— Ты бы хотела, чтобы у тебя был брат? Чтобы старше тебя? Здоровый, сильный? И глаза чтобы черные, такие… с блеском. — Она опять помолчала, и Кате стало немного не по себе от строгого взгляда ее темных глаз. В их непроницаемой глубине плеснулось что-то вроде горькой усмешки. — Ты, наверное, знаешь? Слышала уже? Отец у нас пьет.

Катя растерялась. Что в таких случаях принято говорить? Посочувствовать или… Вот почему Ритка избегает ее! Стыдится отца. И не успела ничего. Ритка объяснила глухим, бесцветным голосом:

— Обругал меня сейчас. По-всякому.

Когда она вернулась из школы, отец был дома. Трезвый. Возился с какой-то кистью на кухне. Как всегда, когда отец был «не выпивши», он был не в духе, швырнул нож, опрокинул табуретку, так, что она грохнулась о холодильник. Ритка как раз вышла из ванной, где помыла руки, заметила ему невольно:

— Осторожнее, холодильник все-таки.

Обычно, трезвый, отец ее просто-напросто не замечал. Разве что иногда прикрикнет, если Димка очень уж расканючится: «Уйми ребенка, халда!» Ритка к нему и не обращалась никогда. Тоже старалась не замечать. А теперь, когда он грохнул табуреткой, обратила внимание: он весь какой-то помятый, редкие волосы на лбу стоят дыбом. Перемазался известкой, перевязывая кисть. И этот неопрятный, рано постаревший человек ее отец?

Вероятно, он заметил ее взгляд, отрезал угрюмо:

— Нечего указывать! Подумаешь, холодильник! Захочу и вовсе расколочу. На свои покупал.

Ритке бы промолчать и уйти. Но, во-первых, ей хотелось горячего чаю и нужно было включить чайник, во-вторых, это просто уже надоело. Разве нельзя по-хорошему? Добавила:

— Разве в этом дело? Вещь все-таки…

— Я сказал: не указывать! — повысил голос отец. — За собой лучше присматривай. Ты когда в среду пришла?.. Вот то-то же. Чтобы в первый и последний раз. Я не позволю, чтобы моя дочь…

Ритка не стала его слушать. Схватила с вешалки пальто, шапку и выбежала вон. Идти было некуда. Присела на подоконник у лестничного окна. Она не могла бы сказать, что оскорбило больше: слова отца или то, что мать рассказала ему о позднем возвращении Ритки в тот вечер, когда она познакомилась у Томки с Андреем и Валеркой?

Зачем мать это сделала? Могла бы и не говорить. Так-то она жалеет Ритку!.. И вообще, все равно мать за отца. Хоть он и пьет и все такое… Плачется, жалуется на него, а стоит отцу не явиться домой вовремя, уже бежит разыскивать его, боится, как бы его не избили «дружки», не упал бы под забором, не замерз… Ну, как же, муж! Говорят, женщине страшно остаться одной. Наверное, так и есть. Иначе мать давно бы выгнала отца. Какой от него прок? Слезы одни. Без него им жилось бы гораздо спокойнее.

Ритка не сказала о своих мыслях, вздохнула только.

Катя подумала, что так вздыхают взрослые, умудренные жизнью женщины. А Ритка добавила, поднимаясь:

— Ну, я пойду. Ушел он, по-моему. Уроки же готовить надо. Да и мать, наверное, Димку привела.

— Ты заходи, — попросила Катя. — И когда родители дома, — тоже. Они любят, когда ко мне приходят.

Проводила Ритку до выхода и вернулась к себе, включила настольную лампу, достала из портфеля учебники. Не сразу собралась с мыслями, все еще под впечатлением разговора с Риткой. Задумалась о себе, о своих родителях.

…Как отец и сказал, мать сразу с работы ушла в Дом культуры. Вернулась поздно, уже на исходе одиннадцатого часа. Катя уже легла и погасила свет. Сняв шубу, мать осторожно, стараясь не шуметь, как всегда, прошла к ней, нашла на подушке губами Катин лоб. От нее пахнуло морозной свежестью и «Серебристым ландышем». Она хотела было уже повернуться и уйти, думая, что дочь спит, Катя придержала ее за плечи, усадила рядом.

— Я не помылась еще, — напомнила мать. — Да и поздно уже. Не выспишься.

