– А что случается, если силой?

– Война, – пожал плечами Милл. – Причем не такая, к каким ты привык, Гратт. Эльфы не строятся боевым порядком и не выходят на поле битвы. Они воюют в лесу. И поверь, всего десяток бойцов отравляет жизнь большим отрядам. Люди не знают леса, а победить партизан еще никому не удавалось. Можно, конечно, просто поджечь лес, а смысл? Большая часть эльфов просто уйдет в другие леса, свои примут, пусть и без восторга, лес выгорит, королям сплошные убытки. Невыгодно воевать.

– Трусы! – презрительно скривился Тимаш. Гратт благоразумно промолчал. Потому что даже слабосильный Милл трусом не был. Риттер снова приподнял бровь и ничего не сказал.

– Да? – удивился Милл. – Ну ладно, наверное, ты прав. Эльфы воюют только в лесу. Потому что им города не нужны. Выгоняют людей со своей территории – и все. Есть, конечно, городские эльфы, и немало… Собственно, ты, скорее всего, и других не знаешь. Примерно десятая часть лесных эльфов живет в городах с людьми. Ну, эти-то налоги платят. А вот темные… я, во всяком случае, не встречал. Они обособлены. Если лесные, в общем, ничего против гостей не имеют, случается, что в лесах и люди живут, то горные сами по себе.

– А что получается из браков лесных и горных?

– Ничего. Потому что не бывает, – хихикнул Милл. – Это не запрещено, но я слышал всего пару трогательных историй о любви и союзе. Выдуманных. А причина проста: просто не встречаются. Горные живут там, где не бывает лесных. И наоборот.

Сеглер любил их слушать и никогда не упускал возможности. Даже если они об этом не знали. Магом он, конечно, не был, но кое-что умел. Потому и знал о них куда больше, чем они предполагали.

Дарби рассказывал забавную историйку о том, как они с Миллом ловили воришку, повадившегося таскать у их из сада груши: и в засаде сидели, и ловушки ставили – бесполезно, а оказалось в итоге, что за фруктами повадился ходить не соседский парнишка, а карликовый медведь, и они, когда его все же выследили, уже и не знали, что делать, потому что очень уж трогательный был зверек: словно понимал, что ему сейчас голову оторвут, и старался наесться груш перед смертью. «Смотрит искоса и так отчаянно – и грушу жрет». Естественно, голову они отрывать не стали, не жалко груш, в конце концов, так что даже подружились, тот позволял себя гладить, а однажды и им угощение принес – белку полузадушенную.

– Сад? – удивился Риттер. – У вас есть дом?

Сеглер, признаться, тоже удивился. У наемников дома не бывает, перекати-поле, сегодня они здесь, а завтра – на другом конце света.

– Есть, – кивнул Дарби, – лет восемь как купили. Мы неплохо зарабатываем. Надоело по постоялым дворам отираться.

– Большой? – с тайной завистью спросила Эриш.

– Не очень. Внизу большая комната вместе с кухней, там и гостей можно устроить, наверху три маленькие спальни. Садик. Место такое хорошее.

Дарби описывал дом, и невольно слушали даже Тимаш с Граттом. Забытое – дом. Совсем забытое. Когда-то, наверное, и у них имелся дом, а потом осталась только дорога, оружие, случайная работа. А вот эта парочка сумела устроиться. Если даже наемник вдруг срывает большой куш – так и спускает… или покупает дом и забывает о своей прошлой жизни. Сеглеру не доводилось видеть таких, кто продолжал бы соглашаться на работу. Впрочем, за эту платят слишком хорошо.

Милл и Дарби были не самые обычные наемники. Не вояки, хотя драться умели, особенно Дарби. Они выполняли хитроумную работу: доставали какие-то редкости. Деммел говорил. Считалось, что мозги в этой паре – Милл, а Дарби – сила, но на самом деле все оказалось не так примитивно: и Дарби был неглуп, и Милл в драке кой-чего стоил.

Теперь беседа шла о каратьягах. Слушали с интересом: и потому, что это, собственно, была цель их работы, и потому, что никто ничего толком не знал. Кроме Милла. Как обычно. Систематического образования у него не было, но обнаруживались знания, свойственные не всякому выпускнику университета. Сеглер тоже послушал. Версия Милла была очень близка к правде.

