Лицо юноши выразило удивление.

— Ничего не пойму. Капабланка отказался от выигрывающего хода. Неужели не нашел?

Нет, чемпион мира хорошо разобрался в том, что происходит на доске, и Со свойственной ему интуицией отыскал способ избежать опасных осложнений. Если бы он сделал ход конем, замеченный зрителями, его противник ответил бы маленьким, незаметным передвижением ладьи, всего чуть-чуть, на одну лишь клеточку. Но этот маленький ход вызвал бы большие последствия — положение чемпиона мира могло сразу пошатнуться.

Несколько раз пересчитывал Капабланка сложные варианты и с каждой минутой все больше убеждался: выигрыша нет. Замысел Алехина основывался на тончайшем учете малейших возможностей, план защиты был глубоко продуман. Выигрыша не было, наоборот, белым самим нужно играть осторожнее, иначе они могли оказаться в опасности.

Нелегко переходить от сознания, что партия легко выиграна, к признанию того факта, что самому нужно спасаться. Да еще в партии, где была применена новинка, специально подготовленная к данной встрече.

Убедившись, что взятие центральной пешки конем не проходит, Капабланка забрал ее ладьей. Ферзь Алехина выбрался из опасной зоны и вернулся в собственный лагерь. Худшее было позади, черные могли теперь спокойно смотреть в будущее. Еще несколько ходов, и игра полностью уравнялась. Капабланке ничего не оставалось, как согласиться на вечный шах. Девятая встреча кончилась миром, перевес Капабланки в счете остался тем же — одно очко.

Пережив тяжелые минуты, Надежда Семеновна едва успокоилась. Паулино непрерывно сообщал ей, что дела доктора Алехина все более улучшаются, и, наконец, принес сверху радостную весть о ничьей. Еще через несколько минут на лестнице появился Александр, в его уставших глазах светился радостный блеск.

«Как в дни побед», — подумала Надежда Семеновна. И действительно, разве ничья в этой партии не была победой? «Ох, как намучился, бедный, переволновался, — пожалела она мужа. — Да еще эта болезнь…»

И тут же вспомнила чей-то совет Александру — переменить прическу. Действительно, откинутые назад волосы заметно старили его лицо.

— Добрый вечер, герр доктор, — приветствовал хозяина только что пришедший с Земишем маленький юркий мастер Ауес. — Мы принесли вам двенадцатую партию матча. Только что получена из Буэнос-Айреса. И как, вы думаете, она закончилась?

— Пожалуй, не ошибусь, если скажу: проиграл Капабланка, — ответил Ласкер.

— Вы правы: он действительно проиграл. И как проиграл! — подтвердил Ауес, протягивая хозяину вечернюю берлинскую газету.

Ласкер повернул выключатель и осветил кабинет ровным светом большой люстры. Во всю длину стены в кабинете стоял огромный темно-коричневый книжный шкаф. Тонкая отделка, величественная простота линий и размеренная пропорция частей делали его настоящим художественным произведением.

— Этот шкаф принадлежал когда-то Гёте, — улыбаясь, сообщал обычно Ласкер своим гостям, и те не могли понять: говорил ли он правду или шутил.

У самого окна, закрытого темно-зелеными занавесками, помещался коричневый, в тон шкафу, письменный стол. В уголках и углублениях его резьбы виднелась зелень плесени — не то дань времени, не то хитрость краснодеревщика. На столе высокая, как гриб, лампа, забавные памятные безделушки, бюсты Юлия Цезаря и Бонапарта — любимцев хозяина. На бесчисленных бумагах с какими-то значками и математическими формулами маленькие кучки сигарного пепла.

Несколько минут, пока хозяин ушел распорядиться насчет кофе, Ауес и Земиш — человек с худым, изможденным лицом — с любопытством рассматривали реликвии славы, накопленные Ласкером за двадцать шесть лет своего чемпионства. На маленьком столике невдалеке от окна лежали вырезки из газет всего мира, адреса, дипломы, многочисленные фотографии и карикатуры. На них — автографы величайших шахматистов, философов, математиков; долг внимания и уважения знаменитому чемпиону отдавали крупнейшие писатели, художники, артисты.

Еще одна коллекция восхищала посетителя, впервые входившего в кабинет в Шенбурге, на Ашаффенбургерштрассе: за стеклами шкафа выставлены многочисленные разноцветные флажки. Это вымпелы клубов, где выступал Ласкер, и всевозможные значки. Искусно разрисованные прямоугольные вымпелы перемежались с треугольными, квадратными, круглыми. Тут же висела студенческая шапочка, напоминая о днях молодости хозяина.

— Вы все еще интересуетесь шахматами? — заметил Ауес хозяину, когда тот вернулся в кабинет. — Бильгера читаете?

На углу столика лежала раскрытой огромная толстая книга — справочник по теории шахматных начал.

— Это случайно. Смотрел одиннадцатую партию, захотел справиться по дебюту.

— Доктор, мы надеемся увидеть вас вновь чемпионом, — высказал Ауес мечту всех немецких шахматистов.

— Куда уж мне! Мое дело теперь писать. Нужно дать дорогу молодым.

