— Трудно? Ну вы и скажете… — хохлушка всплеснула руками. — Это ж главная улица! Там все есть, и вывески все на русском, так что если что не заблудитесь, да и «манзы» тоже русский язык понимают…

— Даже так? — искренне удивился Яницкий. — Это что ж, Харбин почти русский город?

— Да и не почти вовсе. И Пристань, и Новый Харбин, все русское, а китайский Модягоу так он в стороне…

— Пристань, говорите, там что, у вас и пароходы ходят?

— Конечно! Сунгари речка большая, а на левом берегу так там пляжи, летом такая красота…

Похоже, хохлушка снова села на своего конька, и, стремясь прервать новый поток слов, Яницкий поинтересовался:

— А гостиница приличная есть?

— Да конечно же! И идти далеко не надо. Гостиница «Нью-Харбин» сразу за вокзалом…

Шурка приготовился к новому потоку ненужных слов, и тут его слух резанул такой привычный звук выстрела. Стреляли где-то спереди и явно подчиняясь чьему-то приказу. Поезд дернулся раз-другой и начал судорожными рывками останавливаться.

Мгновенно забыв о болтливой попутчице, Шурка сунул руку за отворот шинели и, вытащив револьвер, крутанул барабан, проверяя наличие патронов. Поймав испуганный взгляд соседки, Яницкий усмехнулся и деловито сунул наган обратно за отворот. Почти сразу после остановки входная дверь вагона хлопнула, послышались выкрики то ли на русском, то ли на китайском, и следивший все время за проходом Яницкий увидел ввалившихся в коридор двух типов. Всполошившаяся хохлушка тоже заметила вошедших и, испуганно охнув:

— Хунхузы… — немедленно забилась подальше в угол.

Правда, на хунхузов незнакомцы походили мало. Во всяком случае, ни красных, ни каких-либо других бород у них не имелось. На голове первого косо сидел сибирский малахай, а второй нахлобучил облезлый китайский треух. Вообще-то, вид у них был самый затрапезный, и если б не пистолет, зажатый в кулаке у владельца малахая, Шурка обратил бы на них внимания не больше, чем на любого китайца.

На всякий случай Яницкий попробовал придать себе самый непринужденный вид, но китайцы почему-то прямиком направились к поручику, остановились рядом, и тот, что с пистолетом, удовлетворенно протянул:

— А-а-а, так это твоя ехать к генералу Миллеру…

Фраза ошеломила поручика. Еще до конца не сознавая, что делает, он инстинктивно сунул руку за отворот шинели, и тут хохлушка, вытаращенными глазами следившая за происходящим, повисла у него на локте.

— Благаю, не треба! Забьють!…

Шурка остервенело толкнул полохливую бабу, но было поздно. Краем глаза он еще успел увидеть, как хозяин малахая взмахнул пистолетом, и, получив удар рукоятью по голове, бесчувственным мешком свалился на пол вагона…

Как он добирался до Харбина, Чеботареву вспоминать не хотелось. Скорее всего, полковнику просто повезло. Тогда, не задерживаясь у Кобылянского, он прямиком направился на станцию и там, в суете и неразберихе спешной эвакуации, а точнее в обстановке панического бегства, полковник нос к носу столкнулся со своим собственным осведомителем.

Какому богу теперь молился его агент, Чеботарева не интересовало вовсе, главным было то, что тот безропотно и, скорее всего, преследуя собственный интерес, сумел в последний момент посадить полковника на паровоз сборного эшелона, вырвавшегося со станции последним.

Сцепленные вперемешку теплушки и классные вагоны выползли на перегон и потом катились, не останавливаясь на полустанках, верст шестьдесят. Чеботарева, скорчившегося в углу паровозной будки, от пронизывающего холода спасло только то, что два добровольных кочегара-анненковца, в последний момент вскочившие на подножку, без передышки швыряли дрова в топку.

Наверно, благодаря именно им поезд не останавливался так долго, поскольку усатый машинист, глядя на вооруженных помощников, только вздыхал и покорно ворочал рычагами, заставляя окутанный дымом паровоз, с трудом волочивший длинный состав, проскакивать один разъезд за другим.

