Ухаживал он красиво — цветы, подарки, окружил заботой, вниманием. Очень сложно Кротову было выкраивать время для встреч с Валей, но жена слепо верила ему, его постоянным «задержкам на заводе». Разумеется, Люда Воронова была в курсе стремительно развивающихся отношений между Кротовым и ее подругой. Она даже покровительствовала влюбленным, считая, что это укрепит ее положение в лаборатории, сделает Кротова в какой-то мере зависимым от нее. Поэтому Воронова скрыла от Вали, что Кротов женат.

Когда же отношения между Валей и Кротовым зашли слишком далеко, Воронова испугалась и сделала попытку прервать их, но было уже поздно: Валя любила Кротова сильной, чистой любовью, которой каждая женщина любит, может быть, раз в жизни. Николай Александрович предусмотрительно, не дожидаясь, пока это сделает Люда, сам сказал Вале, что женат, но любит только ее, всю жизнь мечтал только о ней, и развод его — лишь вопрос времени. В отделе никто не подозревал о двойной жизни инженера Кротова, а Люду Воронову он заставил молчать, переведя в свою группу и повысив ей зарплату.

Валя мучилась ужасно. Сначала она беспрекословно верила каждому слову Кротова, потом подозрения, что он не выполнит своего обещания, муки ревности стали одолевать ее.

Надежда на то, что он все-таки когда-нибудь перейдет жить к ней, была для Вали как соломинка для утопающего. Валя верила и надеялась, что, если Кротов разведется и женится на ней, все будет у них хорошо. Между тем Кротов и не думал разводиться. Но не любовь к жене и сыну останавливали его. Больше всего на свете его пугали возможные неприятности на работе. Рисковать своей безупречной репутацией и будущей карьерой он был не намерен. С другой стороны, связь на стороне с молодой и красивой, страстно влюбленной в него девушкой льстила его самолюбию, придавала ему вес и значительность в собственных глазах.

Валя продолжала настаивать на разводе. Кротов придумывал разнообразные отговорки, хитроумные проволочки, но прошел еще один назначенный срок, а все оставалось по-прежнему. К тому же Валя уже немного наскучила Кротову, да и связь становилась опасной. Жена начала подозревать и время от времени звонила на работу, проверяя, на месте ли он и почему задерживается.

Тщательно все обдумав, Кротов решил еще раз встретиться с Валей, забрать свои документы, которые он за два дня до этого оставил у нее, и объяснить ей, что между ними все кончено.

Объяснение было длительным и тяжелым. Узнав о том, что ее ожидает, Валя в отчаянии и истерике схватила пакетик с документами и бросила его в пылающую печь. Кротов попытался спасти их от огня, но девушка встала между ним и печкой. Отталкивая ее, он споткнулся, упал и ударился об угол шкафа, отчего его шея украсилась здоровенным синяком. Пока он поднимался с пола, его документы уже успели превратиться в золу.

Свет сразу стал немил Кротову. Он на секунду представил себе, что его ждет, когда узнают о пропаже документов, а самое главное, о том, как это произошло. И тогда Кротов решил заявить в милицию, что его «ограбили».

Когда Кротов ушел, Валя обнаружила, что по ошибке сожгла в печке не документы Кротова, а пакетик со старыми семейными фотографиями.

Первый гнев ее прошел, остались только боль и опустошенность, и не было сил еще раз встречаться с этим человеком, слышать его лживый голос, видеть холодное равнодушие на его лице. Несколько дней документы пролежали у нее а потом, когда насмерть испуганная Воронова сообщила Вале, что документы разыскивает милиция, она решила поскорее избавиться от них.

Между тем ничего не подозревавший Кротов продолжал упорно гнуть свою версию об ограблении и не остановился даже перед тем, чтобы обвинить совершенно невинного незнакомого ему человека.

Много сил и времени потратил я и другие сотрудники нашего уголовного розыска на расследование дела по мнимому ограблению Кротова. Нам удалось разоблачить плохого и очень подлого человека, который по закону хотя и не подходил под статью Уголовного кодекса, но был тем не менее преступником.