Эммануил Ласкер, уступив в двадцать первом году звание чемпиона мира Капабланке, редко теперь играл в турнирах. Математические проблемы больше волновали его пытливый ум, философские трактаты ждали в шкафу своего завершения. Недавно он удивил всех: в лучшем берлинском театре была поставлена его пьеса. Казалось бы, достаточно занятий для одного человека, но нет, не таков Ласкер! В последнее время его заинтересовала еще одна проблема. Знакомые улыбались: Ласкер открыл школу карточных игр: бридж, скэт — три класса по восемь слушателей в каждом. Потеряв шахматную корону, бывший чемпион, видимо, хотел стать королем бриджа.

Пусть смеются — на то они и люди, чтобы смеяться над тем, что им непонятно. Ласкера интересовала теория борьбы во всех ее проявлениях; он хотел исследовать ее законы сначала в близкой и знакомой ему области — шахматах, картах, математических играх. Почему одному человеку везет в жизни, в делах, в игре, другой же вечно терпит неудачу? Почему на рулетке цифры выпадают в особой, трудноуловимой закономерности? Поймать эту талию — сразу станешь богатым человеком. Почему в картах везет сначала одному из играющих, но после его грубой ошибки фортуна сразу от него отворачивается? Почему? Как много таких «почему» в жизни, во всех играх.

Значит, есть какая-то логика в той неизвестной пока закономерности совпадений, которую люди называют счастьем. Открыть эту закономерность, научиться опознавать извилистые пути фортуны — вот цель, поставленная Ласкером. Главную роль в этом исследовании он отводил, конечно, шахматам: здесь его познания, как нигде, велики, здесь он дал множество примеров стойкой защиты, основанной на знаниях психологии борьбы. Недаром же его за спасение многих безнадежных партий не раз обвиняли в том, что он гипнотизирует своих противников.

Горничная принесла кофе, гости разместились в глубоких креслах. Хозяин нажал кнопку, и крышка квадратного, покрытого зеленым сукном столика перевернулась. На другой стороне была шахматная доска: столик как бы символизировал два увлечения хозяина: шахматы и карты. Земиш быстро расставил шахматные фигурки, и вскоре все трое углубились в изучение ходов, сделанных в далеком Буэнос-Айресе за пятнадцать тысяч километров от Берлина. Они были похожи на колдунов, застывших в таинственном священнодействии. Лишь дым сигар, клубившийся над склоненными головами, да редкие восклицания, поощрения или недовольства говорили о том, что все трое живы или по крайней мере еще не заснули.

— Я так и знал! Что-нибудь, в этом роде должно было произойти, — первым нарушил тишину Ласкер.

Партия кончилась, и все трое откинулись на спинки кресел.

— А почему, доктор? — спросил Земиш. Он был замкнут, неразговорчив — наверное, болезнь наложила отпечаток на его характер, но сейчас он оживился.

— Только потому, что он проиграл предыдущую одиннадцатую партию. Точнее, как ее проиграл.

Экс-чемпион вспомнил, какое сильное впечатление произвела на него эта победа Алехина над Капабланкой. Даже он, Ласкер, был поражен глубиной и смелостью замыслов Алехина, точностью его маневров.

— Да, партия высокого класса, — вмешался в разговор Ауес. — Недаром кубинец заявил одному корреспонденту: «Я такие партии выигрывать не умею!»

— Почтенный сеньор Капабланка забыл добавить: «Я и проигрывать такие партии не умею», — сведя густые седые брови, добавил Ласкер.

— Как это понять, доктор?

— А так, что проигрыш в подобном стиле для Касабланки смерти подобен. Такие поражения выбивают его из равновесия.

— Тогда понятно, почему вы предсказывали победу Алехину в двенадцатой партии.

В кабинет вошла фрау Марта Ласкер, добродушная, скромная женщина. Она поздоровалась с гостями и, не желая им мешать, сразу же ушла к себе.

— Глядя на двенадцатую партию, трудно представить, что это играл Капабланка, — продолжал разговор Ауес. — Грубая ошибка, элементарный просмотр. Чемпион мира не видел, что теряется ладья!

— А это играл не Капабланка, — озадачил собеседников Ласкер.

— Позвольте, доктор! — почти одновременно воскликнули оба.

— Нет, ходы, конечно, делал Капабланка, но это был совсем иной Капабланка. Не тот, к которому мы привыкли.

— Это, конечно, интересно, но… я ничего не понимаю, — сознался Земиш.

— Вам приходилось когда-нибудь видеть матч боксеров? — спросил Ласкер.

— Да, я очень люблю бокс, — кивнул Ауес.

— Так вот, иногда во время боя один из боксеров наносит вдруг противнику сильнейший удар. Не нокаут, не такой, чтобы сбить с ног, но все же удар достаточно сильный.

— А кто разберет: когда удар сильный, когда нет? — развел руками Земиш. — Я знаю одно: упадет и до счета десять не поднимется — значит, получил удар достаточно сильный.

— Это нокаут, конец боя, — продолжал Ласкер, — но бывают незаметные на вид, несильные удары, а боксер от них качается, еле держится на ногах. Перед глазами все плывет: и ринг и зрители.