И еще:
«... Я всегда испытываю такие ощущения... Сесть на трамвай? Я испытываю на зубах его лязг... Вот я подошел купить мороженое, чтобы сидеть, есть и не слышать этого лязга. Я подошел к мороженщице, спросил, что у нее есть.
«Пломбир!» Она ответила таким голосом, что целый ворох углей, черного шлака выскочил у нее изо рта, — и я уже не мог купить мороженое, потому что она так ответила... И вот еще: когда я ем, я плохо воспринимаю, когда читаю, вкус пищи глушит смысл...». (Опыт 22/V 1939 г.)
«... Я выбираю блюда по звуку. Смешно сказать, что майонез — очень вкусно, но «з» портит вкус.., «з» — несимпатичный звук...». «Я долго не мог есть рябчиков — ведь «рябчик» это что-то прыгающее... И если плохо написано в меню, я уже не могу есть.., блюдо кажется мне такое замызганное...».
«Вот что со мною было... Я прихожу в столовую... Мне говорят: хотите коржиков, а дают булочки... Нет, это не коржики... «Коржики» — «р» и «ж» — они такие твердые, хрустящие, колючие...».
Весь его мир не такой, как у нас. Здесь нет границ цветов и звуков, ощущений на вкус и на ощупь... Гладкие холодные звуки и шершавые цвета, соленые краски и яркие светлые и колючие запахи... и все это переплетается, смешивается и уже их трудно отделить друг от друга...
Но мы уже подошли к другой теме и сейчас займемся ею. Как сказываются синестезии Ш. на восприятии речи? Что значат для Ш. слова? Не примешиваются ли и к ним те же синестезические переживания, которые делали шумы «клубами пара» и изменяли вкус пищи, если название блюда было произнесено «неприятным» и «колючим» голосом. Как строится у Ш. значение слов?
Значение слов ... Впрочем, это для нас не совсем новая проблема, — мы уже встречались с нею две страницы назад... «А жук». Как воспринимал Ш. это слово, которое в его первоначальном применении означало «таракан», а потом получило столь широкий перенос?
«... «А жук» — это выщербленный кусочек на горшочке... Это кусочки черного хлеба... Вечером с появлением света появляется и «а жук»... Не все освещено, свет лампы падает только на маленькую площадку, кругом темно — это «а жук» ... Бородавки — это тоже «а жук»... Вот меня ставят перед зеркалом.., вот шум.., это смеются... Вот мои глаза в зеркале, темные — это тоже «а жук»... Вот я лежу в кроватке.., а затем крик, шум, угрозы... Что-то варят в эмалированном чайнике.., это бабушка, она варит кофе. Она опускает что-то красное и вынимает ... «а жук!». Уголь — это тоже «а жук»... Вот зажигают свечи по субботам... свеча в подсвечнике горит, оставшийся стеарин не растапливается, фитиль мигает, делается черным... Мне страшно, я плакал — это тоже «а жук»... И когда неаккуратно наливали чай, туда попадали чаинки.., вот они на блюдце.., это — «а жук»...». (Опыт 16/IX 1934 г.)
Как все это хорошо знакомо психологам! Штумпф, наблюдавший своего маленького сына, у которого «ква» была и утка и орел на монете и самая монета... Или так хорошо известное «кх», которым маленький ребенок обозначает и кошку, и ее мех, и острый камень, который его оцарапал.
Нет, в рассказах Ш. есть что-то настоящее, возвращающее нас к далеким годам раннего детства.
Широкий перенос значения детских слов нам хорошо известен[6], однако, у Ш. и в эти хорошо знакомые мотивы уже очень скоро начинают вплетаться новые ноты.
«... Вот «мама» или «мамэ», как говорили в детстве. Это — светлый туман... «Мама» и все женщины — это что-то светлое... и молоко в стакане, и белый молочник, белая чашка — это всё, как белое облако...». А вот слово «гис»[7] — оно появилось позднее, оно обозначает рукав, что-то тягучее, длинное, струя, когда наливают чай... В начищенном самоваре отражение лица — это тоже «гис». Оно блестит как звук «с», а лицо — продолговатое, как струя воды, как медленно опускающаяся ко мне рука с рукавом, когда мне наливают чай...».
Здесь перед нами не простое широкое распространение значения слова.
