В книге «Кошелек и жизнь: Экономика и религия в средние века» я попробовал показать способ, каким церковь в XII в. пыталась примирить в сознании добрых христиан использование денег (кошелек) и обретение вечного спасения (жизнь). Эта проблема была в основном связана с понятием и практикой ростовщичества, и об этом я говорил в другом месте настоящего очерка. Я позволяю себе ссылаться на это исследование, потому что определил там концепции, доминирующие в данном очерке. Я там подчеркнул, что средневековье совсем иначе, чем мы, представляло себе реалии, которые мы сегодня выделяем, чтобы включить в специфическую категорию — экономики (с. 21). Я цитировал там великого экономиста нового времени, на которого в первую очередь опирался, чтобы избежать анахронизмов и понять, как функционировала «экономика» в средневековом обществе, — Карла Поланьи (1886-1964), уже упомянутого выше. Я упоминал, в частности, способ, каким Поланьи показал, что в некоторых древних обществах, как и в средневековом, «экономика была встроена — embedded — в лабиринт социальных отношений». Я позволил себе эту ссылку, потому что она пригодна и для настоящего очерка, а концепции Поланьи дали мне основные идеи, которые помогли выяснить, какие представления у мужчин и женщин средневековья, в том числе у богословов, существовали в той сфере, которую мы сегодня называем «деньгами».

Многие историки новых и новейших времен сочли, что нищенствующие ордены, и особенно францисканцы, исходя из идеи добровольной бедности, парадоксальным образом разработали концепцию денег, вдохновившую «рыночное общество»[84]. Я здесь только подчеркну сомнительный характер произведения, на которое при всей своей огромной учености по преимуществу опирается Джакомо Тодескини, — трактата «О покупках и продажах» (De emptionibus et venditionibus) Петра Иоанна Оливи, которого мы уже встречали и фигура которого вызывает ожесточенную полемику, и причислю себя к тем, кто полагает, что этот маргинальный трактат имел мало влияния в средние века и представляет скорей причудливые идеи экстравагантного мыслителя, чем широко распространенную точку зрения.

Бесспорно и важно то, что францисканцы, но только в конце XV в., основали кредитные заведения, предоставлявшие многим обездоленным минимум денег, необходимый для существования. Новые бедняки до самого конца средневековья оставались важнейшими объектами внимания нищенствующих орденов и особенно францисканцев. Даниэла Рандо определяет ломбард как «учреждение, созданное с целью обеспечивать краткосрочными ссудами трудящиеся классы городов под гарантию залога и с небольшими процентами»[85]. Старейший из известных фондов такого рода был создан в 1462 г. в Перудже по инициативе францисканца Михаила Каркано из Милана. Эти заведения распространились в Северной Италии, а потом во всей Европе. Создание ломбарда обычно начиналось с проповеди монаха, чаще всего францисканца, после чего городские власти приступали к организации заведения, собирая начальный капитал путем сбора пожертвований, получения даров, отказов по завещаниям и т. д., назначая заведующих и устанавливая правила работы. Идейные вдохновители ломбардов пытались обеспечить беспроцентную ссуду, но сумели добиться только очень низкого процента — около 5%. Ломбарды вызывали резкие нападки, так как некоторые видели в них разновидность ростовщических контор, что показывает, насколько активными еще в конце средних веков были практика ростовщичества и споры о нем. Папа Лев X буллой «Inter multiplices» (1515 г.) положил конец этой полемике, узаконив ломбарды.

