- Не буду, не буду, — успокоил его Луговой,— вы уже сами все перечислили.

- Я же говорил, — Вист рассмеялся. — Почти приехали. Вас куда?

- Если не трудно, подбросьте до главного пресс-центра.

- Отлично, и я туда же.

Они подъехали к комплексу невысоких серых зданий, где помещались главный пресс-центр, различные службы, огромный кафетерий.

- Иду в столовую,— сообщил Вист,— приглашаю.

- Спасибо, — ответил Луговой, — у меня еще дела. Спасибо, что подвезли.

- Не за что. А приглашение за мной. Еще увидимся.

— Не сомневаюсь.

Луговой вылез из машины, помахал рукой и направился к пресс-центру.

У входа он, как всегда, предъявил свой висевший на шее пропуск.

Зайдя по дороге в «подарочную» комнату — небольшое помещение, где сонные солдаты ежедневно выдавали всем аккредитованным на Играх журналистам какие-нибудь сувениры — на этот раз огромные деревянные ярко-желтые чеботы неизвестного предназначения, — Луговой направился в главный зал за стартовыми протоколами.

Здесь на столах стояли сотни машинок, а по стенам были развешены телевизоры. Под дробный стук шла работа.

Луговой подошел к столам, где стояли машинки с русским шрифтом и где трудились советские корреспонденты. Царила радость — отмечали успех лыжников. Кто-то приехал с горнолыжных трасс, кто-то с бобслея, кто-то с катка. Обменивались новостями, спорили, обсуждали, строили прогнозы... Обычный день, обычные дела.

Лугового поздравляли с назначением главным редактором «Спортивных просторов» — уже все знали, задавали вопросы, предлагали услуги...

Луговой отшучивался. Большинство присутствующих он давно знал, иных видел впервые. На кое-кого у него были виды. Надо присмотреться внимательней, чтобы в Москве сразу принять решение.

Луговой отправился в отель пешком, ему хотелось подумать не спеша, одному, — казалось бы, уже все обдумано, сто раз прокручено на экране воображения, но вот сейчас, когда мечты стали реальностью, возникло много новых мыслей, забот, беспокойств.

До этого преобладали связанные с предстоящим назначением радости, сейчас на первый план выплыли трудности.

Наскоро поужинав, он поднялся в номер и сел за очередной обзор. Пока он был еще корреспондентом центральной спортивной газеты и должен был выполнять свои обязанности.

Работал допоздна. В два часа собиралась звонить Люся, и ложиться не имело смысла.

Сморенный усталостью, он и не заметил, как заснул прямо за столом. Разбудил его разнесшийся по всему отелю крик ночного портье:

- Гер Люгов! Гер Люгов! Цум тэлэфон!

Луговой быстро спустился с лестницы и вошел в кабину.

После неизбежных тресков, шумов и бормотания телефонисток он услышал наконец знакомый голос:

- Алик, Алик, ты хорошо слышишь? Это я.

- Да, Люся, слышу, что нового?

- Как что нового? Ты главный редактор — вот главная новость. Поздравляю. Тебя все тут поздравляют. Люська тоже. Она уже спит. А что у тебя?

- Ничего, все идет своим ходом. Дел много.

- Смотри, не переутомляйся, слышишь! Береги силы для новой работы. Как с отпуском, той неделей, что оставалась? Ты сможешь?

- Наверное, нет теперь.

- Я понимаю, Алик, может, тогда одна съезжу. Да, ты знаешь, эту анараку, ну которую я просила, — не надо белую, лучше голубую или золотистую. Понял? Ты хорошо питаешься?

- Хорошо. Хорошо питаюсь. Поцелуй Люську.

- Целую, до свидания. Если буду звонить, предупрежу через газету во сколько.

- Целую, Люся, до свидания.

Он повесил трубку, вздохнул. Посмотрел на часы. Почти три. Завтра снова лыжные гонки. Встать придется часов в семь. Он поднялся в номер, улегся в постель. Но спать не пришлось.

— Чего так поздно? Жена звонила? — спросил сосед.