Со стороны это должно было выглядеть примерно так. Солнечным жарким утром по разбитому, давно не ремонтировавшемуся шоссе шли два молодых человека. У одного из них через плечо была перекинута авоська с продуктами, а в руке зажата длинная рейка. Другой нес ящик с теодолитом, с помощью которого геодезисты производят съемку местности, и волочил тяжелую треногу. Время от времени они останавливались на короткое совещание, после чего снова трогались в путь, к большому неудовольствию того, кто тащил треногу. Там, где шоссе, изгибаясь почти под прямым углом, резко поднималось вверх и уходило в лес, они остановились.

— Пожалуй, это место нам подойдет, — сказал один из них и воткнул рейку в песок.

— Да уж, здесь машине не разогнаться, — согласился с ним второй, тщетно пытаясь установить завалившуюся набок треногу.

— А в какую дырочку надо смотреть, ты представляешь?! — засмеялся владелец рейки.

— Вот завтра потащишь эту чертову колымагу, тогда сам узнаешь, — огрызнулся его спутник.

— А может быть, машина пройдет сегодня, — предположил первый, — скажем, часа через два после прихода сейнера?

Но машина не пришла ни сегодня, ни завтра, ни через два дня…

Возможно, со стороны это выглядело и не совсем так, и на геодезистов я и мой друг Володя Худяков были не очень-то похожи, но мы старались об этом не думать — все равно у нас не было другого выхода.

Странно складываются человеческие судьбы. Еще вчера ты ничего не знал о председателе рыболовецкого колхоза «Коммунар», а сегодня твой начальник получил от него письмо — шесть строчек карандашом на листочке в косую линейку, вырванном, наверное, из тетрадки сына, — и ты вынужден сидеть в засаде, прижимая к себе геодезическую рейку. Впрочем, рейка еще что. Володе Худякову по жребию досталась тренога, и его, кажется, примиряет с жизнью только одна мысль, что завтра треногу понесу я.

Мы с Худяковым не прослужили в милиции еще и двух лет, и наши биографии так схожи, что их можно писать под копирку. Школа, университет, работа по распределению, затем решение уйти в милицию. Говорят, что мы даже внешне похожи. Володя, правда, не много повыше — я потолще. Но это мелочи. Однако характеры у нас абсолютно разные. Мне кажется, у нас нет ни одной общей черты. Худяков вспыльчивый — меня еще в школе дразнили флегматиком, Володя очей самолюбивый — мне же самолюбия явно не хватает. Фантазер и выдумщик он необыкновенный, в этом, по крайней мере у нас, в милиции, с ним никто не может сравниться. И вообще Владимир Худяков человек способный, но очень увлекающийся. Только этим и можно объяснить, что он до сих пор младший лейтенант, а меня на погонах на одну звездочку больше.

Нет, что-то общее в нас все-таки есть. Мы оба хотим распутать сложное дело или, скажем, поймать опасного преступника…

Когда начальник ОБХСС капитан Данцев познакомил меня с письмом председателя рыболовецкого колхоза «Коммунар», он сказал:

— Дело это серьезное!

Конечно, любое дело всегда начинается с каких-то загадок, непонятных деталей, но дело о хищении рыбы в рыболовецком колхозе «Коммунар» целиком состояло из одних предположений. Собственно говоря, и правильных предположений пока не было. Единственным фактом было ничем не объяснимое уменьшение колхозных уловов рыбы.

— Остальное узнаешь на месте, — сказал мне капитан Данцев. — Вместе с тобой пойдет Худяков.

Этого он мог бы и не говорить. Я бы очень удивился, если бы капитан вдруг забыл о Худякове. Вот уже почти год ни на одно мало-мальски серьезное дело нас не посылали друг без друга.

На следующий день мы встретились с председателем колхоза «Коммунар». Чтобы не привлекать к себе внимания, пришли не в правление, а к нему домой, оставив свой «газик» в километре от села.