Поскольку идеи и практика нищенствующих орденов в денежной сфере вновь приобрели большое значение, я хотел бы завершить этот эпизод, опираясь на материалы примечательного коллоквиума, организованного Николь Бериу и Жаком Шиффоло: «Экономика и религия. Опыт нищенствующих орденов, XIII-XV века» (Économie et religion: l'expérience des ordres mendiants, XIIIe-XVe siècle. Sous la direction de Nicole Bériou et Jacques Chiffoleau. Lyon: Presses Universitaires de Lyon, 2009). Развивая выводы Жака Шиффоло, подчеркну своеобразие практики нищенствующих орденов, в частности францисканцев, в отношении новшеств, привнесенных некоторыми передовыми группами мирян в сферу, которую позже назовут экономикой. Эти новые обычаи были составной частью определенной рационализации христианской жизни в целом, рационализации, которую отметил Макс Вебер и которую старые монастыри, кафедральные или коллегиальные капитулы, окружение епископов и в первую очередь само папство усвоили раньше, чем нищенствующие ордены, внесшие, таким образом, не столь много нововведений в эту сферу, как утверждали некоторые. В этих рамках, в частности, как было верно подчеркнуто в 2003 г. на «круглом столе» в Риме, Апостолическая палата сама не унифицировала применявшиеся в ней разные методы бухгалтерского учета[86]. В использовании этих новых методов францисканцы всегда отдавали приоритет принципу добровольной бедности, который был для них главным заветом. На самом деле методы бухгалтерского учета у нищенствующих орденов, если использовать выражение Жака Шиффоло, представляются нам сегодня более топорными (rustiques), чем у специалистов по торговле или налогам[87]. Эти методы в основном состояли «в регулярной проверке состояния их бедности с записью расходов на питание, одежду, долгов в соотношении с неожиданными дарами и с регулярными рентами, на которые они могли рассчитывать». В то время как с 1360 - 1380-х гг. стали применяться новые практики управления, нищенствующие ордены по-прежнему ориентировались в основном на то, что Макс Вебер назвал «экономикой спасения». Как мастерски показало, например, уже упоминавшееся исследование Кьяры Фругони о строительстве и украшении капеллы Скровеньи в Падуе, финансирование церквей и монастырей нищенствующих орденов, в XIV в. активизировавшееся, происходило в основном за счет даров pro mortuis [по смерти], отказов по завещаниям, прошений о захоронении в их церквах или на их кладбищах. Это были совсем не те мотивы, что у богатых мирян, делавших капиталовложения в строительство. Опять-таки по словам Жака Шиффоло, «великолепные церкви и богатые постройки нищенствующих орденов в конце средневековья не настолько противоречили уставам жизни этих братьев, как утверждалось, — по той простой причине, что эти строения и находящееся в них движимое имущество никогда полностью не переходили в их руки. Монастырь нищенствующего ордена не мог быть местом, присвоенным только его братьями». Доходы нищенствующих орденов во всей Европе состояли прежде всего из конституированных рент, создаваемых городскими или княжескими властями для погашения государственного долга, и, следовательно, считались обеспечением общественного блага, а не увеличением собственности братьев, равно как городских или княжеских властей. В слове pensio, которым именовались все доходы братьев, акцент делался прежде всего на простом обеспечении victum et vestitum (питанием и одеждой), что не противоречило практике бедности. К тому же, поскольку пользование рентами и чиншами или узуфрукт на них братья получали через посредство доверенных лиц, они могли утверждать, что далеки от присвоения этих благ и распоряжения ими, однако это не всегда убеждало как их критически настроенных современников, так и некоторых сегодняшних историков. Примечательно, что вынужденное обращение братьев к мирским посредникам для выполнения некоторых операций, которых не допускал обет добровольной бедности, возможно, еще больше, чем проповедь, приближало их к обычной жизни города и делало их пастырское служение в городской среде более эффективным. Несомненно, это лишь один из примеров роли денег в средние века, их воздействия на формирование обществ и социальных групп. Употребление монеты создавало связи между теми, кто ей пользовался, — связи, которых иначе, несомненно, не возникло бы, — или, во всяком случае, укрепляло их. В XIV и XV вв. обращения к францисканцам, в частности о захоронениях в их монастырях и об их молитвах за усопших, давали этому ордену почти половину доходов. Смерть обращалась в монету. Усиливавшаяся вера в чистилище также способствовала поступлению денежных даров, пусть очень небольших, которые совершались в большинстве церквей при помощи «кружки для душ чистилища». Напомню: в начале XII в. Гонорий Августодунский указал, что освященная облатка подобна монете, необходимой для спасения, и на эту метафору очевидным образом натолкнула форма облатки, а это явно показывает, что существенно важным в средние века было не то, что мы называем деньгами сегодня, а монета, широко распространенная под разными названиями, имевшая разную стоимость и разное происхождение и добившаяся признания как новое средство существования.