— Да, когда-нибудь мы все наконец доберемся до своего дома.

В ту же ночь рота двинулась по дороге на Клуж, преследуя отступающего противника. И каждый думал о Бондице как о своем родном селе. Только вместо Нуцы в тайниках сердец была Мария, Аникэ или Иоана.

На следующее утро связной доставил приказ: рота младшего лейтенанта Ботяну переходила в подчинение 2-го пехотного полка. А к вечеру по болотам, лесным тропинкам и проселочным дорогам, обгоняя повозки и походные кухни, рота вышла в отведенный ей район.

Несколько раз солдат заставляли возвращаться, говоря, будто их рота демаскирует занятые частями позиции. А артиллеристы даже грозили, что откроют по солдатам огонь, если те продвинутся хоть на один шаг. Пришлось снова возвращаться, делать крюк в несколько километров и по карте и компасу устанавливать новый маршрут. Вдобавок ко всем несчастьям пошел проливной дождь. Колонна двигалась вперед, завернувшись в плащ-палатки, медленно скользя, как огромный червь, сжимаясь при подъеме и растягиваясь при спуске. Идти было трудно: ноги утопали в липкой грязи, в лицо дул сильный ветер с дождем.

Автоматы, ручные пулеметы оттягивали плечи. Когда кто-нибудь останавливался перевести дух, следующие сзади натыкались на него и начинали ругаться.

— Эй, ты, двигайся. Что пялишь глаза на небо?

— Эх, жаль, Илья-пророк освобожден от военной службы. Дать бы ему потащить пулемет при такой погоде, сразу бы успокоился.

В пути иногда встречались раненые с исхудавшими, бледными лицами. Их везли в повозках. На одном из раненых развязался красный от крови бинт, он развевался, как лента, а конец его волочился по грязному мокрому снегу.

— Откуда раненые?

— Из-за Муреша. Весь день нас там колошматила артиллерия. И вот везу я их, сердечных, по этим оврагам и не знаю, довезу ли когда-нибудь до полевого госпиталя.

Пролетевший над колонной снаряд с силой разорвался где-то справа.

— Снаряды у них — страшные, пропади они пропадом, — вмешался в разговор один из раненых. По-видимому, он был ранен легко, так как его лицо, светившееся какой-то затаенной хитрецой, было спокойно.

— Ну что, братец, болит?

— Очень болит, но я доволен, что теперь буду освобожден от военной службы.

— Вот так здорово! Да разве с такими вояками, как ты, мы выиграем войну?! Ты, видно, сам поднял руку из окопа и попросил, чтоб ее прострелили…

— Да? Какой ты умный. Подожди, тебе тоже прострелят, и без всякой просьбы. Доберись только до высоты триста третьей!

Наконец вечером намокшие и продрогшие солдаты добрались до своих позиций. Десятки мигающих огоньков пронзили сумерки: артиллерия противника начала очередной обстрел.

Вражеские снаряды, пролетавшие над позицией, рвались где-то далеко в тылу, их свист, пронзительный и резкий, напоминал визг поросенка.

Не обращая внимания на обстрел, 2-я рота стала рыть окопы. Проносившиеся над головой снаряды заставляли солдат прижиматься к земле.

— Даже траншею не дадут выкопать, пропади они пропадом!

— Жаль, что я не говорю по-немецки. Господин Илиуц, попросите вы их, чтобы они прекратили свою «Лили Марлен»!

— Ничего, ничего, наша тяжелая артиллерия быстро их успокоит!

— И действительно румынская тяжелая артиллерия, как бы рассердившись за то, что нарушили ее покой, ответила мощными залпами.

— Настоящая сырба[32], ей-богу!

Всю ночь солдаты рыли окопы. Артиллерийская дуэль то усиливалась, то затихала. На рассвете дождь перестал. Днем работать стало еще труднее, так как окопы были только по пояс и работать приходилось согнувшись или стоя на коленях; землю носили на плащ-палатках и сбрасывали в конце окопа. Грязные, усталые, солдаты были похожи на шахтеров, вышедших из-под земли после ночной смены.

Артиллерия противника вновь открыла огонь. Солдаты уже стали различать калибры снарядов и место их падения.

