...Шёл дождь, и все сидели на маленькой тесной веранде. Сержант встал и подошёл к нему, как только он показался в дверях.

   - Случилось что?

   В голосе Сержанта было искреннее волнение, вокруг стояли, сидели, прохаживались, и он ответил, недовольно оглядываясь.

   - Нет, всё в порядке.

   - Чего тогда прискакал? - сурово спросил Сержант.

   - Вот, - протянул он ему купленную по дороге пачку трубочного табака.

   - Зря тратился, курить запрещено, забыл что ли, я ж тебе ещё в тот раз говорил, - рассердился Сержант, быстро оглядываясь, не видит ли кто.

   - Обёртку возьми, - нашёлся он, - нюхать будешь. И пойдем куда.

   - В дождь выходить запрещено, - хмыкнул Сержант, - чтоб не болели, - и, предупреждая его вопрос, - и в палату нельзя. Мы не лежачие. Ну, так что?

   - У меня выпуск.

   - Знаю.

   - Придёшь?

   Сержант вздохнул.

   - Я уж думал. Но... не выпустят меня. Ты ж не сын мне. Вот если отец твой вызов мне сделает...

   Сержант не договорил, безнадёжно махнув рукой, и он угрюмо кивнул. Обращаться к отцу с такой просьбой бессмысленно. Он вообще никогда отца ни о чём не просил, ему это и в голову не приходило. Сержант ещё раз огляделся, быстро и ловко содрал с пачки обёртку и спрятал её в рукав заношенного мундира, а пачку сунул ему в карман.

   - Продай. Как это тебя на проходной с ней не замели.

   - Я её не в руках нёс, - огрызнулся он, чувствуя, что может это себе позволить, и перепрятывая пачку под мундир. - Я её стрельбищному капралу отдам, он тоже трубку курит.

   - Та-ак, - сразу посуровел Сержант. - Это ты что у него откупаешь? Чтоб он в твоей мишени дырок навертел?!

   Он невольно рассмеялся. Как раз здесь у него полный порядок.

   - Нет, он нас в свободное время пускает, обещал водный рикошет показать.

   - Дело, - кивнул Сержант. - Слышал я о таком. Ладно, беги, а то опоздаешь. А выпуск... Придёшь потом, расскажешь, - и подмигнул ему, - когда проспишься...

   ...Он так и сделал. А что Сержант сказал: "твой отец", а не "мой брат" тогда как-то прошло мимо сознания. Это был третий раз. Да, тот, первый, потом после летних лагерей, перед выпускным, этот не в счет, в третий раз после выпуска, а в четвёртый, когда ему дали отпуск перед отправкой в Чёрное Ущелье. Конечно, им не сказали, куда их отправят, но и так было ясно. Такие послабления и вольности только у смертников: из Чёрного Ущелья мало кто возвращался живым, а целым ни один...

   ...Его направили в девятый корпус. К лежачим. Сержант, какой-то маленький, ссохшийся, в седой редкой щетине, морщинистая тонкая шея жалко, как у новобранца торчала из широкого ворота больничной рубахи. Он бы не узнал его, если бы медсестра, встретившая его у входа в корпус, строго проверившая его пропуск, но охотно позволившая ему подшлёпнуть себя по упруго торчащему из-под халата задику, пока они шли по коридору, не провозгласила от порога.

   - Яшен Юрд, к тебе!

   На "ты" и без звания. Палата на десять коек, и он сразу увидел, как на третьей во втором ряду зашевелилось, высвобождая из-под одеяла руки... это Сержант?! Но он сразу справился с собой и лицом, шлепком развернул хихикнувшую медсестру к двери, взял стоявшую у стены табуретку, подошёл и сел. Сержант смотрел на него слезящимися глазами и улыбался беззубым ртом.

   - Здравствуй, - сказал он. - Это я.

   - Вижу, не слепой ещё, - ответил Сержант. - Получил ещё нашивку?

   - Получил, - кивнул он.

   - А за что сняли?

   - Не тому морду набил.

   - И снова дали?

   - Дали, - кивнул он, недоумевая, откуда Сержант всё знает. - Это тебе отец рассказал?

   - Я сам вижу, - Сержант приподнял чуть подрагивающую руку, указывая на его воротник. - Пришил, спорол и снова пришил. А отец твой не приходил, нет...

   ...И снова "твой отец", а не "мой брат". И снова он не понял. И сейчас не понимает, а вспомнил и почувствовал: неспроста. Но тогда не задумался, и сейчас не до этого...

   ...- Давно?

   - Ни разу.

