Вчера я дала себе обещание: никогда не заниматься вещами, связанными с философией, но обязательно изучить все, что по этому вопросу имеется.

11 января

Лаврецкий пишет: странным и ничем не объяснимым является, например, то, что Чацкий, горячо любя Софью, три года ничего не писал и в один прекрасный день свалился в дом Фамусова как снег на голову. Непонятно, как может Софья «высовываться в окно» (во втором акте), когда дело происходит глубокой зимой (в тот же день вечером разыгрывается метель — «света представленье»). Явное противоречие заключается между словами Софьи: «Мы в трауре, так балу дать нельзя», — и всем тем, что происходит вечером у Фамусова. Курьезными являются, наконец, слова Фамусова, что он зван на «будущей неделе» в четверг

«на

погребенье». Читатель и зритель проходят мимо всех этих мелких несообразностей, часто даже не замечая их,

потому что его увлекает художественность и значительность всего произведения в целом. Почти нет ни одного писателя, у которого не было бы таких же мелких несообразностей. У Лермонтова, например, «Терек прыгает, как львица, с косматой гривой на спине», а у львицы, в отличие от льва, нет гривы. Гоголь рассказывает, что Чичиков разъезжал в медвежьей шубе, между тем как дело происходит летом. У Пушкина в «Евгении Онегине» на именины Татьяны, которые происходят 12 января, гости съезжаются в бричках, хотя сам автор говорит, что зима в том году была снежная. У Тургенева в «Отцах и детях» говорится о «свете весеннего солнца» во второй половина июня.

Вечер. Только что из кино. Что за картина! Я не могу, не нахожу подходящих слов, чтобы выразить свои чувства. Где там! Слишком беден словарь в русском языке. Одно могу сказать: «Депутат Балтики» был прежде картиной, которую я ставила выше всех, раньше виденных. Далеко ему до «Ленина в Октябре». Куда! Когда смотришь эту картину, не можешь быть равнодушной: смотришь на экран, а думаешь о себе. О, я очень хорошо знаю, для чего я живу, но сейчас я это поняла, почувствовала так, как никогда раньше. Ленин, милый!

Раньше были «лишние» люди. Вот они-то и мучились вопросами: «Для чего я живу? Кому нужна моя жизнь?» И прочие вопросы, показывающие полную не­пригодность людей к жизни, которую они не знали даже на что употребить. Другие (толстые, сытые боровы или забитые, темные люди, которым дохнуть было некогда, не то что думать о высоких материях) об этом не думали. А я тоже редко думаю, я очень хорошо знаю: настанет час, я смогу умереть за дело моего народа так, как умирали они, безвестные герои из этого чудного фильма. Я хочу посвятить свою жизнь науке, и я это сделаю: все условия создала советская власть для того, чтобы каждый мог осуществить свою мечту, какой бы смелой она ни была. Но я комсомолка, и общее дело мне дороже, чем свое личное (именно так я рассматриваю свою профессию), и если партия, рабочий класс этого потребуют, я надолго забуду астрономию, сделаюсь бойцом, санитаром, противохимиком.

Побольше бы таких фильмов: они надолго заряжают. Когда я вышла из кино, была небольшая метель, снег падал на лицо. Я так остро чувствовала, что живу и где живу! Завтра — 12 января — первая сессия Верховного Совета, пуск Покровского радиуса метро. Да разве перечислишь все хорошее, что творится вокруг, все наши победы! А какое это счастье чувствовать себя частью такого большого, грандиозного и вместе с тем близкого и родного Союза!

18 января

Изучаем «Как закалялась сталь». Я перечитала роман, нашла в нем много нового и, вероятно, не раз еще буду перечитывать. «Овода» держал в своем сердце Корчагин-Островский, а сам он достоин быть образцом для многих поколений. Особенно произвела на меня громадное впечатление сцена убийства Вали Брузжак и ее товарищей: «Товарищи, помните, умирать надо хорошо».

А главное:

«Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать ее».

