останется. Мне это для себя важно. А?

Луговой не ответил. Он молча встал, нажал клавишу.

- Да, Александр Александрович, — раздался приглушенный голос Кати. Она никогда не уходила, пока он не уйдет. Сначала Луговой воевал, просил, даже приказывал, потом смирился. И в душе был доволен, что она всегда рядом.

- Катя, — сказал он, — будьте добры, возьмите у вахтера ключ, зайдите в отдел писем и из среднего шкафа, кажется, достаньте письма — отклики по «делу „Мотора"». Принесите, пожалуйста.

- По «делу „Мотора"», — лицо Ростовского скривилось в усмешку, — а почему не по «уголовному делу»?

- Мы не в суде, — сухо сказал Луговой.

- Не в суде, а суд чините...

Вошла Катя, она с трудом волокла по полу большой брезентовый мешок. Ничего не говоря, вышла.

Луговой поднял мешок и вывалил его содержимое на длинный полированный стол для заседаний, стоявший у противоположной стены кабинета. Ростовский поднялся и подошел к столу.

Открылась дверь, и Катя так же молча втащила второй мешок. Слабой, тонкорукой, ей было это нелегко. Она вопросительно посмотрела на Лугового.

- Там еще один. Нести?

- Не надо, — глухо произнес Ростовский.

- Принесите, — коротко приказал Луговой.

Через несколько минут Катя принесла третий мешок.

Ростовский стоял у стола, копаясь в письмах. Луговой не мешал ему.

Отойдя к окну, он смотрел, как опускаются на город сумерки, стирая контуры домов, зажигая первые окна, окрашивая дымчатый городской пейзаж в синие, сиреневые, грифельные тона.

Так прошло минут десять.

- Значит, сами они писали, — услышал он за спиной тихий голос Ростовского. — Не жулики вы, не подделывали. Сами те писали... — Он говорил словно обращался к себе.

- Да, — Луговой обернулся, — нам столько написать, да все разными почерками, да по всей стране развезти, со всех почтовых отделений послать — людей не хватит. Штат мал. А письма спортсменов, команд нашли?

- Нашел, — глухо отозвался Ростовский и показал зажатую в руке пачку листков.

Он снова сел. Луговой остался стоять.

Сумерки уже проникли в комнату, но он не зажигал света. Лицо Ростовского было трудно разглядеть в темноте, только глаза выделялись двумя черными впадинами.

Неожиданно он заговорил. Медленно, тихо:

—Значит, сами писали. Столько народа, и все, между прочим, против меня. И футболисты тоже. Целые команды. Считают, мало, мол, играть научить — надо жить учить, мало на игру установку давать — надо пример подавать.

Он долго молчал, Луговой не торопил его.

—Честно скажу, не верил, — снова заговорил Ростовский. — Думал, так, болтовня. Одно пишете, другое делаете. А оказывается, верно, вон — все так, как вы, думают. Все. Небось еще сто мешков можно набрать.—

Он опять помолчал, потом встал:—Ну что ж, спасибо, товарищ редактор. Нигде не признаюсь, учтите, только вам скажу, поскольку вдвоем мы, — усомнился. Усомнился. Может, и правда неправильно делаю, неправильно живу. Подумать надо...

И, не прощаясь, он неторопливо вышел из кабинета. Сразу же вбежала Катя.

- Ой, Александр Александрович,— вскричала она, — что случилось? Почему темно? — она включила свет. — Господи, я уж испугалась. Кто его знает, у него такой вид... какой-то страшный он, .на убийцу похож.

- Да нет, — усмехнулся Луговой, — скорей на жертву. Ну, давайте соберем все это и отнесем обратно. А то попадет нам утром от Клавдии Николаевны.

Так звали заведующую отделом писем.

- Вот какая история, — закончил Луговой свой рассказ внимательно слушавшей его Ирине. — А завтра меня вызывают на коллегию. Будут решать этот вопрос.

- Что решать? — спросила Ирина.

- Ну как что? Все: правильно ли сделал журнал, что вынес это дело на публичное обсуждение, и в той ли форме это сделал, виноват ли Ростовский, и если да, то в чем именно, должен ли он быть наказан, уволен, переведен, оставлен... Много чего надо решить. И не ошибиться.