Дальше дело пошло несколько легче, и Чеботарев сумел добраться до Благовещенска, но от всей этой дороги в памяти полковника запечатлелся лишь гвоздем засевший в голову страх заболеть. Сыпняк косил всех без разбора, прямо у железнодорожной колеи чуть ли не штабелями лежали трупы умерших, и Чеботарев ясно отдавал себе отчет: если он здесь свалится, это конец.

Однако сразу за Амуром страх постепенно отступил на второй план, неразбериха Гражданской войны осталась там — за кордоном, и всеми правдами и неправдами Чеботарев сравнительно легко добрался до Харбина, где первым делом вымылся, отоспался, сменил изношенную донельзя одежонку и, приведя себя в порядок, отправился на прием к генералу Миллеру.

Генерал, занимавший на Гиринской терем-особняк в старорусском стиле, встретил Чеботарева чуть ли не с распростертыми объятьями. Во всяком случае, когда кокетливая горничная без всяких расспросов провела полковника в кабинет хозяина, лицо Миллера выразило неподдельную радость.

Он первым делом усадил гостя в кресло, предложил сигару и, только садясь за свой письменный стол, поинтересовался:

— Ну, как добрались?

— С приключениями, — чуть насмешливо отозвался Чеботарев, присматриваясь к генералу, которого знал неплохо, но в свете последних событий от того можно было ожидать чего угодно.

— Понимаю… — генерал догадался, о чем сейчас думает полковник, и без промедления приступил к делу: — Вас конечно же интересует положение с ценностями, поступающими сюда из нашей растерзанной России.

В голосе Миллера зазвучали патетические нотки и, обрывая их, Чеботарев сухо, по-деловому спросил:

— Надеюсь, все поступления оформлены надлежащим образом?

— Да, да, конечно… — поспешно закивал Миллер. — Только часть поступлений, вы понимаете, идет частным порядком… Но я их регистрирую, как положено и в случае…

Генерал сбился на полуслове и сердито посмотрел на неожиданно появившуюся в дверях кабинета горничную.

— Тебе чего?

— К вам полковник Костанжогло.

— Так проси же его, проси! — замахал руками Миллер и, бросив красноречивый взгляд на Чеботарева, добавил: — Именно его я и жду…

У полковника почему-то возникла мысль, что ничего не спросившая прислуга приняла его за Костанжогло, но он сразу отогнал ее и, напустив на себя самый безразличный вид, поинтересовался:

— Костанжогло здесь с людьми, или сам?

— Сам, сам, — отвечая, Миллер не придал значения вопросу и, поднявшись из-за стола, пошел навстречу входившему в кабинет Костанжогло.

Долгожданный гость сердечно поздоровался с хозяином и только потом, увидев сидевшего в глубине комнаты Чеботарева, удивленно поднял брови:

— Как, и вы здесь?

— Пришлось… — неопределенно ответил Чеботарев и, поднимаясь, поспешил предупредить следующий вопрос Костанжогло. — Полковник, о деле потом…

— Да, да, все это потом, — тут же подтвердил не понявший, о каком деле речь, Миллер и радушно пригласил: — Господа, прошу к столу! Так сказать, отобедать, по случаю встречи…

Разговор на генеральском застолье шел самый светский, и только в самом конце его несколько подвыпивший Миллер откинулся на спинку стула и, зачем-то жестикулируя вилкой, объявил:

— Господа, нынешние кандидаты в правители России обанкротились! Я не хочу называть конкретных имен, но помяните мои слова, возрождение нашей родины начнется с востока. И совершенно напрасно некоторые наши политики пренебрегают иностранной помощью, а кое-кто, и вообще, настроен к ней враждебно. Уверяю вас, это не так! В конце-концов союзники поймут, чем это им грозит, и начнут помогать нам всерьез. И вот тогда-то станет вопрос о по-настоящему сильной личности…

Гордый своей тирадой Миллер поочередно посмотрел на обоих полковников и многозначительно закончил:

— Надеюсь, господа, вы понимаете, кого я имею в виду…

Чеботарев удивленно воззрился на Миллера, переглянулся с Костанжогло и, догадавшись, что, по всей вероятности, речь идет о генерале Хорвате, тактично промолчал. Костанжогло же вообще опустил глаза. До конца обеда к этой щекотливой теме никто из сидевших за столом больше не возвращался…