— А как дела Алехина сегодня? — осведомилась Надежда Семеновна.

— Мастера говорят: положение трудное, — ответил доктор, считавший себя не настолько компетентным в шахматах, чтобы судить об игре чемпионов. — Это понятно! Играть при такой болезни немыслимо. Поверьте мне, я врач.

— Я не только верю, дорогой доктор, — тихо сказала Надежда Семеновна, взяв аргентинца за рукав. — Я больше всех вижу, как мучается Александр. Ночи не спит, стонет от боли. Я не предполагала раньше, что воспаление надкостницы может протекать так мучительно.

— О, это ужасная болезнь! Хорошо еще, что мы облегчили ее, удалив маэстро несколько зубов. Одного не пойму — как он может играть в таком состоянии? Фантастико! — воскликнул доктор с истинно аргентинским темпераментом.

— Он привык терпеть, — ответила Надежда Семеновна. — Сколько он перенес в своей жизни: контузия, голод, лишения… У Саши сильная воля!

— И все же больше так играть нельзя. Вы обязаны уговорить его сделать перерыв. Иначе он совсем испортит матч, потом нельзя будет ничего поправить.

— Я спрашивала Сашу об этом, Он объяснил, это невозможно. Есть такие лондонские условия, претенденты на матч с чемпионом мира подписали их в двадцать втором году. Там написано: каждый из противников может взять перерыв по болезни только на три дня в течение всего матча.

— Так пусть хоть три дня отдохнет!

— Вы забыли, доктор, он уже сделал перерыв на один день — после четвертой партии, когда терпеть боль совсем не было возможности.

— Я знаю. Но можно же еще два дня… А мы его за это время подправим.

— Но если потом случится что-нибудь серьезное, вновь какая-нибудь болезнь? Что тогда? Тогда Александру автоматически зачтут поражение в матче.

— Ну нет, этого нельзя позволить. Это не гуманно, — заволновался доктор. — Я сейчас поговорю с Кваренцио, с Капабланкой. Обязательно поговорю, сегодня же! — Он сразу загорелся пришедшей в голову идеей, искренне веря, что сумеет преодолеть все трудности.

Через минуту Надежда Семеновна уже видела его мелькающим то в одной, то в другой группе зрителей. Он что-то доказывал своим соотечественникам, возмущался, энергично размахивая руками в подтверждение своих слов. При этом черные глаза его блестели, подвижное лицо выражало решимость. Даже волосы, разделенные тщательным пробором, растрепались.

«И этот говорит, что дела Саши плохи, — вернулась мыслями к мужу Надежда Семеновна. — Бедный Саша, как ему не повезло! Как все началось хорошо, какой веселый он был после первой партии! Радовался, как дитя: первая победа в жизни над Капабланкой, да еще какая победа! „Я им покажу! — грозил он. — Пусть все узнают, какой он „непобедимый“!“ И вдруг эта ужасная болезнь. И с чего она привязалась, где простудился? Вероятно, также нервы сказались, проигрыш третьей партии. Как он, бедный, переживал, мучился. „Не то обидно, Надя, что проиграл — играл беспомощно, вот что противно! Точно так же я проиграл ему в Нью-Йорке, стыдно вспомнить. Без борьбы, без всякого сопротивления, как мальчишка…“ Понервничал, на следующее утро боль усилилась, хотя и раньше жаловался. Еще, слава богу, что всего одну партию проиграл. Мало ли что могло получиться в таком состоянии! Видно, не забыл еще нас бог. Господи, помоги ему и сегодня. Хоть бы ничью сделал!»

Не в силах больше выносить бездействия, взволнованная женщина пошла побродить по клубу в тайной надежде услышать хоть одно ободряющее слово. Она несколько; раз обошла большой зал, прошла мимо групп зрителей, оживленно обсуждавших ход борьбы. Все сходились в одном: Алехину плохо. Около демонстрационной доски многие, предсказывая легкий выигрыш чемпиону мира, пытались показать возможные ходы, но это им не удавалось только потому, что администраторы категорически запрещали передвигать фигуры.

Всюду заключались пари на результат сегодняшней партии, всего матча. Огромное большинство держало сторону Капабланки. Особенно рьяно спорили американцы, отвечая тройным кушем за чемпиона мира. Это еще более расстроило Надежду Семеновну, и она поспешила уйти в соседние комнаты, где было меньше народу и можно было немного отдохнуть от шума и суеты.

Здесь было уютно, темные тона отделки стен успокаивали. На стенах между дубовыми панелями висели портреты великих мастеров шахмат и президентов шахматной федерации Аргентины. Темные занавески на окнах, бронзовые люстры, струившие мягкий свет, затейливые решетки огромных каминов — все это оставляло впечатление чего-то домашнего, обжитого. Хотя клуб был шахматный, в некоторых помещениях играли в бридж — в пропитанном дымом воздухе слышались восклицания да шелест карт.

Кулуары немного успокоили Алехину, но вовсе не уменьшили тревогу о судьбе партии. В конце концов Надежда Семеновна не удержалась и вскоре опять появилась в зале. Едва войдя туда, она заметила высокую фигуру знакомого юноши. Это был Паулино Монастерио — молодой аргентинский шахматист, втайне от всех державший сторону Алехина. Юноша только что показал на демонстрационной доске последний ход Алехина.

