- Чтобы так говорить, надо иметь основания. — Луговой встал, он был глубоко уязвлен. — Понимаю, вы обижены, вы считали себя лучшим редактором на свете, и вдруг нате! Назначают какого-то Лугового! Щелкопера! Дилетанта!

В дверь заглянула Катя и, застыв на мгновение, исчезла. Луговой нервным движением нажал клавишу интерфона.

- Катя!

- Да, Александр Александрович.

- Меня нет! Не пускайте ко мне и не соединяйте.

- Хорошо, Александр Александрович.

- Я говорил...— снова начал он, но Лютов крикливо перебил:

- Вы говорили, вы говорили! Важно не то, что вы говорите, а то, что делаете. Вы разрушили журнал! Вы превратили его в «роман-газету», в сборник поэзии, в альманах «На суше и на мОре», в развлекательный листок! Настоящий любитель спорта не найдет в нем ни глубокого отчета, ни анализа, ни научного обзора, ни авторитетной статьи...

- К черту! К черту! — вспылил Луговой. — Я знаю эти ваши ветхозаветные теории. Уж лучше, чтоб журнал был «роман-газетой», чем, как при вас, телефонным справочником — имена да цифры. Что узнавал читатель? Кто, сколько и за сколько пробежал, кто, кому, когда забил гол. Все! Ничего больше. А статьи ваши хваленые, в них авторитетного только и было, что имя автора. А остальное — жвачка — за всех писали, и писал всегда один и тот же ваш сотрудник. Старательный-— не спорю. Но одному за двадцатерых и Толстому бы не удалось написать.

- А сейчас у вас двадцать пишут, и все — чепуху! — Лютов тоже встал, он зашагал по кабинету, руки за спину, как когда-то, когда был главным редактором. — Возьмите мой отдел, вы что, недовольны им?

- Ваш отдел неплох, — Луговой успокоился, снова сел, — вы отлично знаете свое дело. Между прочим, вы сами не замечаете, что ведете его по-новому. Да, да. Приглядитесь. У вас уже многое изменилось, хотя мне бы хотелось большего. Живости, оригинальности, если хотите, сенсационности в хорошем смысле. И поменьше ваших любимых цифр, которые девяносто процентов читателей пропускают...

- Те, кто не знает спорта.

- Вот-вот, очень верно. Именно те, кто не знает. Мы не учебник и не «Теория и практика», рассчитанные на специалистов, мы «популярно-массовый журнал»! Массовый! Массы все любят спорт, а знать его, как уважаемый товарищ Лютов, отдавший ему всю жизнь, не обязаны. Вот вы расскажите о спорте, заинтересуйте им, вовлеките в него. Такова задача. А занудными анализами со ссылками на имена, факты, которых половина читателей не знает, этого не сделать. Неужели такие вещи надо разъяснять?

- Но есть же и настоящие любители спорта, знатоки! Их миллионы, кто для них будет писать? Что им читать? Ваши дважды два — четыре?

- Да нет,— Луговой устало махнул рукой,— ну что вы, Родион Пантелеевич, кроме черного и белого, ничего не хотите видеть. Помещайте и специальные статьи, хоть, статистические обзоры, но пусть в них не превращаются все материалы. Господи! Ну как вам объяснить! Вы Перельмана «Занимательную физику», «химию», «астрономию» читали? Наконец, передачу «Очевидное — невероятное» по телевидению смотрите? Вот и в спорте самые сложные, самые специальные, казалось бы, вопросы надо подавать занимательно! Понимаете? За-ни-ма-тель-но!

- Мы не «Затейник» и не...

- Опять вы за свое, Родион Пантелеевич, я не хочу больше говорить на эти темы. Вы много лет редактировали журнал и делали это так, как считали нужным, разрешите уж мне, коль скоро теперь этой чести удостоили меня, редактировать его так, как я считаю нужным, как я понимаю. Между прочим, вам дано право обратиться в любые, самые высокие, инстанции и изложить то, что вы мне сейчас излагали. Кроме того, мы оба коммунисты. Пожалуйста, на первом же партсобрании — вы знаете, как раз в четверг в повестке дня «итоги работы за квартал» — выступите с критикой главного редактора и его порочной линии руководства...

- Я этого не говорил, — пробормотал Лютов, он тоже устал от спора.

