За тех, кто хочет быть прощён, Он предаёт Себя в жертву. И всякий, кто стремится стать Его учеником, может это сделать только ценой этого приношения. Через тех, кто его принимает, Христос продолжает являть Себя и в Церкви, и в мире. В Евхаристии Его ученики воистину приобщаются своему Господу и продолжают Его силой совершать в мире жертву прощения.

Отец Жак Лев писал: «В жертве, которую мы прославляем в евхаристическом служении, Христос не приносит в жертву Себя Одного. С каким трудом нам даётся понимание, что всё тело Христа, все Его мистическое тело приносится в жертву, чтобы стать во Христе жертвой живой, во славу Божию».

«Христос умер за нас, когда мы были ещё грешниками» (Рим 5.8), поэтому тот, кто хочет быть Его учеником, также должен не осуждать мир, но менять его изнутри. Чтобы понять, что такое Крест Христов, надо самому участвовать в жертвенной интервенции добра, которое как бы погибает, попадая в мир. Да, «зерно, падающее в землю…» умирает, но, в результате, земля получает возможность родить новый плод — многократный, стократный (Ин 12. 24).

В Евхаристии Господь приходит к нам снова и снова, живёт в нас, в нашем сердце. Продолжая Свое Воплощение, Он Сам для нас становится Источником жизни, Силой мудрой жертвенности, Силой любви, Силой творческого порыва. И мы действуем тогда уже не во имя своё, но во имя Божие. Ибо «вера, — утвеждал Д. Бонхеффер, — это не отход от мира, но поиск и нахождение Бога и Его благодати в самом сердце переживаемой действительности. Именно в лоне “предпоследнего” (тело, работа, общество) христианин движется к “Последнему” — подлинно божественной реальности» [67].

Жертвенное воплощение Христа в мире, Его присутствие в нашем мире является удивительным желанием Бога, которое мы узнали через Иисуса. Ибо Он сказал: «Видевший Меня видел Отца» (Ин 14. 9).

Кто отдаёт себя миру, кто пытается в этом подражать Христу, тот приобретает необыкновенные силы. Именно жертвенная самоотдача во славу Божию наделяла силой святых, поэтому Церковь всегда считала, что наибольшей святостью обладают мученики, которые отдают свою жизнь за других. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин 15. 13).

Говоря о роли Церкви в общественной жизни, отец Александр часто ссылался на архимандрита Феодора (Бухарева), учёного–богослова и библеиста, жившего в XIX веке. Тот первым поднял вопрос о том, что проблемы, которые волнуют человечество, — проблемы культуры, творчества, социальной справедливости и т. д. — не могут быть безразличны для христиан. Напротив, духовные идеалы Евангелия должны стать источником внутренних сил для решения этих проблем.

Западный богослов отец П. Тиволье писал: «Христианин не может засесть в своей вере, как в неприступной крепости. Отнюдь нет. Скорее можно сказать, что он в лодке, которая качается от жизненных бурь — и может потонуть. Но направляет лодку Христос, Которому человек доверяет» [68]. Священное Писание ориентирует человека на взрослое, открытое, динамичное, ответственное христианство.

Батюшка считал, что молитва, пост и аскеза человеку необходимы. Но не для того, чтобы, прячась от мира, христианин развивал свою духовную силищу, а для того, чтобы по мере духовного становления он осторожно, со смирением, но все‑таки двигался вперёд. Ученик Господа должен быть воином, ибо в мире идёт постоянная и усиливающаяся духовная битва. «Да, кругом стреляют, но что делать? Такие условия… Тот, кто отсиживается в траншее, работает на поражение своей армии», — говорил отец Александр.

Представление о спасении как бегстве от мира ведёт к безответственности и является признаком инфантильной веры; на этом этапе грех считается нормой, а святость — исключением.

