Порошин искренне сочувствовал ребенку, видя, как вздрагивает он при пушечной пальбе, которой сопровождались тосты за здоровье императрицы, великого князя, его родителей, союзных монархов и, наконец, верноподданных. Но порядок обеда поддерживался нерушимо, и Павла не отпустили до конца праздника…Позже Порошин имел случаи несколько раз видеть наследника и должен был признаться себе, что желал бы вступить в штат великого князя. Преподавательским опытом он уже обладал и думал, — вероятно, справедливо, — что мальчику скоро придется начинать ученье и что корпусной офицер мог бы объяснять великому князю математику не хуже, а пожалуй, и лучше какого-нибудь иноземного учителя, потому что знает предмет и привязался к возможному ученику, несмотря на разницу их положения в свете. Такие воспоминания и мысли мигом пронеслись в голове Порошина, пока он отвечал Павлу и глядел, как в залу входил Никита Иванович Панин, тоже со шпагой и в парике, как будто он со своим питомцем не то прибыл с высочайшей аудиенции, не то на нее отправлялся. — По приказанию его императорского величества поручик Порошин прибыл в распоряжение вашего превосходительства, — громко, будто на плацу, доложил офицер.

Мальчик смотрел на Порошина с любопытством.

— Эдакая грудь! — восхитился он. — Как сильно кричишь — и тебе ничего! — Моя грудь все снесет и выдержит, — весело отвечал Порошин. — Желаю только, чтобы уши вашего высочества от голоса моего не уставали. — Рапорт ваш и моим ушам внятен был, — сказал Никита Иванович, — но в толк я его не возьму. Что изволил приказать его величество? Порошин сам не понимал, зачем государь отправил его к Панину, и потому пустился на выдумки — Государь велел мне состоять при вашей особе, быть у вас на посылках, оберегать его высочество и ваше превосходительство от людей надоедливых, ежели случится — и от лихих, а о том, что и как исполняться будет, по приезде его в столицу доложить. Что Петр Федорович наказал ему все время держать Панина в поле зрения, Порошин сказать не решился, но Никита Иванович и без такого штриха восстановил всю картину царских предосторожностей. Он понял, что присылка Порошина, — и, очевидно, не только его одного, но и других людей, заслуживших царское доверие, — обозначала желание государя нарушить связи между дворцовыми политиками и обезопасить себя от неожиданностей, которые могли готовить для него союзники его жены Екатерины Алексеевны. Ей Петр совсем перестал верить и хоть не представлял себе, сколь далеко простирались замыслы супруги, но в последние дни что-то заставляло его быть внимательным к тому, что происходило вокруг. «Адъютант — не большой чин, однако сегодня с ним надобно поласковей», — решил Панин. Такому опытному дипломату выбор тактики был нетруден. Он имел общее представление о Порошине: во дворце обычно каждая новая фигура рассматривается старожилами, желающими узнать, лучше им будет с ней или хуже. И от Порошина худа не ждали. — Что ж, очень приятно, — вежливо сказал Никита Иванович. — Прошу пожаловать ко мне. А вашему высочеству не угодно ли в свои покои возвратиться? Мальчик сделал два чинных шага и стремглав побежал по зале, оглядываясь на Порошина. Тот невольно улыбнулся, поняв, что свое удальство великий князь показывал ему, но тотчас опять стал серьезным и прошел за Паниным в его кабинет. — Слыхивал я о вас, — начал Никита Иванович, — от директора корпуса Алексея Петровича Мельгунова как об исправнейшем офицере и знаю, что он вас рекомендовал на службу к государю. И про батюшку вашего, Андрея Ивановича, знаю, что он много лет в Швеции прожил. — Мой отец, — сказал Порошин, — ныне командир Колывано-Воскресенских заводов на Урале, а в молодости был на Екатеринбургских заводах и для усовершенствования в горном деле долгое время работал на шведских рудниках. Отец Порошина, Андрей Иванович, происходил из небогатых дворян Московской губернии. Он родился в 1707 году, пятнадцати лет окончил артиллерийское училище и в чине унтер-офицера был направлен на Екатеринбургские горные заводы. Там он проявил себя дельным человеком, и его командировали на несколько лет в Швецию для изучения горного дела. По возвращении он работал на Урале, в 1745 году разведал золото на реке Шарташ, открыл Шилово-Исетский рудник, затем перешел на административные должности: в 1748 году стал членом канцелярии Колывано-Воскресенского начальства, а после смерти бригадира Бейера в 1753 году был назначен главным командиром Колывано-Воскресенских заводов. Через восемь лет Порошина перевели на Алтай, в Барнаул, где он вновь принялся за изыскания и разведку природных богатств отдаленного края. Трудами и хлопотами Порошина были исследованы Джунгарские горы. Он построил Павловский сереброплавильный и Сузунский медеплавильный заводы, в Барнауле и Змеиногорске создал горные школы, чтобы обучать шахтеров и штейгеров. Словом, кое-что было сделано. Имя горного генерала Порошина заслуженно пользовалось доброй славой, и было известно даже в чиновных кругах Петербурга. — Швеция — хорошая страна, — высказал свою постоянную идею Никита Иванович. — Вам необходимо нужно там побывать, государь мой…

