Не стала ничего объяснять Томке. Могла бы и сама догадаться!

А Томка сказала:

— Отойдем туда, к витрине. Пусть не думают, что мы их ждем.

Парни подошли вовремя. Валерка с неизменной своей спутницей-гитарой, на этот раз в кепке, нахлобучил ее на самые уши. У Андрея через плечо сумка на длинном ремне. С такими ходят туристы.

Они не заметили Томку и Ритку сначала, видимо, сами только что увиделись. Андрей спросил:

— Как жизнь?

— Валерка сделал глуповато-отрешенную физиономию:

— Бьет ключом и все по голове.

Томка хихикнула от восторга.

Ритка поймала на себе взгляд Андрея. Не угрюмый, исподлобья, как всегда, а как бы ожидающий. Вот перед кем ей стало неловко за свое старомодное одеяние! Но Андрей даже и внимания не обратил, во что и как она одета. Пристально вгляделся в лицо, и от этого его взгляда потеплело в груди.

А Андрей деловито обвел взглядом уже всех.

— На Еловку? Махнем до конечной, а там будет видно.

Ритка столько ждала этой субботы, этой поездки! Все казалось, она будет какой-то необыкновенной. А все получилось довольно буднично. Хотя…

Сошли с трамвая и после недолгого спора, в котором, как всегда, взял верх Андрей, а Ритка помалкивала, потащились по лесу. Это был сосняк, густой и мрачный. Тонкие черные стволы стояли так тесно, что между некоторыми деревьями было и не пройти. Подлеска совсем не было, земля сплошь усыпана старыми черными шишками. Потом впереди посветлело, вышли на опушку, поросшую осинником. Голые, без листвы, деревья зябко вздрагивали. Или только так казалось, потому, что ветки у деревьев были тонкие и слабые?

Тут как раз из-за облаков выглянуло солнце, и Валерка тотчас шлепнулся на землю, усыпанную опавшей листвой.

— Робя, привал!..

Андрей только оглянулся на него и не замедлил шага. Он привел их в ложбину, поросшую ельником. Ритка и не знала, что в окрестностях города растут такие старые ели, хвоя висела на ветках клочьями. Ели развернулись полукругом, словно загораживая собой вход на лужайку, открытую солнцу. На лужайке тут и там стояли хорошенькие крошечные елочки. Будто игрушечные, до того они были правильной формы.

— Вот, — Андрей снял с плеча ремень сумки и опустил ее себе под ноги. — Располагайтесь. Тепло и сухо. Елок не ломать. Для костра наберем сушняку.

Ритка присела возле одной из елочек.

Как же можно их ломать! Такие они милые.

В груди опять потеплело: Андрей такой большой, а жалеет этих крохотуль. Понимает, чувствует красоту!

Валерка хлопотал над костром. Томка, тоже споро и ловко, с бабьей обстоятельностью готовила «стол». Андрей догадался захватить с собой даже клочок тонкой цветной клеенки. Томка расстелила ее возле трухлявого пня и выложила на нее из сумки консервные банки, крупно порезанную колбасу на промасленной бумаге и две бутылки — белой водки и портвейн. Ритка сама не заметила, как произнесла вслух свою мысль:

— А зачем? Обязательно это… бутылки?

Андрей стоял лицом к костру. Он только что приволок тяжеленную чурку, чтобы было на чем сидеть, распахнул куртку, сдвинул на затылок синюю вязаную каскетку.

— Какое же веселье без бутылки? А ты что против? — неожиданно на «ты» спросил он, присел рядом, похлопал по плечу, как ребенка. — Холодно же, понимаешь? А выпьешь и согреешься.

Кажется, он сказал это, чтобы успокоить ее. А Ритка повторила про себя: «Какое же веселье без бутылки?» Будто бы мало того, что вокруг эти елочки, ели, сопки! Хоть и голо уже, прохладно, а все равно хорошо. Не каждый же день такое.

Когда сели есть, опять подумала: лучше бы захватили с собой термос с чаем, чем эти бутылки! Или котелок. Можно было бы вскипятить чаю на костре. После холодных рыбных консервов и колбасы хотелось пить. Хорошо, что она еще сначала поела, запила еду своей рюмкой портвейна. От второй отказалась наотрез.

— Ну, чего ты? — недовольна сказала Томка. — Строит из себя сознательную.

И демонстративно опрокинула вторую.