   Сержант сказал это так спокойно, что он на мгновение растерялся.

   - К нам никто не приходит, - вдруг сказал лежавший на соседней кровати старик, до жути похожий на Сержанта, - мы никому не нужны.

   - А ко мне пришли, - возразил Сержант.

   - Ему просто больше не к кому идти, - возразил старик. - Смотри и запоминай, молодой. Если не погибнешь в бою, умрёшь здесь.

   - Тьфу на тебя! - Сержант даже попытался плюнуть в сторону соседа. - Не слушай его. Ты куда теперь?

   - Куда прикажут, - отшутился он, - вот, я конфет принёс. Они мягкие.

   Сержант ухмыльнулся.

   - Под подушку положи. На проходной сколько отсыпал?

   Он подмигнул в ответ.

   - Обошлось.

   - Не оставит тебя отец в городе? - тихо спросил Сержант. - Можно же в учебку пристроить. Ты ж через бои уже прошёл, аттестат хороший, я помню. А то и в свою охрану мог взять.

   Он молча мотнул в ответ головой.

   - Куда всё-таки? - совсем тихо спросил Сержант. - Неужто...

   - Нам водки вчера выдали, - так же тихо ответил он, - строевой, считай что, нет, и увольнительная свободно, девок прямо в казарму приводим.

   - И ничего?

   - Ничего, - угрюмо кивнул он.

   - Значит, туда, - вздохнул Сержант и закрыл глаза, полежал так, с сочащимися из-под ресниц слезами.

   Он молчал, сидя рядом. В палате слабо стонали, кряхтели, шуршали чем-то.

   - Ты аккуратнее, - попросил, не открывая глаз, Сержант, - по дури не лезь.

   - Не буду, - кивнул он.

   - Я помню, как привезли тебя. Грязный был, тощий.

   - Я и сейчас не жирный, - попытался он пошутить.

   - Я помню, - продолжал своё Сержант, - а я поглядел, ну думаю, в этом кровь наша, нашего он рода. Ты выживи. Самое главное на войне не победить, а выжить. Кто выжил, тот и победил...

   ...Кто выжил, тот и победил. Попробуем, по-твоему, Сержант. Свет гаснет, ночь ему устраивают, а поесть перед темнотой не дали. На кого-то это, может, и действует, а на него... Постараемся, чтоб не подействовало.

   А после дембеля он к Сержанту на кладбище пришел. Армейское кладбище там же, при госпитале-интернате. Зелёное поле, аккуратные ряды гипсовых, под камень, табличек. Звание, имя, фамилия, год рождения, год смерти. Таблички так тесно, что понятно: под ними не саркофаги, а простые урны с пеплом, а то и вовсе ничего. Уборщик показал ему нужный ряд... Уборщик... спутанные волосы закрывают лоб, неровная щетина на подбородке и щеках, в растянутый ворот старого свитера виден ошейник... Раб. Ошибся ты, старик на соседней койке, не лежать мне в этой богадельне и на этом кладбище. Где рабов хоронят, и хоронят ли вообще, никто не знает. А кто знает, то не говорит...

   ...На столе вперемешку переполненная пепельница, чашки и кружки из-под чая и кофе, тарелки с бутербродами и вяленой рыбой, пивные бутылки, растерзанные на отдельные листы газеты, исчерканные листы рукописей.

   - Пойми, суть не в том, чтобы отыскать жареное! Даже горячее. Как кто-то кому-то набил морду в фешенебельном кабаке! Или с кем спит очередная пассия очередной высокопоставленной сволочи!

   - Кервин!

   - Извини, Мийра, но...

   - Но дети слышат.

   - Детям пора спать. Гаор, понимаешь, есть вещи, о которых все знают, или догадываются, но о которых не говорят. Вот это вытащить на свет, обнародовать...

   - И пойти по политической статье?

   - Смотря как подать.

   Он сидит верхом на стуле и курит, а Кервин быстро роется в бумажном хламе, отыскивая что-то, какой-то очередной аргумент.

   - Нет, Гаор, если аккуратно, аргументировано...

   - Знаешь, какой аргумент в тюрьме? - перебивает он Кервина.

   - А ты знаешь? Ты же не сидел.

   - В тюрьме нет, - уточняет он. - А на гауптвахте приходилось. Так что знаю.

   В приоткрытую дверь снова заглядывает миловидная женщина. Кем она приходится Кервину, не совсем понятно, но она ведёт его дом, воспитывает детей, Кервин зовёт её по имени и позволяет всякие вольности, например, вмешиваться в их разговор.