говорить без сокрушения, В этом духе написана Анненковым глава о В, П.

Боткине.

VI

Воспоминания о Тургеневе — важное звено в той картине духовного

развития русского передового человека, работа над которой занимала Анненкова

до конца дней. Как известно, мемуарист предполагал продолжить «Замечательное

десятилетие», дополнить его воспоминаниями о пятидесятых, а возможно, и о

шестидесятых годах.

Однако замысел этот не был осуществлен. Мы располагаем сейчас лишь

чем-то вроде конспекта мемуаров о начале пятидесятых годов («Две зимы в

провинции и деревне»), а также примыкающими к этому плану тремя работами о

Тургеневе, возникшими на основе ознакомления Анненкова с перепиской

31

писателя после его смерти («Молодость Тургенева», «Шесть лет переписки с И.

С. Тургеневым», «Из переписки с И. С. Тургеневым в 60-х годах»), мемуарно-

биографическим очерком «А. Ф. Писемский как художник и простой человек», которому сам Анненков придавал большое значение, и наконец тремя отрывками, выпавшими при печатании воспоминаний — о ссоре Тургенева с Толстым, о

постановке «Нахлебника» на петербургской сцене с участием М. С. Щепкина, о

петербургских пожарах 1862 года.

Уже по тому, как сложно дан и политически остро осмыслен облик

Тургенева в «Замечательном десятилетии», видно, какое важное принципиальное

значение придавал Анненков Тургеневу не только как выдающемуся русскому

писателю, но и нравственному типу передового русского деятеля, по его мнению

единственно возможному тогда на Руси,

Портретом Тургенева Анненков прямо откликнулся на ту идейную

полемику, которая уже с начала сороковых годов возникла между демократами и

либералами и приняла особенно резкие формы во второй половине пятидесятых

— начале шестидесятых годов,— дискуссию о русском «политическом» человеке, о возможной и наиболее плодотворной для отечества его деятельности, о его

мировоззрении и складе характера. Этот живой и по-своему практический вопрос, как фокус, сосредоточивал в себе тогда многие важные проблемы русского

общественного развития — о судьбах дворянской интеллигенции и разночинце, о

«мирной» культурной работе в границах легальности и революционной борьбе, о

роли «культурных» сил и народных масс в общественном развитии и т. д. и т. п.

Анненков не раз выступал по этому вопросу, то оправдывая и защищая от

Чернышевского тип «слабого человека», то пропагандируя умеренность и

трезвость Потугиных, в противоположность губительным, по его мнению,

«крайностям» молодого поколения. В воспоминаниях о Писемском Анненков

прямо противопоставляет тип «простого человека», представителя умеренно

настроенной «толпы», тем «героическим натурам», которые шли во главе

русского освободительного движения. Симпатии мемуариста целиком и

полностью на стороне «трезвых» и «умеренных» желаний.

Точка зрения русских революционных демократов в этой дискуссии

достаточно выяснена. Она проявилась в революционной проповеди Белинского, в

его гневных обличениях либералов «всех четырнадцати классов».

Белинский оказал сильное влияние на Тургенева в идейно-нравственном, литературно-эстетическом и творческом плане. Не говоря уже о воспитании

художественного вкуса и серьезного, безукоризненно честного отношения к

художественному слову, к призванию литератора, Белинский помог Тургеневу

«найти себя» и в творчестве. Анненков почему-то оставил все это в тени.

Революционная проповедь Белинского, имевшая в виду воспитание

русского «политического человека», многому научила молодого Тургенева, и

такие его шедевры, как «Бурмистр» или «Муму», — и здесь Анненков очень

точен и совершенно прав в своих воспоминаниях — действительно являлись

яркими фактами той неустанной и деятельной «.художнической пропаганды по

важнейшему политическому вопросу того времени», которая начата была

Тургеневым не без влияния Белинского.

32

Ответом на вопрос, что делать русскому «политическому» человеку, какой

высший нравственный тип общественного деятеля нужен России, были и

деятельность Белинского, и революционная пропаганда Герцена, и

социалистические устремления петрашевцев, искавших путей и средств

пробудить передовые общественные силы, поднять их на радикальное

переустройство русской действительности.

Чернышевский и Добролюбов в своих критических статьях, вскрывая, в

первую очередь, объективный смысл художественных произведений того же

Тургенева, характеризуя деятельность Белинского и Герцена, критикуя их

либеральных «друзей», совершенно ясно доказали, в каких «политических»

людях нуждалась Россия в те же сороковые годы, И страна уже тогда имела этот

высший тип деятеля, хотя литература почти не касалась его, а если когда и

касалась, то не иначе, как в форме намека или полуистины, как это было в

«Рудине».

Анненков же, как и все либералы, придерживался иной точки зрения. Как

говорилось выше, он осуждал революционно-политическую деятельность

Герцена и считал его пропаганду «бесплодной». Он искренне был убежден, что

самое высшее и ценное в деятельности Белинского — проповедь

альтруистической морали. В таком же идейном «ключе» пытался осмыслить

Анненков нравственно-психологический облик молодого Тургенева в

«Замечательном десятилетии» и в «Молодости Тургенева».

В. И. Ленин писал: «Либеральная программа и либеральная тактика

сводится вот к чему: пусть сложится у нас европейский уклад без той тяжелой

борьбы, которая создала его в Европе!». А соответственно этому русские

либералы трактовали и проблему «политического» человека на Руси, высший тип, идеал общественного деятеля.

Характеризуя взгляды молодого Тургенева, Анненков пишет: «Русский

«политический» человек представлялся ему пока в типе первоклассного русского

писателя, создающего вокруг себя публику и заставляющего слушать себя

поневоле» Как известно, политические убеждения Тургенева тех лет, его мирный

«европеизм», о чем опять-таки довольно подробно пишет Анненков,— все это

давало основание для подобной характеристики писателя.

Лично для Тургенева, с его характером с его убеждениями, «художническая

пропаганда», о которой пишет Анненков, действительно была единственно

возможной и по-своему великой деятельностью, протекавшей в чудовищно

трудных условиях. Однако сам Тургенев даже и в те годы не исключал другого

рода деятельности. Тургенев, например, сочувствовал Бакунину, Герцену, был

близок к Гервегу. И если самому Анненкову тип парижского революционера 1848

года рисовался подчас в образе мелодраматического злодея Робера Макера (из

одноименной пьесы Бенжамена Антьера и Фредерика Леметра), о чем он и писал

в очерке «Февраль и март в Париже, 1848 г.», то Тургенев откликался на эту же

тему изображением баррикад в «Рудине» или такими зарисовками, как «Наши

послали!». Разница колоссальная!

По своим идеалам Тургенев был «западником», «европеистом», о чем он

сам писал много раз и на что совершенно справедливо указывает в своих

33

воспоминаниях Анненков. Но лично склоняясь к «умеренному» решению острых

политических вопросов, Тургенев вместе с тем сочувствовал Белинскому и

Герцену, которые любили Запад «всею ненавистью к николаевскому самовластию

и петербургским порядкам» (Герцен). И что самому Тургеневу-художнику была

близка именно такая любовь — это лучше всего подтверждают не

публицистические его признания, а прежде всего его художественные

произведения, написанные с горячей ненавистью к крепостному праву и с

глубокой любовью к русскому крестьянству.