Расстроенная женщина немедленно устремилась к Монастерио.

— Паулино, скажите, пожалуйста, как у него дела? Только правду, ничего не скрывайте.

— Если говорить откровенно, — начал Монастерио, пока не решивший, что лучше: сказать ли горькую истину или скрыть правду в неопределенных, ни к чему не обязывающих словах, — у сеньора Алехина дела не блестящи. Но терять надежду не нужно, все покажет дальнейшее.

— Не хитрите, Паулино, — молила Надежда Семеновна. — Вы же мой друг, скажите все, как есть!

— Положение доктора Алехина очень опасное. Его ферзь попался в капкан и вот-вот погибнет. По-видимому, дебютный вариант неудачен, тем более, что Капабланка применил интересную новинку.

— А как со временем: цейтнота еще нет? — тревожно спросила Надежда Семеновна. Она хорошо знала, что защищать плохую позицию труднее всего, когда нет времени для обдумывания ходов.

— Нет, в этом смысле все в порядке. Сделано всего лишь пятнадцать ходов.

Надежда Семеновна рада была поговорить с человеком, разделявшим ее чувства. Она рассказала ему об опасениях доктора, о болезни Алехина. В это время к ним вдруг подбежал шустрый юноша и начал что-то быстро и взволнованно говорить по-испански.

— Что случилось, в чем дело? — испугалась Надежда Семеновна.

— Он показывает, как Хосе Капабланка может сейчас выиграть в один ход, — не смог скрыть правду Монастерио.

Сердце женщины сжалось в испуге. Как зачарованная смотрела Надежда Семеновна на маленькие карманные шахматы, где друзья по очереди передвигали крохотные плоские фигурки. В любую минуту могло прийти решение судьбы: счастье или беда для Саши и для нее самой.

Проверив несколько раз варианты товарища, Паулино закивал утвердительно: «Си, си». Взятие конем центральной пешки черных несло Алехину неминуемую гибель.

Молодые шахматисты поднялись и ушли, оставив Надежду Семеновну в полном смятении. Печальная новость совсем ее обескуражила. Молча сидела она в кресле, не в силах поднять глаза, боясь увидеть радостные лица сторонников Капабланки. Она слышала восторженные замечания: «Вот это класс! Пятнадцать ходов — и Алехину конец!» И затем предупредительный шепот: «Тише, здесь сеньора Алехина!»

Новость быстро распространилась по залу. Наиболее любопытные устремились наверх, чтобы воочию увидеть решающий ход чемпиона мира и капитуляцию Алехина. Все желающие не могли уместиться на втором этаже, некоторые стояли на верху лестницы, стараясь заглянуть за стеклянную перегородку.

Время шло, а Капабланка не делал хода. Хосе Рауль думал очень долго. Странно, обычно он играет быстро. А здесь все так ясно. Чего же думать?! Напряжение в зале росло с каждой минутой. Все удивлялись: чемпион мира не видит хода, замеченного зрителями! Такой простой выигрыш, а Капа — их гениальный Капа! — не может найти в течение двадцати минут. Непонятно! Притихшая, ошеломленная Надежда Семеновна шептала молитву.

Вдруг наверху все стихло. «Все кончено! Капабланка сделал свой ход!» — пронеслось в разгоряченном мозгу Надежды Семеновны. Вслед за тем она услыхала, спокойный голос арбитра матча Кваренцио, что-то говорившего зрителям. Несколько секунд царило молчание, затем публика устремилась вниз. Подняв голову, Надежда Семеновна увидела возбужденных людей, нервно теребящих сигареты; иногда до нее доносились гневные возгласы: «Безобразие! Он не имеет права этого требовать!» Многие тут же взяли плащи и с обиженным видом покинули клуб.

После ей рассказали, что произошло наверху. Обдумывая простой на вид ход, кубинец стал все чаще поправлять свой крахмальный воротничок. Лишь немногие знали, что у Капабланки это признак волнения. Вдруг, не делая хода, он поднялся, подошел к арбитру и что-то раздраженно ему сказал. Сеньор Кваренцио обратился к зрителям с речью. Он сообщил, что шум их разговоров мешает играющим думать и что Капабланка потребовал выполнения пункта, написанного в лондонских условиях. Этот пункт гласит: «Каждый из играющих имеет право требовать, чтобы игра происходила в особом помещении, в стороне от публичного зала и шума. В это помещение никто не допускается, кроме играющих, арбитра, заместителя, секундантов и, если нужно, еще одного выбранного с согласия обоих играющих лица, передающего ходы из комнаты, где происходит игра».

В поднявшейся суматохе все забыли, что партия может кончиться одним ходом коня Капабланки. Только когда по телефону сверху передали ход белых, зрители вновь вернулись к шахматному бою. Немного успокоившись, они снова взялись за анализ позиции.

— Ну как, что? — засыпала вопросами подошедшего Монастерио Надежда Семеновна. — Алехин проигрывает, да?