- И что тебя смущает? — Ирина взяла его под руку, почти повисла на руке.

- Ну вот, например, рассказать о посещении Ростовского или нет.

- Нет, конечно!

- Почему?

- То есть как почему! Он же сказал, что не признается в том, что не прав, что вы только вдвоем были, без свидетелей, значит, будет все отрицать. И потом... потом... это же нечестно!

- Что нечестно?

- Ну, он пришел к тебе с открытой душой, с сомнениями своими, с обвинениями. Ты доказал ему, он теперь, как бы это сказать... ну в смятении, что ли. Не хочет, чтоб кто-нибудь знал, что он раскаивается. А ты раз — и на всеобщее обозрение. Нет, это нечестно!

- Ира, он не раскаивается, он не признает себя неправым, пойми. Он считал, что мы все жулики, всё фальсифицировали, что это мы не правы, а народ, и главное футболисты, поддерживает его. И вдруг узнает, что все против. Это же удар! Решил подумать.

- Ну хорошо, а зачем тебе говорить об этом, да еще на коллегии? Пусть думает, может, убедится, что не прав, и сам скажет об этом. Может ведь так быть?

- Все может быть — особенно у такого человека, как Ростовский. Странный он... — задумчиво сказал Луговой.

- Ну вот, пусть он и говорит. А не ты.

Они еще немного погуляли и поехали в город.

А назавтра состоялось заседание коллегии, где были поставлены все точки над «i».

Было признано, что журнал поступил правильно и что вообще курс на усиление воспитательной работы — верный курс и печати необходимо более энергично освещать эту работу в спортколлективах, всемерно способствовать ей.

Что касается Ростовского, то Федерации футбола и Центральному совету «Мотора» предложено было разобраться в этом вопросе и «принять соответствующее решение».

Однако кое-кто на коллегии высказывал и другое мнение.

Луговой мог быть доволен. Но что-то портило ему настроение, какая-то заноза сидела в душе. Он долго не мог понять, в чем дело, и, как всегда в таких случаях, занялся тщательным анализом всех событий, бесед, разговоров за последнее время. Наконец его осенило: выступление Лютова на совещании! А точнее, его намек на их отношения с Ириной.

Неприятно... Как ни старались они скрыть от посторонних свои встречи, какие-то разговоры, по-видимому, шли. И если дойдет до Люси, начнутся обычные сцены, которые в последнее время почти прекратились. Еще и Ирине устроит скандал, чего уж нельзя допустить ни при каких обстоятельствах!

Это угнетало Лугового, отвлекало от дел. А их становилось все больше. Приближались Монреальские игры. Необходимо было тщательно продумать и распланировать олимпийские номера, договориться с фотокорреспондентами и авторами, потому что выезжавшие на Игры Луговой, его заместитель Знаменский и Короткое да ехавший в составе туристской группы журналистов фотокор журнала не могли обеспечить весь необходимый материал.

К тому же Луговому поручили составительство книги об Олимпиаде, на это нужны силы и время: требовалось составить ее план, утвердить его в издательстве, подобрать авторский актив... Как и перед каждой командировкой, возникло множество хлопот: утрясти вопросы связи, составить разные бумаги, оставить все распоряжения по журналу... От дел пухла голова.

ГЛАВА VII. МОНРЕАЛЬ

Полет казался бесконечно долгим.

Луговой скучал. При нынешних скоростях и высотах ничего толком не увидишь — облака да облака. А внизу без конца и без края простирается покрытый блестками

океан...

Николай Николаевич Знаменский, большой специалист в легкой атлетике («Еще бы, с такой фамилией», — шутили в редакции) и опытный журналист, отличался методичностью, достигавшей порой педантизма, поразительной работоспособностью, редакторским чутьем, твердым характером. За все эти качества Луговой ценил своего заместителя. Он переманил его в журнал из издательства с должности заведующего редакцией. В «Спортивных просторах» Знаменский на своем высоком посту избавлял Лугового от многих хлопот. Он был «комендантом»: мгновенно навел идеальный порядок в делопроизводстве, в переписке, в трудовой дисциплине. Причем постоянно все проверял, не оставляя ни одной мелочи без внимания.