Хофман продолжал листать страницы годового отчета. Среди приложений он обнаружил список дочерних организаций, занимавший две страницы. «Койот» владела компаниями почти во всех уголках земного шара. Финансы, недвижимость, промышленность. Завод по выплавке алюминия в Бельгии, новый шинный завод в Португалии, авиатранспортное предприятие в Канаде, фармацевтический завод в Таиланде. Не оставалось, кажется, ничего, что не хотел бы покупать Хаммуд. В примечании к этому приложению говорилось, что в некоторых случаях собственность «Койот» в дочерних организациях поддерживалась другими ассоциированными компаниями, которые здесь не указывались. В переводе на обычный язык это означало, что право собственности «Койот» скрывалось за подставными компаниями. Ничего удивительного, что в американских базах данных было так мало сведений.

Недоумение Хофмана вызвало одно место в сводном финансовом отчете — об изменении финансового положения. В рубрике «Источники средств» было показано, что доходы от операций обеспечивали лишь одну треть общего дохода; остальное поступило из «других источников», которые более никак не раскрывались. Для такой мощной компании это было странно; впрочем, у «Койот» все было странно.

В конце отчета Хофман обнаружил записку организации-ревизора. Она была составлена одной швейцарской фирмой, не связанной ни с одним из международных лидеров в сфере финансового учета и контроля. Этот факт сам по себе играл роль красной тряпки, содержание же записки производило скорее такое же действие, как красная полицейская мигалка. Хофман прочитал ее несколько раз, проверяя, правильно ли он перевел ее с французского; но ошибки не было.

Абсолютно бессмысленная записка! Как могла такая мощная компания, со всемирным охватом и миллиардными активами, просто потерять отчетные материалы? А если так, то почему фирма-ревизор не отклонила весь отчет? И если, как можно было понять из записки, «Койот инвестмент» подделывала документы, то почему швейцарские власти — а потом и британское налоговое управление — ничего по этому поводу не предприняли? Озадачивала Хофмана и еще одна загадка «Койот инвестмент», и чем дальше, тем больше. Очевидно, что компания контролируется ее председателем Назиром Хаммудом. Но во всем годовом отчете не было ни слова о том, кто ею владеет.

Наконец Хофман дошел до последнего документа в папке, которую раздобыла Салли. Это был краткий финансовый отчет по аренде компанией здания на Найтсбридж. Оно было подписано лондонским финансовым экспертом Хаммуда, неким Марвеном Дарвишем, имевшим офис в Саут-Кенсингтоне. Когда Хофман увидел эту фамилию, у него вырвался вздох облегчения. Он знал Марвена Дарвиша! Они познакомились, когда представляли две соперничающие компании в долгой войне за контракт на установку новой телефонной системы в Дубай. Можно даже сказать, они были приятелями.

В тот же вечер Хофман позвонил иракскому финансисту домой, осведомился о благополучии его супруги и семьи, посетовал на то, как летит время, и выразил надежду на скорую встречу. Как Хофман и ожидал, Дарвиш пригласил его к себе. Как раз в ближайший уик-энд он устраивал вечеринку для своих иракских друзей и клиентов в честь покупки им нового дома. Безусловно, он будет рад Сэму, очень рад! Хофман заметил мимоходом, что недавно на какой-то из вечеринок встретил одну женщину, с которой очень хотел бы увидеться снова. Ее зовут Лина Алвен.

— Йа, хабиби! — ответил иракский финансист. — Она будет у меня.

Все время до вечеринки у Дарвишей Хофман ждал, что позвонит его клиент-филиппинец. Но ни звонка, ни известия от него не было, и Хофман начал подозревать, что он уже может не услышать о мистере Пинте никогда.