Валерка выпивал свою рюмку с шуточками и прибауточками. Говорил, обращаясь к Андрею:

— Ну, будь здоров и не кашляй!

Андрей пил молча. Томка тотчас заботливо подсовывала ему под руку то бутерброд с сайрой, то колбасу. Он морщился от ее услужливости, но брал, а сам все поглядывал на Ритку. Будто хотел что сказать. Но не говорил.

Они еще ели и пили, а Ритка поднялась и зашла за одну ель, за другую… Что в самом деле! Не для того же они здесь, чтобы только поесть колбасы и консервов?

Ей повезло, хотя она и побрела наугад. Ельник скоро кончился, и начался березняк, такой празднично-просторный, что у нее захватило дух. Вся роща была пронизана удивительным белым светом, исходившим от атласных обнаженных стволов. Ритка все шла и шла по ней. Касалась руками гладкой березовой коры с черными поперечными полосами, закидывала голову, чтобы вглядеться в бледное небо над собой. Оно очистилось от туч, стало высоким. Присаживалась на корточки рассмотреть у подножия дерева в пожухлой траве засохший гриб-мухомор. Красная шапочка его еще сохранила свой цвет.

Потом деревья перед ней расступились, и она очутилась на краю обрыва.

Далеко внизу, в сизоватой дымке, словно на дне гигантской чаши с зубчатыми краями черносиних сопок, лежал город. Ритка никогда не видела его таким. Солнце закатилось, и на улицах уже скапливался сумрак, кое-где зажглись огни. Тем просторнее и выше казалось небо. Оно прямо-таки распростерлось над городом. А на западе, там, куда опустилось солнце, сопки были обведены золотистым контуром, крутые и далекие, сурово-черные четкие силуэты на светлом фоне. Недосягаемые, неприступные…

Ритке впервые в жизни пришла в голову мысль о том, в каком красивом краю она живет. Это ее родина, и чем больше она будет жить, тем лучше будет узнавать этот край. Она непременно объездит, обойдет пешком всю Сибирь и столько еще увидит красоты… Каждую речушку, каждый камень и былинку осмотрит, потрогает. И эта радость, которая теснила ей теперь грудь, и чувство неизъяснимой преданности и любви будут все расти в ней, накапливаться…

И город… Ритка все смотрела и смотрела на него и думала о людях, населяющих его, о их жизни… Какой же странный человек ее отец! Он не хочет знать ничего о том, что его окружает. Но ведь не все живут так. К счастью! В городе, конечно же, немало людей, которые живут именно той жизнью, какой хотела бы жить она, Ритка…

Почему ей последнее время так часто хотелось умереть? Жить, жить, в жизни столько хорошего и радостного, и все это ждет ее впереди!

Словно подслушав эти мысли, за плечом неожиданно проговорил Андрей:

— Картина, да?

И тут во всем городе враз вспыхнули уличные фонари-гирлянды, словно нанизанные на нитку бусины белых огней. И сразу стали гуще сумерки, затушевали все остальное, совсем поблекло, ушло, поднялось в недосягаемую высоту небо.

Помолчали. Ритка от неожиданности, а Андрей — приглядываясь к ней. Поглощенная своими мыслями, Ритка не замечала, что здесь, на обрыве, холодно, меж лопаток по спине пробирает озноб, вытянулась напряженно. Андрей не обладал особым воображением, но подумал, глядя на нее в эту минуту: «Как рябинка на ветру…»

Ритке же при его внезапном появлении в голову вдруг пришла шальная мысль: «Все хорошее, радостное, что ждет ее впереди, связано с этим парнем…» Мысль мелькнула и пропала, но след от нее остался, горячий, волнующий, Ритка сама заметила, как голос зазвенел серебром:

— Вернемся скорее к костру, холодно здесь… И вообще… Почему-то даже лесом не пахнет. Опавшими листьями, грибами. Как обычно осенью. Это, наверное, потому, что поздно уже?

Андрей повел ее другой дорогой, более короткой. Лес здесь был смешанный, густой, путь то и дело преграждали упавшие стволы, какие-то колдобины. Андрей помогал Ритке перебираться по ним, подавая крепкую твердую ладонь, придерживал за плечи, и тогда Ритка остро ощущала, какие они у нее тонкие и хрупкие.

Она чуть было не призналась в тех мыслях, которые овладели ею, когда она стояла на обрыве над городом. Уже начала: