовать. Каким-то образом она присвоила себе лес и чащу над дачей. Мы уже знаем, что у нее между копытцами пахучие желёзки, а под суставами задних ножек выросли черные кисточки, которыми она трется о траву и кусты и таким путем везде пишет записки:

Я принесла папке кофе, Рыжка умостилась под березкой, и в ее черных глазках-огоньках притаилось что-то смирное и грустное — я это видела, когда мы были со школьным хором в доме престарелых, у старушек, сидевших на лавочке и гревшихся на солнышке. Папка с чашечкой кофе в руках подошел к Артуру, над которым хлопотал дядюшка, поставил чашку на крыло и сунул голову в мотор; дядюшка тоже. Они стали о чем-то советоваться и опять нахваливать материал, из которого сделан Артур.

— Моей только три года, а крылья уже тю-тю, дружище, — сказал папка. — Татранцы — мастера своего дела.

Когда их беседа слишком затянулась и мне показалось, что папка забыл о Рыжке, я крикнула:

— Пап, ты обещал Рыжке пойти погулять, она уже загрустила.

— И вправду, — опомнился папка. — Ну, пошли. Кто хочет похудеть, пусть обзаведется косулей. За все то время, что стоит дача, я не был столько раз в лесу, сколько нынешним летом.

Мы стали подниматься по косогору и, даже когда взошли на него, все еще слышали, как дядюшка заводит Артура, а Артуру, должно быть, не хотелось заводиться, поэтому дядюшка попрекал его, что он дерется.

— Мы дали ему слишком большое опережение зажигания, — крикнул дядюшка папке. — У меня даже руку свело — так он мне наподдал.

— У него отличная компрессия, — закричал в свою очередь папка.

Рыжка перегнала нас у полусгнившего пня и стала принюхиваться. Мы подошли к ней и увидели, что она нашла превосходный поддубовик с бархатной шляпкой. Папка был в восторге, потому что из всех грибных блюд он больше всего любит сметанную подливку из поддубовиков, которые в здешних местах встречаются очень редко, — если найдем три-четыре штуки за год, и то хорошо.

Папка, бережно освободив поддубовик от моха, оглядывал его со всех сторон и не переставая говорил:

— Бог мой, ну и красотища! Вот уж мама порадуется!

— Это тебе за то, что ты взял Рыжку в лес на прогулку, — сказала я папке, погладила Рыжку и почесала ее под шеей. — Правда, Рыжуля?

Мы бродили по лесу и набрали почти полную корзинку грибов, потом уселись на пень, и папка, как обычно, жалел, что не взял сигарет. Все это время Рыжка была возле нас, а если и отбегала что-то разведать, сразу же возвращалась и добросовестно топала рядом. Но когда мы сели, она так и не нашла местечка, где бы ей пристроиться. Отбежала в траву, немного там порыскала, а потом пропала из виду.

С того места нам было видно плотину, где вода покрывалась рябью, когда подувал ветер, а уточки на воде были похожи на кораблики из сосновой коры.

Я заметила, что папка очень устал от своих расчетов, а также от курения, как говорит мама. Потом он снял очки и вытер их носовым платком. Я начисто не способна к математике и никогда бы не стала ею заниматься, я вообще не знаю, что буду делать, когда кончу школу. Ивуше лучше, она знает, хотя теперь, с тех нор как у нас Рыжка, стала забывать, что собирается стать рабочей на Оружейке, и все больше говорит о садоводстве. Но хуже всего, что каникулы страшно быстро кончаются и через неделю нам надо быть в школе. Тут остается одна мама, а мы к ней будем приезжать.

В лесу стояла особенная тишина, уже чувствовалась осень. Сюда вообще осень приходит очень рано. Здесь много клена, липы, граба, дуба и ольхи, и, как начнут на реке там-сям появляться крапчатые листья, считай, лету конец. Вода почернеет, станет тяжелой, и откуда-то появятся поганки. А потом потихоньку косогор за рекой начнет разгораться, пожелтеют клены, листья на буках станут кровавыми, и из леса потянет, как из старого погреба. На папку все это ужасно действует, и он говорит: «Пришла пора, когда чувствуешь, что все кончено. До чего же я сентиментален подчас!»