Дарвиши устроили вечеринку в первых числах апреля. Их новый дом в Хэмпстеде — большое кирпичное здание — оформлял модный дорогой дизайнер, и каждая комната в нем буквально источала запах «новых денег». Кремово-белые стены; громоздкая мягкая мебель, обитая шелком; на стенах в искусно сделанных рамах — картины в восточном стиле с искусной индивидуальной подсветкой; на столиках со стеклянными покрытиями — композиции из экзотических цветов; прекрасные ковры из Кума и Исфахана. Среди всей этой роскоши сновали официанты с подносами, на которых можно было видеть продукты от самых дорогих ливанских поставщиков в Лондоне.

В дверях гостей встречала жена Дарвиша, Сальва, тоже как будто оформленная модным дизайнером. На ней было усыпанное бисером длинное платье сочного темно-зеленого цвета с низким вырезом. На груди красовалось алмазное ожерелье, подвески которого гнездились в ложбинке ее декольте. Казалось, что перед вами гигантское разукрашенное блюдо с традиционным арабским кушаньем «кусса махши» — фаршированные кабачки. Все новые арабские богачи одевали своих жен как на эстраду — это был одновременно вызов старым исламским обычаям и крикливая пародия на современную моду.

Здесь были все «молчаливые» — молодые арабские бизнесмены, художники, модельеры, юристы, журналисты, — на ком зазеленела денежная патина. Столпившись в дверях, они восхищались богатым убранством дома и толковали про обретенное Дарвишем богатство. Как быстро выбился Марвен в богачи после долгих лет поденщины! Никому не надо было объяснять, откуда взялись деньги. В мире иракских эмигрантов все понимали, что внезапное богатство может прийти из одного-единственного источника. У Дарвиша были близкие контакты с «определенными кругами в Багдаде», как выразился один из гостей. У него «хорошие связи», сказал другой. И все принимали его хлеб-соль с удовольствием, даже те, кто втихомолку осуждал багдадский режим. Как говорит арабская пословица, если обезьяна стала царем — пляши перед ней.

Хофман приехал пораньше, чтобы познакомиться с возможно большим числом иракских друзей Марвена Дарвиша. Он надел свой обычный серый костюм без галстука, застегнув по торжественному случаю верхнюю пуговицу рубашки, гладко зачесал темные волосы назад по моде киноактеров тридцатых годов и выглядел почти франтом. Он занял удобную позицию в общем зале лицом к входным дверям, чтобы видеть каждого входящего. В случае появления Назира Хаммуда Хофман собирался представиться ему финансовым консультантом, поделиться какими-нибудь интригующими соображениями о возможном вложении денег и предложить встретиться еще раз за ленчем. О чем он может беседовать с Линой Алвен, Хофман пока не знал.

Проболтав около получаса с разными людьми, он увидел, как вошла молодая женщина около тридцати лет в коротком черном платье, на высоких каблуках, с ниткой жемчуга на шее. Она поздоровалась с хозяйкой, дважды поцеловав воздух возле щек Сальвы Дарвиш. Хофман двинулся в сторону молодой женщины и уже собирался представиться, когда другая женщина, пониже ростом и более полная, чем первая, крикнула «Лина!» и, обогнав его, ринулась к подруге.

— Йа, Ранда, — ответила Лина Алвен. Обнявшись с подругой, она отступила на шаг, чтобы разглядеть ее. — Quelle robe, хабибти![6] — На подруге было короткое нарядное платье, очень сильно открытое спереди и полностью — сзади.

— Да, ничего, — сказала Ранда Азиз, хищно улыбнувшись. Ранда была иракской христианкой и работала секретаршей в бухгалтерии. Она попала в число доверенных сотрудников благодаря своему дяде Элиасу, торговцу оружием, который жил в Париже и уже долгие годы обделывал с багдадским Правителем темные делишки. Бойкая, хорошенькая Ранда бывала на всех вечеринках и обожала развлекаться с самыми богатыми и испорченными арабскими плейбоями, заезжавшими в Лондон. Она вечно летала с ними на самолетах в Марбеллу или Канны и возвращалась с потрясающими рассказами об их кутежах и дебоширстве. Лине она страшно нравилась, потому что казалась ей одной из немногих сотрудников «Койот инвестмент», не испытывавших постоянного страха.