Человеку, увлечённому сверхаскезой, кажется, что, отказываясь от мира, он освобождается от желаний и как бы достигает спасения. Это бессмертие, которое предлагали человечеству Упанишады, йога, буддизм, манихейство, пифагоризм и гностицизм. На этом пути, пишет отец Александр, «ему не будет препятствовать главный тайный враг человека — гордость. Напротив, она будет полностью удовлетворена. Что может её питать больше, чем сознание, что человек стал высшим существом, стоящим надо всем!» [69].

Учитывая таящиеся в аскезе соблазны, батюшка в своём духовном руководстве по молитвенной жизни делал акцент на гармоничном сочетании деятельности в миру с молитвой и созерцанием.

«Человек, — говорил он, — в его телесном и душевном состоянии должен находиться в гармонии. Если он этого достигает хоть в какой‑то степени, то он чувствует полноту жизни. Полнота жизни — это и есть переживание счастья. Но гармония не заключается в паритетных началах между духом и плотью, ибо плоть есть низшее в человеке. Гармония между духом и плотью заключается в подчинении плоти духу, в том, чтобы плоть являлась инструментом духа… Святой плоти нет, но есть плоть освящённая, которая в человеке занимает соответствующее место. Гармония — это соотношение частей, иерархия… Пример — команда на корабле. Гармония не в том, чтобы все были равны, но чтобы матросы подчинялись капитану».

Для отца Александра не было противоречия между апостольским служением христианина в миру и углублённой молитвенной жизнью. В подобном синтезе он видел идеал, к которому в последние века (и, может быть, более всего в XX веке) сделала самый серьёзный шаг Церковь. Это тот поток, по которому струится наиболее насыщенная жизненная энергия, именно его выбирали самые могучие христианские подвижники последнего времени.

«Возвращение сегодняшнего христианского мышления к традициям Отцов Церкви есть возвращение христианства к открытой модели, когда оно принимает участие во всём движении человеческого общества. Н. Бердяев называл это воцерковлением мира» [70]. Отец Александр был носителем именно этой модели христианства.

Иисус Христос сравнивал Свой приход с закваской, которая должна постепенно забродить все «тесто» (Мф 13 33). Современный мир, как никогда, нуждается в этой закваске. А если Христа изымают из различных сфер этого мира, чем бы при этом ни руководствовались, это означает очередную победу сатанинских сил.

«Равнодушие или даже отвращение к телесной природе человека (которую ап. Павел называет “храмом Духа Святого”) объясняет, — пишет отец Александр, — почему многие члены Церкви будут так легко мириться с положением обездоленных, с несправедливыми общественными порядками. Они станут лицемерно (или искренне) указывать на небо, напоминая о блаженстве за гробом, тогда как суровая притча Евангелия об овцах и козлищах требует именно земных дел, активной самоотдачи в этой жизни.

Говоря, что человек живёт “не хлебом единым”, Христос, однако, повелевает “накормить голодного”, в лице которого верующий служит Самому Богу. Когда же христиане под благовидными предлогами откажутся исполнять эту заповедь, их постигнет неизбежное возмездие. Заботу о нуждающихся и социальной правде узурпируют враги веры…» [71].

Именно в результате безответственного отказа христиан от участия в социальной жизни совершается, по словам Бердяева, нынешний «…бунт человека во имя своей свободы и творчества». Он говорил: «На пустом месте, оставленном в мире христианством, начал строить антихрист свою вавилонскую башню». А ведь для того, чтобы место сие не было пусто, и создал Христос Свою Церковь.

В истинном христианстве «созерцание растворяется в действии, а человеческая воля сплавляется с божественной». Такое слияние делает человека орудием в руках Божьих. Гармоничное сочетание труда и молитвы становится отличительной чертой церковных лидеров именно в XX веке. Среди них батюшка особенно выделял мать Терезу Калькутскую, учеников брата Шарля де Фуко — Малых сестёр матери Магдалены Иисуса и Малых братьев отца Рене Вуайома [72], мать Марию (Скобцову) и некоторых других.