— Это крупповские, стопятидесятимиллиметровые, могут угодить как раз в штаб корпуса. Бедный господин генерал, лучше бы он остался в Бухаресте и командовал оттуда по телефону. Все равно он не бывает на переднем крае.

— Что ты понимаешь! Генерал свое дело знает. Ты и отделением не сможешь командовать, а у него столько полков и дивизий!

В воздухе опять раздается свист снарядов. На этот раз один из них летит прямо на позиции.

Оглушительный шум, затем сильный взрыв заставляет солдат пригнуться. Со стороны кажется, будто все они завязывают шнурки на ботинках.

— Это опять стопятимиллиметровая, братцы, — слышится голос Ставараке, стряхивающего со своих плеч землю.

— Такой снаряд в один миг вспашет полпогона земли.

— Как бы он и нас не вспахал вместе с твоими полпогонами.

Пиуу… Пиуу… Пиуу… Бах… Бах… Бах… — опять разрывают воздух снаряды. Безня крестится и укрывается в окопе.

— Брось бить поклоны, служивый, какого черта!… Разве не слышишь, что снаряды рвутся далеко от нас.

— Слышу, потому и боюсь, Лука. Лучше бы их совсем не слышал!

— Когда не слышишь — плохо: они могут упасть прямо на голову.

Новый приказ заставил солдат покинуть окопы и отойти на пять километров. Где-то на левом фланге прорвались танки противника, и еще не укрепленная позиция находилась под угрозой.

— Лишь бы нас не окружили!

— Роешь днем и ночью окопы, а затем преподносишь их в подарок противнику!

— Генерал знает, что делает. Сейчас отступим, а потом с подкреплением вновь вернемся сюда.

— Думаешь, генерал так уж печется о наших окопах?

Пиу… Пиу… Пиу… Паф, паф, паф… — раздаются оглушительные взрывы.

Смерчи из дыма и земли рассеялись. Многие остались лежать на поле боя.

Оставшимся в живых страшно оглянуться назад, страшно увидеть кровь товарищей, которые две минуты назад бежали вместе с ними, а сейчас лежат искалеченные и изуродованные. Откуда-то появляются санитары и бережно кладут на носилки раненых.

Рота строится и отправляется дальше, пробираясь через новые окопы, через порванные телефонные провода, обходя еще не убранные трупы.

— Да простит их Бог!

— Бедняга Капрэ, он будто знал, что его ждет, быстро выкопал яму да в ней и остался.

В полдень рота остановилась на лесной опушке. Неожиданно перед ней оказались тяжелые танки противника, выбрасывающие из пулеметов одну очередь за другой.

Солдаты разбежались, как стая куропаток. Только небольшие группки по пять-шесть человек, прижавшись к земле, вели огонь по «пантерам» из пистолетов и ручных пулеметов. Но пули, ударяясь о толстую броню, бессильно расплющивались, как капли дождя, падающие на камень.

Вторая рота, занявшая круговую оборону, панике не поддалась. Когда за танками противника появились цепи пехотинцев, Наста подал команду: «Огонь!». Град пуль из ручных пулеметов и винтовок скосил первую волну фашистов. Следующая волна, встреченная мощным огнем, в замешательстве остановилась, а затем в беспорядке повернула назад. Прорвавшиеся вперед танки, обнаружив, что отрезаны от своей пехоты, также повернули обратно.

«Болотная артиллерия» — так Олтяну любил называть свое орудие — открыла по ним огонь.

В это время на машине прибыл генерал, и порядок в полку был восстановлен. Пристыженные солдаты были очень удивлены, когда генерал вместо того чтобы отругать их, сказал спокойно:

— Трудно, ребята, очень трудно. Но занятые позиции нужно удержать любой ценой еще день-два, пока подойдут советские войска. И тогда у нас будут и танки, и самолеты, и артиллерия. Враг еще силен и опасен, как всякий раненый зверь.

Дивизия трижды атаковала высоту 303, и трижды противник отбрасывал наступавших назад. Трижды бежали они с криками «ура» в надежде овладеть высотой и трижды, обессиленные, останавливались у ее подножия: фашисты встречали их градом пуль и снарядов. В третий раз дивизия отходила на исходные позиции; солдаты тащили за собой пулеметы, орудия, раненых…