А когда болезнь выбила из строя:

«Рука его нащупала в кармане плоское тело браунинга, пальцы привычным движением схватили рукоять. Медленно вытащил револьвер. Кто бы мог по­думать, что ты доживешь до такого дня?

Дуло презрительно глянуло ему в глаза. Павел положил револьвер на колени и злобно выругался.

Все это бумажный героизм, братишка! Шлепнуть себя каждый дурак сумеет всегда и во всякое время. Это самый трусливый и легкий выход из положения. Трудно жить — шлепайся! А ты попробовал эту жизнь победить? Ты все сделал, чтобы вырваться из железного кольца? А ты забыл, как под Новоград-Волынском семнадцать раз в день в атаку ходили и взяли-таки наперекор всему? Спрячь револьвер и никогда никому об этом не рассказывай! Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой. Сделай ее полезной».

И оттого, что:

«Пока у меня здесь стучит сердце, — и он с силой притянул руки Акима к своей груди, и Аким отчетливо почувствовал глухие быстрые удары, — пока стучит, меня от партии не оторвать. Из строя меня выведет только смерть».

Было «разорвано железное кольцо, и он опять — уже с новым оружием — возвращался в строй к жизни».

И опять о Павле Корчагине, о герое Островского:

«Рана на лбу Корчагина выглядит хорошо. Нас, врачей, поражает это поистине безграничное терпение, с которым раненый переносит перевязки.

Обычно в подобных случаях много стонов и капризов. Этот же молчит и, когда смачивают йодом развороченную рану, натягивается, как струна. Часто теряет сознание, но вообще за весь период ни одного стона».

За что ценит людей Островский? Он ценит человека «за его мужество, за безграничную выносливость, за этот тип человека, умеющего переносить страдания, не показывая их всем и каждому. Я за этот образ революционера, для которого личное ничто в сравнении с общим». Я — тоже.

Чудесная книга!

23

января

После каникул жизнь пошла своим чередом. Но буднями эго назвать нельзя. Разве это будни, когда каждый день приносит новое, прекрасное?

19 января было собрание комсомольцев. Надя опоздала. Счастливица! Она была на сессии Верховного Совета СССР, которая продолжалась с 12 по 19 января. Работу комитета признали удовлетворительной. Приступили к довыборам комитета. В перерыве заставили Надю «отчитаться» о сессии. Выбрали Надю, Галю, Зайку. 20 января мы ходили получать новые билеты: старые кончились. Я уже год и семь месяцев в комсомоле. Уже рекомендовала в наш славный союз Вейнберга, Рубановича, Фельдман, рекомендую Гордона и Комарову. Надеюсь, мои ребята меня не подведут.

У нас новый историк — Анатолий Климентьевич Михелович. Замечательный! И что важно — понравился сразу всем.

30 января

Валя Кустова просит у Иды и меня рекомендации для вступления в комсомол. Думаем дать.

Вспоминаю прошлое. Почему-то я не записала, как мы в 9-м классе ездили на хрустальный завод.

Еще факты. Сидели мы в химическом классе. Ида делала сухую перегонку дерева, я ждала ее, чтобы идти стрелять в тир. Впереди нас, парты через две, лабо­ранты делали какие-то опыты для лаборантов 8-х классов. У Иды два раза лопались пробирки. Она взяла третью и стала подогревать ее очень осторожно. Вдруг... из спиртовки выскочил горящий фитиль, перелетел через парту, разбрызгал вокруг себя спирт (пробирка, разумеется, разбилась) и продолжал гореть на парте. Произошло это мгновенно. Ближе всех к фитилю оказалась я. «Потушить руками, как учила Ольга Васильевна», — мелькнула у меня мысль, но я сейчас же сообразила, что спирт будет гореть у меня на руках. Что делать? Так я думала, но окружающие этого не заметили (доля секунды!). Они увидели только, как я схватила шапку Павлика Глуза и с силой ударила ею по фитилю. Шапку я использовала только потому, что она попалась мне под руки.