Соседом Лугового был Андрей Журавлев, корреспондент популярной московской газеты,—старый, больной, всю жизнь отдавший спортивной журналистике и в конечном счете не добившийся в ней особого успеха. Ну что, в самом деле, — был репортером еще в конце двадцатых годов, и сейчас, в семьдесят шестом,— все так же репортер, в той же газете. Карьера! Не то что иные, нынешние, молодые, бойкие, талантливые ребята. Вчера в институте, завтра где-нибудь литсотрудник, а через год-два, глядишь, уже в «Правде» отчеты печатает, книжку выпускает, маститым тренерам втыки делает, а главное, справедливые втыки. Когда успевают освоить профессию, да как еще освоить?! Непонятно, Журавлеву потребовалась для этого целая жизнь. За границей он бывал несчетное число раз, впервые побывав еще до войны в Турции, с футболистами. Он дружил со всеми спортивными знаменитостями всех времен. Знавал Поддубного, Селина, Жмелькова, был на «ты» с Шамановой, Старостиным, его частенько можно было видеть в Доме журналиста, Доме литераторов, в ЦДРИ или Доме кино. Журавлев был вхож к Кассилю, воевал вместе с Синявским, играл на бильярде с Рубеном Симоновым...

Его частенько приглашали в гости и на разные торжества известные спортсмены, деятели литературы и искусства. Он неизменно избирался тамадой во всех застольях.

Одним словом, он знал всю Москву, и вся Москва знала его.

И при всем при том оставался всего лишь репортером, хотя уважали его в газете едва ли не больше главного редактора. Журавлев был на редкость добрым и сердечным человеком, щедрым, веселым. У него были миллионы друзей и ни одного врага. Всем он старался помочь: одалживал деньги, стесняясь требовать обратно, устраивал прописку через друзей в райсовете, техосмотр без очереди через друзей в ГАИ, кого-то после трудных и долгих хлопот клал в больницу, а кого-то, чего греха таить, старался извлечь из вытрезвителя, чтоб без горестных последствий.

Он всем хотел помочь, всем желал добра и всех любил. Но больше всего любил спорт, спортивную журналистику, в которой так ничего и не достиг.

Тем не менее репортажи свои, однообразные, полные штампов и повторов, писал увлеченно, всегда карандашом и всегда на каких-то обрывках бумаги.

Окончив писать, снимал очки и неизменно прочитывал кому-нибудь из товарищей. Закончив читать, устремлял на слушавших вопросительный и доверчивый взгляд. И все, конечно, хвалили примитивный, скучный текст, а он радовался и с видом победителя вскидывал голову.

— Вот так, ребятки, — старая гвардия не подведет! Писать пока не разучилась. Так-то.

Поглаживая лысую, как бильярдный шар, голову, он вновь водружал на нос очки и спешил к телефону.

Он мало спал — страдал бессонницей, почти не ел —у него был больной желудок, ему тяжело давались дальние перелеты — пошаливало сердце. Но он, достав у кого-нибудь из бесчисленных знакомых врачей справку о том, что он здоров, продолжал ездить на все крупные соревнования за рубеж. По Советскому Союзу он колесил постоянно, выискивая самые захудалые спортивные мероприятия, лишь бы в них участвовали москвичи.

- Жена звонила? — повторил Журавлев.

- Жена, — пробормотал Луговой, устраиваясь поудобней под гигантской невесомой периной.

- Чего-нибудь не так? — спросил Журавлев.

- Да нет, все так, — Луговой вздохнул: он понял, что на сон рассчитывать не придется. — Чего не спишь?

- Как не сплю? — искренне удивился Журавлев. — Я сегодня, знаешь, когда лег? В одиннадцать! А сейчас уже три — сколько ж можно спать!

- Долго можно, долго, — проворчал Луговой. — Я вот мог бы спать десять часов подряд, если б, конечно, другой сосед попался.

- Так ведь не попался, а? Не попался? — весело сказал Журавлев. — Попался на твою беду я. А я знаешь, как агентство Пинкертона, мой девиз: «Мы никогда не спим».

В темной комнате наступила тишина.

- Ты знаешь, Лужок, — так ласково привык называть Лугового Журавлев, который всем давал меткие, но необидные клички, — ты все же будь поосторожней, поделикатней. Не начинай сразу мести. А то, глядишь, и полезное выметешь.

- В каком смысле? — усталый Луговой не сразу сообразил, о чем идет речь.

- Да все о том же, знаешь, как бывает. Пришел новый начальник —и давай: то не так, да этот не годится. Лютый, он, конечно не Дорошевич, но дело свое знает.