Слово имеет смысл, оно обозначает какой-то признак — и этот признак широко распространяется на другие вещи, слово начинает обозначать все вещи, у которых налицо такой признак; это нам хорошо знакомо. Но слово выражается комплексом звуков, оно произносится тем или иным голосом, — и звук и голос тоже имеют свой цвет и вкус — они вызывают «клубы пара», «брызги» и «пятна», одни из звуков гладкие и белые, другие — оранжевые, острые, как стрелы, — и значения слов начинают отражать те звуки, которые включает названное слово. Это уже другой вид переноса словесных значений, — перенос по синестезически-переживаемым звуковым особенностям слова.
Мы отвлекаемся от звучания слова, оно оттесняется основным его условным значением, — разве мы испытываем какое-либо ощущение гармонии или противоречия, называя одно дерево «сосна», другое — «ель», а третье — «береза»?
Переживания Ш. были совершенно другими. Он остро чувствовал, что есть слова, которые точно соответствуют своему содержанию, есть такие, которые нужно подправить, а есть такие, содержание которых явно не свойственно им, которые безусловно продукт недоразумения.
«... Я был болен скарлатиной.., пришел из хедера, голова болит... Мать говорит: «у него «а хиц» (жар)». Вот это верно! «Хиц» — это что-то вроде молнии, яркое.., из моей головы выходит такое острое, оранжевое... это верно!»
«...А вот «хольц» — дрова — это совсем не вяжется. «Хольц» — это с ярким оттенком, с лучом... А тут — полено!... Нет, это не так... это недоразумение!..
И еще «свинья»! Ну, разве это может быть? «Свинья» — это что-то тонкое, элегантное... Вот то ли дело «хавронья» или «а хазер» (евр. свинья). Это действительно она «хх...»: жирная, с толстым брюхом, с жесткой шерстью, на ней засохшая грязь... — «а хазер»...!».
«Вот мне пять лет... меня привели в хедер.., но раньше ребе... был у нас на квартире. Когда мне сказали: «Ты будешь ходить в школу к Камеражу», — я догадался, что это относится к этому человеку с очень темной бородой, в длинном сюртуке и в котелке. Ясно, что это был «Камераж»! Только к нему не шло слово «ребе». Ребе — это что-то белое, а он темный».
«... А вот еще «Навуходоносор» (евр. Набухаднейцер)... Нет, это ошибка... Он был такой злой.., льва может растерзать. Наверное, он «Набухадрейцер» — вот тогда подходит! «Шпиц» — это верно, он должен быть сухощавый и колкий... и «дог». Это тоже понятно.., он большой, он и должен быть таким...».
«.. И «самовар!». Ну, конечно, он сплошной блеск.., но не от самовара, а от буквы «с». А вот немцы говорят «Teemaschine». Это не так... Тее — это что-то падающее вниз, это сюда... Ой! ... Я этого боялся, это на пол... Ну, почему это самовар?!...». (Опыт 16/IX и 16/Х 1934 г.).
Содержание слова должно соответствовать его звучанию, если этого нет — Ш. мог прийти в растерянность.
«... Наш домашний врач был д-р Тигер... «Me darf ruf’n dem Tigern...». Я думал, что должна прийти такая высокая палка, она втыкается вниз («с», «р»).., а кто же он? Мне ответили: «А доктор!» ... А я увидел «доктор» — это что-то вроде круглой коврижки с кистями, что-то свисающее вниз, и я поместил это на палке... А когда вошел такой высокий дядя, румяный ... Я осмотрел его ... Нет, это не тот...». (Опыт 31/III 1938 г.)
А вот такое же несоответствие, но гораздо позднее.
«... Я был в школе... Там читали, как Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна ели коржики с салом... «Коржик»... Я понимал, что это кушанье, но «коржик» — это должен быть продолговатой формы калачик, обязательно — с канавкой, обязательно сухарный. А когда в 1931 году я был в Баку в кафе, — смотрю и вижу: «коржики с салом». Если «коржики», они должны обязательно выглядеть так, а не иначе. А мне подают кофе и две лепешки. Я говорю: «Я просил коржики!» А подавальщица говорит: «Я и дала вам коржики с салом!» А это явно не то, они совсем не совпадают...».
«Значение слова должно полностью соответствовать его звучанию. «Mutter» (мать) — почему-то темный, коричневый мешок, повешенный в вертикальном положении, со складками ... Когда его впервые произнесли, я его так и увидал... Гласный звук — основа, а согласный создает общий фон слова, я вижу изгиб... но здесь «т» и «р» доминируют.., a «Milch» — это такая ниточка с мешочком.., «Löffel» — что-то плетеное, как хала.., а «хала» — это твердое слово, его надо обламывать.., а «maim» (вода) — это облако.., а «м...» — и оно куда-то уходит».