- Нет, говорили! Вот и выступите. Учтите, Родион Пантелеевич, я за критику никогда не мщу, хоть вы и обвиняете меня в бонапартизме. Но вот чего я категорически требую от вас и для чего, собственно, и вызвал, извините, — Луговой усмехнулся, — пригласил сюда, так это, чтобы вы прекратили ваши шепотки, намеки, лишнюю кулуарную болтовню!

- Какую болтовню?! — вскинулся Лютов. — Я бы попросил вас выбирать выражения, Александр Александрович.

- Я и выбираю, — жестко сказал Луговой, — поделикатнее. А иначе выразился бы по-другому.

- Так скажите! Скажите! Вы только что напомнили, что мы оба коммунисты! Говорите, не стесняйтесь!

- Пожалуйста,— теперь Луговой говорил почти шепотом. — Я считаю, Родион Пантелеевич, что иные ваши разговоры носят просто провокационный характер. Да! Да! Не спорьте, вы восстанавливаете против меня коллектив. А это, во-первых, вредит делу, а во-вторых... — он сделал паузу и закончил: — А во-вторых, по-человечески нечестно.

- Не знаю, кто вас информирует, — вяло возразил Лютов, — но они искажают мои мысли и слова, уж не знаю значительно или незначительно. Вы, простите, окружили себя...

- Я никем себя не окружал, — снова повысил голос Луговой, — не мелите вздора. Вы отлично знаете, что я прав. Так вот, если у вас есть возражения, несогласия и так далее, пожалуйста, в любую минуту приходите ко мне, выступайте на собраниях, на совещаниях, пишите руководству, жалуйтесь в ЦК... Но чтоб интриг мне в коллективе не разводили! Иначе, Родион Пантелеевич, хотя я ценю вас как работника, нам придется расстаться. И давайте на этом закончим разговор, он и так затянулся.

Не дав Лютову возразить, Луговой нажал клавишу интерфона и сказал:

—Если есть кто ко мне, Катя, пригласите.

Лютов молча встал и вышел из кабинета, навстречу ему входили заждавшиеся в приемной люди.

После этого разговора Лютов изменил свое поведение. Надолго ли? Но Луговой чувствовал, что отношение к нему и к переменам в журнале осталось у Люто-ва прежним.

«Ну что ж, — размышлял Луговой, — поживем — увидим. Слишком много других важных дел, чтобы тратить время и силы на борьбу с одним упрямым ретроградом», Так он теперь мысленно окрестил Лютова.

ГЛАВА V. «СПРИНТ»

Вист любил свою работу, любил свою газету. Он любил, проснувшись часов в одиннадцать утра (он ложился очень поздно), обильно позавтракать и выпить пару чашек очень крепкого черного кофе, который замечательно готовил его камердинер-итальянец. Ну, камердинер — слишком громко сказано, поскольку этот маленький чернявый человечек с печальным взглядом влажных черных глаз выполнял по дому все работы — готовил, убирал, стирал, подавал...

Вист жил теперь в новой квартире, выходившей на крышу роскошного дома. Половину крыши занимала его терраса, представлявшая собой настоящий сад с бассейном.

Здесь, вопреки всем правилам, после завтрака Вист долго занимался гимнастикой, упражнялся со штангой, нырял в бассейн, плавал, делал самомассаж.

Затем принимал холодный душ, брился, выбирал в гардеробной один из бесчисленных костюмов, в зависимости от погоды, предстоящих дел и свиданий, и спускался на лифте прямо в подземный гараж.

Там он садился в свой двухместный гоночный «порш» и, застревая в неизбежных уличных пробках, ехал в газету. «Спринт» занимала старинный огромный особняк, к которому с годами делались разные пристройки и надстройки. Постепенно особняк превратился в беспорядочное и хаотичное нагромождение этажей, флигелей, башен. И порой, чтобы пройти из одного помещения в другое, требовалось потратить столько же времени, сколько Вист тратил на поездку от дома до работы.

Выйдя из машины, он, всегда пешком, поднимался на пятый этаж, кивком приветствовал сидевших в большой комнате сотрудников и проходил к себе в кабинет. Он громко здоровался с Элен, хотя, бывало, она покидала его дом в восемь утра того же дня. Элен редко оставалась ночевать у Виста. Он этого не любил. В таких случаях тихонько, чтоб не разбудить его, она вставала, готовила себе завтрак, иногда плескалась в бассейне, а затем уезжала на своей маленькой машине в редакцию. Любовь — любовью, а служба — службой. Вист требовал, чтобы к девяти все были на местах.