Чем бы ни были каратьяги когда-то в незапамятные времена, когда боги теряли свои вещи в мире людей, со временем они стали амулетами. Стоили они невероятно дорого, главным образом из-за легенд. Каратьяг выполнял желания. Маленький осколок – мелкие желание, большой – большие. Попытки собрать карадьин бывали довольно часто, кое-кто даже приближался к цели. Судя по сказкам, причем исключительно страшным и с печальным концом. Дело в том, что, давая, каратьяг и забирал. Маленькие были практически безопасны, зато крупные начинали доставлять неприятности. Владелец большого каратьяга или нескольких, особенно совпадающих, кусочков, переставал контролировать свои желания. Сначала это причиняло неудобства близким, затем круг расширялся, и чем ближе к карадьину, тем хуже были последствия. Полного карадьина собрать не удавалось никому, и вряд ли удастся даже Деммелу: за столетия не одна деталь утеряла безвозвратно, например, лежит на дне моря с невезучим владельцем корабля. И это очень хорошо, потому что человек не может совладать с творением богов. А эльф отличается только формой ушей и запасными ребрами, так что тоже не может. Что происходит? А стихийные бедствия, например. Или войны, те самые кровавые и разрушительные войны темных времен. Конечно, не доказано, что в основе каратьяг, но косвенные свидетельства… А зачем нашему заказчику карадьин?

Сеглер не сразу сообразил, что вопрос адресован ему. Он пожал плечами. Деммел отличался не только выдающимся магическим даром, но и нетипичной для людей его уровня порядочностью. И умом. Он не соединял каратьяги, вряд ли проверял их действие, скорее всего, хочет исполнить единственное желание и снова рассеять каратьяги по миру.

Во всяком случае, в это хотелось верить.

– А откуда ты родом? – спросил Риттер. – Я никак не могу понять происхождение твоего акцента.

Дарби по-доброму улыбнулся.

– Из Ишантры.

Воцарилась тишина. Для Сеглера это тоже было новостью. После довольно долгой паузы Тимаш сделал вывод. Очередной неправильный вывод.

– То есть повезло, ты свалил до Катастрофы.

Дарби медленно покачал головой, помолчал еще несколько тягучих минут и все же начал неторопливый рассказ.

– Я вырос на ферме. Богаты мы не были, бедны тоже, обычная семья. Тяжелый труд давал свои плоды. Мне всегда нравилось работать на земле, с детства. Но отец отправлял меня к жрецам, в школу, так что я умел читать и считать. Именно потому отец брал меня с собой на ярмарки. Эта была первой в году. Мы привезли два воза репы, здоровенной, как тыквы, и сладкой, как яблоки. Расторговались хорошо, и отец позволил мне погулять. Собственно, он дал мне немного денег и велел купить всякие мелочи – подарки младшим и матери, иголки и непременно пару мер гвоздей. Все это можно было купить и на самой ярмарке, но отец же понимал, что деревенскому парню в восемнадцать лет любопытно поглазеть на город. Вот я и глазел. Подарки купил, рассовал по карманам, а гвозди оставил напоследок. Денек был чудесный – ясный, солнечный, жаркий ровно настолько, чтобы это не раздражало.

Шел я по улицам, таращился на красивые каменные дома, храмы, да и на людей тоже. Женщины одеты были совсем не по-деревенски, так что было на что посмотреть.

Когда это началось, я толком и не заметил. Небо оставалось ясным, цветы на окнах так же пестрели, а люди начали меняться… то есть тревожиться, оглядываться по сторонам, кто-то в небо смотрел, кто-то шаги ускорял. И тут мне стало страшно. Просто так, без повода. Холодок по спине, словно смотрит кто-то недобрый. В животе все сжалось. Кровь от лица отлила. Страх переходил в ужас, и если бы только у меня. Люди превращались в толпу, а толпа, которой владеет паника, ужаснее вражеской армии. Тогда я этого еще не знал.

И я ничем не отличался, тоже метался в ужасе, уже и соображал с трудом. Одного хотелось – исчезнуть, спрятаться… Может, потому я и рванул в храм Истли. Старые храмы мрачные, темные. Кто-то открыл дверь, и я увидел этот спасительный темный провал в древней стене, рванулся туда и сразу забился в угол за колоннами, почти у самого алтаря. А ужас не исчезал, наоборот, усиливался. Я сжался, стараясь стать как можно меньше, чтоб этот царь-ужас не сожрал меня. И звук… не стон, не крик, не звон – я не знаю, что это было. Он перекрывал все: визг женщин, вопли мужчин, вой собак, он проникал через толстые стены храма, проникал внутрь, в кожу, кости, мозг…