Поздно, — согласилась Катя. — И ты всегда будешь теперь так поздно приходить?.. А ведь у тебя растет дочь. Которая нуждается в воспитании. Ты же совершенно забросила ее..

Наверное, потому, что в словах дочери было много правды, или потому, что слышать такое от девчонки было неприятно, Ирина Петровна не приняла шутки.

— Это тебя отец научил?

Дверь в комнату осталась полуоткрытой, и в нее падал свет из прихожей. В этом полусвете мать показалась Кате совсем юной и красивее, чем всегда. Наверное, она еще нравится мужчинам? — спросила себя Катя, впервые подумав так о матери. Вспомнила отца, его усталые глаза, и стало обидно за него.

— Отец?.. Ты же знаешь его. Он такому учить не будет. Но ему тоже без тебя скучно.

Ирина Петровна разгладила юбку у себя на коленях, пытаясь скрыть досаду, прорвавшуюся в голосе:

— Я знаю, вам хотелось бы запереть меня в четырех стенах. Тогда вы будете довольны. А я… а мне… — Ирина Петровна поднялась рывком, закончила жестко:

— Одним словом, тебе пора спать. А на репетиции я ходила и ходить буду. Так можешь и передать отцу.

Она вышла из комнаты и плотно притворила за собой дверь. В комнате стало сначала совсем темно, потом в этой темноте проступил квадрат окна. Катя села в постели.

Кажется, мать обиделась. Вот чудачка! Что такое Катя ей сказала? Им с отцом и в самом деле без матери неуютно. И не только потому, что мать в последнее время все реже стряпает им и вообще занимается хозяйством. Им нравилось уже одно ее присутствие, даже если мать, закрывшись в комнате, отрабатывала там какой-нибудь кусок роли. И они не должны были к ней заходить. Они знали: она рядом, с ними, и им было достаточно уже одного этого. И мать тоже любила, когда они собирались все вместе. В одной комнате или за столом. Ей нравилось радовать их своими кулинарными сюрпризами, покупками. И в кино, в театр обычно ходили вместе.

Да что там! Они сопровождали мать даже на репетиции! Она репетировала, а Катя с отцом поджидали ее где-нибудь в Уголке Дома культуры. А уж на спектаклях, в которых мать участвовала, они присутствовали обязательно. И потом, после спектакля, непременно устраивали дома пир: отец заранее припасал торт, бутылку хорошего вина, дорогих конфет.

Теперь ничего такого не бывает. И у отца, и у Кати столько дел, что сопровождать мать в Дом культуры им почти не удается. А она стала что-то слишком уж подолгу задерживаться на репетициях. Не торопится домой, ее не волнует, что они будут есть, какое у них настроение…

Почему она подумала, что Катю научил так сказать отец? Теперь мать обидится на него. Да, господи! Если уж ей так нужны ее репетиции, пусть ходит! Больше ей Катя никогда ничего не скажет. И отцу она ничего не будет говорить… Смешные эти взрослые, совсем как дети!

Катя так раздумалась обо всем этом — об отце, матери, о жизни Ритки, что уснула уже глубокой ночью и встала утром совсем не выспавшаяся…

В Риткиной школе занятия шли только в одну смену, с утра. А в старой, где по-прежнему продолжала учиться Томка, было две смены, и Томкин класс занимался с обеда. Разумеется, Томка не могла из-за этого отказаться от условленной прогулки в лес. И пришла на трамвайную остановку возле книжного магазина еще раньше Ритки. Матери Томка сказала, что они всем классом идут на экскурсию, и оделась как надо: под курткой свитер толстой вязки, брюки, закрытые туфли для улицы на толстой подошве с рантом.

Когда Ритка подошла, Томка прежде всего оросила насмешливо:

— А ты чего так вырядилась?.. Лес все-таки!

Пасмурный октябрьский день был не очень холодным. Пухлые, словно припорошенные темной угольной пылью облака то и дело пробивало солнце. Только когда налетал ветер, немного пробирало.

Ритка оделась как всегда. В своем осеннем, уже выгоревшем и выношенном пальто и коричневых туфлях с побелевшими носками. Она ходила в них в школу. Ни брюк, ни свитера у нее, разумеется, не было. Под пальто она, правда, натянула на себя еще трикотажную кофточку от тренировочного костюма, Это, конечно, совсем не то, что Томкин свитер. Хороню еще у нее есть теперь хоть шапочка, теплая и нарядная. Спасибо Кате…