Он остановился, не припомнив имени собеседника.

— Семен Андреевич, — вывел его из затруднения Порошин.

— Совершенно верно, Семен Андреевич, — согласился Панин. — А где происходила ваша служба, позвольте спросить? — Поприще мое коротко и ничем важным еще не ознаменовано, — ответил Порошин. — От роду мне двадцать один год. Восемь лет я учился в Сухопутном шляхетном кадетском корпусе. В марте 1759 года окончил курс в чине подпоручика и оставлен был учить господ кадет математике. При вступлении на престол государя Петра Федоровича назначен его адъютантом, а ныне прикомандирован к вам, ваше превосходительство. Да, Порошин отлично учился в корпусе. В годичных его табелях перечисляются десятки наук, усвоенных им, — арифметика, геометрия, фортификация, архитектура, история, география, логика, политика, мораль, российский, немецкий, французский, латинский языки, переводы с одного иностранного языка на другой, а кроме того — рисование, танцование, фехтование, верховая езда и музыка. И по всем предметам аттестация одинакова: «Знание имеет нарочитое, понятие и прилежности нарочитой — и впредь лучшего успеха ожидать можно». И таких ожиданий Порошин никогда не обманывал. Он сам учился очень серьезно и добросовестно и помогал товарищам, толкуя им после уроков лекции преподавателей. — Очень хорошо, — сказал Панин. — Значит, вы делу воспитания были сопричастны. А у нас в Летнем дворце это главная цель. Его высочество отменный ребенок, но, говоря между нами, требует непременного руководства. — Ваше превосходительство изволит нести труды по воспитанию будущего российского государя. Это цель истинно великая. — Буду счастлив, ежели такой цели достигну. Между человеком благовоспитанным и тем, что вырос без воспитания, разность весьма заметна. Многие слабости скрыты, да еще и в добро превращены быть могут. Напротив того, у человека, воспитанием не просвещенного, склонности необузданны, безосновательны и нелепы. В таком духе они поговорили с полчаса, и Панин, показав Порошину рукой на книжные шкафы, оставил его, чтобы наблюсти за ужином и отходом ко сну великого князя. Порошин перебирал книги, — среди них кроме русских были немецкие, французские, шведские, — когда дверь в соседнюю комнату приоткрылась и крохотная фигура придворного карлика обрисовалась на пороге. Быстрые глазки обежали взглядом кабинет, и карлик, поклонившись Порошину, спросил — Господин Никита Иванович в отсутствии? — Его превосходительство у великого князя, — ответил Порошин.

— Да нет их там, — сказал карлик, снова кланяясь.

Через минуту из-за двери, скрывшей его, донеслись тонкие голоса.

Порошин прислушался.

— Расскажи сказку, Савелий. — Просьбу эту произнес детский голос. — Хорошо, а вы скорее ложитесь и спите, — ответил другой голос, и Порошин узнал карлика. — Расскажу вам не сказку, а быль, что у нас в России случилась, да только о том говорить не велят. При покойном государе Петре Алексеевиче был министр царский по имени Брюс. Он арихметику знал. И такой был арихметик, что насыпь на стол гороху и спроси его, сколько тут горошин, — сразу скажет, на одну не обочтется. Он много чего знал, Брюс, — травы тайные, камни. Составы из них делал и воду живую произвел. — Какая это вода? — спросил Павел. — Что Змей Горыныч стерег? — О той воде только сказки бабы рассказывают, а эту — министр составлял. И, должно быть, не своей силой.